Тщеславие

— Спасибо. Только включи мне, пожалуйста, кран, а то у меня руки, — и я протянула Славе свои липкие розовые ладони в доказательство.
Первым делом я опрокинула содержимое сумочки в раковину. Расческу, ручку, ключи и кошелек удалось совершенно безболезненно отмыть, а вот записная книжка восстановлению не подлежала, обложка ее и несколько первых-последних страниц слиплись в единое целое. Пострадал также студенческий билет, тот его край, на котором ставятся обычно печати о переводе на следующий курс. Он так и остался до конца учебы насыщенно-розовым, и, поднося его поближе к носу, можно было почувствовать едва заметный аромат клубники. Сумку пришлось выстирать и полчаса сушить при помощи утюга и немецкого фена, но она все равно осталась немного влажной. Пятно на юбке тоже легко отмылось, но теперь вместо красного клубничного оно стало мокрым и втрое увеличилось в размерах; Слава милостиво согласился с тем, что появляться в таком виде на улице неприлично, и сказал:
— Ладно, сохни пока. Только через час мне нужно будет уже выходить. Меня родители на даче ждут, а на ленинградской дороге вечные проблемы с электричками, если на два десять опоздаю, потом могу три часа не уехать. А пока пойдем, я тебе тут все покажу.
У них была хорошая квартира, трехкомнатная: родительская спальня, гостиная и Славина, маленькая — окнами на юг. С потолка на тонких прозрачных лесках спускались хрупкие на вид пластмассовые модели, их невесомые крылья покрывала густая пыль; письменный стол скрывал от постороннего глаза свою поверхность под высокими неровными стопками учебников, журналов и даже чертежей небольшого формата; с проигрывателя сиротливо свисал черный, в синюю крапину, носок, на стульях везде теснились рубахи, брюки и водолазки; в общем, все стояло «на ушах». В полном порядке пребывали лишь пластинки и книги: первые образовывали ровный ряд на журнальном столике, вторые так же ровно стояли внутри трехстворчатого книжного шкафа около кровати. Книг вообще было очень много, я больше нигде не видела такой огромной и одновременно такой качественной домашней библиотеки: она заполняла весь коридор, большую часть Славиной комнаты и почти всю стенку в зале. Даже там, где средний московский мещанин обычно выставляет на всеобщее обозрение хрустальные вазы и салатницы, за стеклом в два ряда стояли книги. Да и на кухне тоже было несколько полок.
— Ого! — восклицала я уважительно, обозревая это пышное великолепие.
— Это папа собрал, — объяснял Слава не без гордости, — он у меня большой книголюб, сколько его помню — постоянно что-нибудь читает. А вот это собрание Дюма в десяти томах, видишь, красные обложки, это на самом деле не настоящее собрание. Он разные издания собирал, а потом сам переплел. Он здорово переплетает.
— Круто, — протянула я, — никогда бы не подумала, что это — самопал.
— Он профессионал! — обиделся за родителя Слава.
В гостиной было намного чище, чем в маленькой комнате, — по крайней мере одинокие носки ниоткуда не свисали. Я огляделась: комната была очень интересно и необычно оформлена. А Слава все комментировал:
— Это папа сам так обил подоконники, и, кстати, мебель на кухне он тоже сам сделал: и стол, и шкафы, и уголок.
— Слушай, а он у тебя кто по профессии? Краснодеревщик?
— Научный сотрудник, — опять обиделся Слава.
Да, оригинальное было жилище, ничего не скажешь. Правда, чересчур запыленное, но уютное, и была в этом доме какая-то особая аура, ощущение благополучия во всем и ощущение счастья… Это был дом, в котором хотелось жить.
Через некоторое время я совершенно высохла, и мы вышли на улицу.
— Кстати, а куда ты вообще пропала на месяц? — неожиданно спросил. — Хоть бы позвонила, что ли. Сходили бы куда-нибудь: в парк там или так, поболтаться.
— Да я тут ремонт делала.
— Сама?
— Нет, почему… Когда мама приходила с работы, она мне помогала, — ответила я, а через мгновение похвасталась, не выдержала: — Я зато плитку на кухне положила сама. На стену. Вокруг плиты и вокруг раковины!
 
— Какая женщина! — патетически воскликнул Слава и демонстративно хлопнул правой ладонью по груди, чуть выше сердца. — Ну а теперь-то все закончилось?
— Да.
— Тогда звони в следующий четверг, мы обязательно что-нибудь придумаем! — безапелляционно заявил он, с чем мы и разъехались. Каждый — в свою сторону.
  
Глава 9
 
Прогноз следующего четверга сулил золотые горы: плюс двадцать пять — двадцать восемь, солнце, осадки маловероятны, и я точно помню, что ни под каким предлогом не собиралась ему звонить, хоть ты меня зарежь; предвкушала, как при последующей встрече, если таковая вообще когда-нибудь состоится, буду смотреть на Славу честными глазами и говорить в свое оправдание, что телефона у меня нет, что не хотелось понапрасну беспокоить соседей или что связь в городке испортилась, такое часто случается, даже слишком, а в душе буду гордиться твердостью характера и смеяться про себя; но все, разумеется, закончилось тем, что вечером я целый час старательно дозванивалась ему от подруги через хронически занятый коммутатор и ближе к десяти покорно согласилась на приглашение ехать к нему на дачу, в подмосковную Покровку, на выходные.
Бессовестно лгал прогноз четверга, и, проснувшись утром, я обнаружила небо серым и отекшим от переполнявшей его воды. Но дождя пока не было, и я решила, чем черт не шутит, вдруг распогодится, и отправилась к Славе. Приехала в пункт назначения на двадцать минут раньше положенного времени, но Слава, вечно всюду опаздывающий, уже стоял на месте, облокотясь на блок заграждения, и механически отстукивал носком ботинка по полулежащей на полу хозяйственной сумке. Он меня не сразу увидел, а когда я подошла к нему почти вплотную и поздоровалась, непритворно удивился.
— А я тебя уже и не ждал, — произнес он радостно.
— Почему? — опешила я.
— А ты разве под дождь не попала? Погода — полный кошмар, я был уверен, что ты не приедешь.
— Нет, под дождь я не попала, а даже если и попала бы, какая разница, я же обещала. Но если ты передумал, так я домой поеду.
— Господи, ну какая ж ты обидчивая, — примирительно ответил Слава, — я же комплимент хотел сказать.
И мы пошли в пригородные кассы за билетами.
Электричка по случаю пятницы была битком набита, мы едва поместились на пятачке у самых дверей тамбура, где почти полтора часа помирали от духоты и хватались руками за соседей. Я всю дорогу глупо тыкалась носом в Славино плечо, а он, насмешливо глядя сверху вниз, рассказывал мне о некоем Теренсе X. Уайте и при этом очень крепко держал за локоть, чтобы я не упала.
На станции в Покровке вода монолитом стояла между землей и небом, раскисшая дорога вскипала зелено-желтыми пузырями, сразу с платформы мы сошли в грязь по щиколотку.
— Через лес — километра четыре, — виновато сообщил мне Слава, и мы свернули на боковую тропинку, под сомнительную защиту ливнем придавленных веток.
Надо признаться, лес в Покровке потрясающий!!!
Вот он, словарный запас урбаниста: можешь на полутора страницах описывать грустную мордочку троллейбуса, его натужно, со скрежетом прогибающиеся двери, на зачаточные крылья похожие, его мелким ознобом исходящие «рога», и серую ленту асфальта, что изо дня в день разматывается пред его остекленевшими фарами, и так далее и тому подобное, но стоит тебе попасть на природу, и тут уж все эпитеты благополучно заканчиваются, не оставляя в голове ничего, кроме троекратного восклицательного знака.
К концу пути оба мы сделались мокрыми и грязными, Славин черный зонт от такого ливня не спасал нисколько, а сам Слава неуклюже извинялся всю дорогу за непредвиденные неудобства и хвалил «за храбрость», нам было смешно смотреть друг на друга, ибо представляли мы воистину жалкое зрелище: зубы стучат, носы синие, джинсы и рубашки — насквозь.