Сестры

— Нет, Катька. Жалею.
— Жалеешь? Как это?
— А ты представь: не окажется рядом никого, кто сможет схватить тебя за хвост, и что? Обломаешься, свалишься и найдешь себя потом в такой грязи, что и не отмыться никогда. Растеряешь всех. И себя, себя потеряешь.
Долго молчали.
— И вы все перестанете меня любить, — задумчиво проговорила Катя. — И тогда я заболею от тоски и умру. И никто не придет проводить меня в последний путь. — И вдруг тихо-тихо затянула: — Пара гнедых, запряженных зарею…
Первой не выдержала Лиза, сдавленно в подушку засмеялась, за ней, давясь, захохотала и Катя. Стало неожиданно легко, и недавний страх исчез. Лиза почувствовала себя в детстве: когда Катя вот так же подползала к ней и делилась своими горестями и обидами — на ушко, стараясь говорить тихо, но постоянно срываясь на обиженный плаксивый полукрик-полушепот.
— Еще немного, и я подумаю, что ты меня разыграла, — сказала, улыбаясь, старшая сестра.
Но младшая вздохнула — совсем по-взрослому.
— Хорошо бы. — Немного помолчала, успокаиваясь. — Ты мне никогда этого разговора не припоминай, договорились?
Лиза всмотрелась в темное лицо Кати. Ночь, казалось, посерела, но это просто глаза привыкли к темноте.
— Договорились.
— Тогда я пойду. — Поднялась на ноги. Махнула рукой и скрылась за дверью.
Лиза откинулась на подушку, но сон пропал. Тогда, распахнув глаза в темноту, стала вспоминать школу, друзей, вечеринки, танцы, капустники — все подряд… Но почему-то в мысли вкралось что-то липкое, черное, мешало и спать, и мечтать, обратило все воспоминания в фальшь. Постепенно стало и вовсе невмоготу. Подумалось, что все зря. Никому не нужно. Умрем — и ничего, ни-че-го не будет. Ни радости, ни боли, ни цветов, ни бабочек, ни этих желтоватых обоев и старой лампы с зеленым абажуром на столе. Ни одной моей мысли. Меня. Меня не будет.
Ей стало по-настоящему жутко. Тоска охватила режущая, прямо предсмертная.
Резко села в постели. Провела рукой по лбу, покрытому холодным потом.
— Да что это я, — пробормотала вслух. — Успокойся. Ну пожалуйста.
Снова легла. Сердце стучало гулко. Решила думать о чем-нибудь приятном. Почему-то всплыло перед глазами лицо Кирилла, друга детства, одноклассника. Вспомнилось с неожиданной яркостью и показалось родным. Таким родным.
— Как странно, — прошептала Лиза, уже совершенно успокоенная. Мысли улетали, мешались.
Вскоре она заснула, но на губах еще некоторое время держалась улыбка. Лиза была уверена, что увидит светлый прозрачный сон. Однако приснился ей омерзительный паук с глазами Шершавого.
— Свидимся еще, — шипел паук, надвигаясь. — Свидимся, Лизавета, сочтемся, — и пасть его истекала паутинной слюной.
  
4
 
Закатилась за горизонт последняя неделя лета, до начала учебы оставалось совсем немного, но погода стояла такая безмятежная, что решено было уехать в последний день августа. Ночной разговор съел ссору, и в доме поселились дружелюбие и веселье. И уж никому не хотелось портить предотъездные часы.
И Лиза, и Катя почти все время проводили с бабушкой, от близкого и неизбежного расставания всем было грустно, однако делали вид, что разлуки в ближайшее время не предвидится, много шутили, смеялись по пустякам — печаль старательно оставляли на последнюю минуту.
Именно эта, последняя, неделя сильно сдружила их. Лиза не раз думала: без того темного вечера не было бы сейчас такого абсолютного понимания, такой неомраченной детской веры в лучшее и только светлое. Катя переменилась. Пропала ее ершистость, она охотно и много помогала по дому, готовила невероятные по изобретательности обеды, чистила кастрюли и — опять же — помешивала палочкой варенье в тазу. Во всем соглашалась с бабушкой и сестрой, в общем — стала гладкой.
Лиза исподтишка наблюдала за младшей, старалась понять, насколько естественны перемены, и видела — они не напускные. Однако оставался вопрос: надолго ли этой гладкости хватит? То, что сказала Катерина тогда, ночью, шло из самой глубины ее натуры. Один вечер переделать человека не может. Лиза и раньше всегда ожидала от сестры самых дерзких и неожиданных поступков, с детства. Катька, забавляясь, могла пойти на самый отчаянный риск. Например, не умея плавать, прыгнуть с вышки; толком не научившись кататься на горных лыжах, залезть на самый крутой склон или, того хуже, махануть с трамплина. У Лизы сердце замирало так, что казалось, уже и не начнет стучать вновь, — а Катька встанет, отряхнется, волосы назад откинет и скажет свое коронное: «Классно!» И ведь всегда выходила сухой из воды. Решись Лиза на самую невинную из выходок сестры — костей бы не собрала, а с той все как с гуся вода.
 
Вот и сейчас: сидит на неоструганной хромой скамейке, чистит кабачок. Ловко, быстро, даже красиво. Загорелые длинные ноги в коротких вытертых шортах, полинялая старая майка, волосы схвачены обычной черной резинкой — а как смотрится! На миг Лизе вдруг стало завидно от мысли, что сама она никогда не будет такой — легкой, беззаботной, сумасбродной… Катя, наверное почувствовав пристальный взгляд, вскинула голову, глазами спросила: что-нибудь нужно? Лиза покачала головой, уткнулась в миску с очистками и неожиданно подумала: «Плюс ко всему к ней еще ничего не прилипает. Ни грязь, ни пошлость, ни сплетни. Ничего». Вспомнила, как вчера, выйдя за калитку, невдалеке увидела Шершавого. Практически все вечера он ошивался возле их дома. Быстро вернулась, сказала Катьке: «Не ходи никуда, там снова этот подонок бродит». «Какой? — спросила та. — Ах, этот! Ну и пошел бы он подальше». И все. Начала рассказывать анекдот. Будто и не с ней все было.
— Удивительная ты натура, — вслух уже сказала Лиза, вставая со скамейки. — Но что-то в тебе есть. — Потянулась, подставила лицо солнцу. — Хорошо-то как!
— Слушай, Лизавета, мне тут мысль одна забрела в голову. — Катька выжидательно помолчала. Подождала, когда сестра повернется к ней, оставив в покое солнце. — Давай почаще сюда приезжать. Даже на выходные.
Лиза так удивилась, что не сразу нашлась с ответом.
— Что это с тобой? — спросила испуганно. — Солнечный удар?
— Я серьезно. — И правда: Катерина не улыбалась. — Я знаешь о чем подумала? Мы в Москве все-таки вместе, а бабушка здесь всегда одна. А мама, как тебе известно, не большой любитель деревенской жизни.
— Катерина, — Лиза снова села, — я хочу знать, что происходит. Либо ты взрослеешь, либо существуют причины, по которым тебя больше не пугают ни два часа на электричке, ни отсутствие тусовок, подружек и ухажеров.
— Ну, есть еще одна причина, — Катя показательно потупилась.
— Говори же!
— Ты заметила, — зашептала младшая, доверительно наклонившись к сестре, — как мы здесь похорошели?
— Да ну тебя! — Лиза слегка хлопнула ее по плечу. — Я и правда подумала, что ты всерьез.
— Я всерьез.
Катя встала, ополоснула в ведре гладкий длинный овощ. И только сейчас Лиза обратила внимание, что сестра как-то непривычно задумчива.
— Случилось что-то? — спросила тихо, боясь услышать плохую новость.
— Да нет, ничего особенного. — Катя пожала плечами. — Просто когда я сегодня встала, было еще очень рано. Бабушка уже не спала. Я услышала из ее комнаты, как она молится. О нас молилась. И как-то мне не по себе стало. Знаешь, вдруг представилось: случается что-то, а она здесь одна, совершенно одна. Страшно.
Катя говорила быстро, словно торопилась избавиться от слов, разделить внезапно появившийся груз на двоих.
— Странно, мы никогда об этом не говорили, — сказала Лиза. — Сколько себя помню, всегда так: бабушка в деревне, потому что ей там лучше, — и дело с концом.
— Вот-вот, — подхватила будущая звезда экрана. — А молитва у нее была… знаешь… в общем, я поняла, что ей очень одиноко.
— Наверное, здесь все воспринимается по-другому. В Москве такие мысли ни за что не пришли бы в голову.
— Точно, — согласилась Катя. — Больше того: в Москву вернемся, а эти мысли останутся здесь.