А.А. Фет. очерк жизни и творчества

«В поэте Полонском восхищаюсь не тою сознательно-философской стороною, которую он постоянно тянет в гору, как бурлак барку, умалчивая при этом о тех причудливых затонах, разливах и плёсах, которых то яркая, то причудливо мятежная поверхность так родственно привлекает меня своею беззаветностью».
«Мечты и сны» — вот, по Фету, основной источник его вдохновений
 На утре дней все ярче и чудесней 
 Мечты и сны в груди моей росли… 
 Все, все мое, что есть и прежде было, 
 В мечтах и снах нет времени оков… 
Фантазии, грезы, «темный бред души» — вот что, по Фету, закрепляет и передает его поэзия. Он говорит о своих стихах
 Нет, не жди ты песни страстной, 
 Эти звуки — бред неясный, 
 Томный звон струны; 
 Но, полны тоскливой муки, 
 Навевают эти звуки 
 Ласковые сны. 
 Звонким роем налетели, 
 Налетели и запели 
 В светлой вышине. 
 Как ребенок им внимаю, 
 Чтo сказалось в них — не знаю, 
 И не нужно мне. 
 Поздним летом в окна спальной 
 Тихо шепчет лист печальный, 
 Шепчет не слова; 
 Но под легкий шум березы 
 К изголовью, в царство грезы 
 Никнет голова. 
Это — тонкая поэтическая характеристика художественных устремлений Фета. Однако сами стихи, в которых она дана, развивают мысль логично и на «бред неясный» они совсем не похожи. Да и в стихотворных декларациях Фета таким, как эта, противостоят другие, говорящие о красоте искусства как отражении красоты действительности, например
 Кому венец богине ль красоты 
 Иль в зеркале ее изображенью? 
 Поэт смущен, когда дивишься ты 
 Богатому его воображенью. 
 Не я, мой друг, а Божий мир богат, 
 В пылинке он лелеет жизнь и множит, 
 И что один твой выражает взгляд, 
 Того поэт пересказать не может. 
Несомненна тяга Фета к «мечтам и снам», ко всему, что «оторвалось» от «бездушной и унылой» обыденности и прошло сквозь горнило фантазии. Но в основе его поэзии лежат не «грезы», и он вовсе, как увидим дальше, не чуждается самой конкретной реальности. Фета всегда ценили — и мы ценим — прежде всего как певца природы и тонких душевных переживаний, раскрывающего жизнь природы и жизнь чувства с необычайной зоркостью и эмоциональностью.
Тесно связаны с основными мотивами эстетики Фета его поэтические жалобы на бедность слова для выражения чувства («Искал блаженств, которым нет названья», «Неизреченные глаголы», «Невыразимое ничем», «Но что горит в груди моей — Тебе сказать я не умею», «О, если б без слова Сказаться душой было можно», «Не нами Бессилье изведано слов к выраженью желаний» и т. п.).
Поэзия в понимании Фета непреднамеренна («…не знаю сам, что буду Петь, — но только песня зреет…»), бездумна, связана со «снами», «неясным бредом» и, как музыка, навевает настроение звуком
 Поделись живыми снами, 
 Говори душе моей; 
 Что не выскажешь словами — 
 Звуком на душу навей. 
Ниже было сказано об исключительной роли в поэзии Фета мелодики, ритмики, строфики, — всего, что Фет понимает под словом «звук». Но и тут Фет не обходится без очевидных преувеличений.
26 августа 1888 г. П. И. Чайковский в письме к К. Р. дал такой отзыв о Фете «Считаю его поэтом безусловно гениальным, хотя есть в этой гениальности какая-то неполнота, неравновесие, причиняющее то странное явление, что Фет писал иногда совершенно слабые, непостижимо плохие вещи <…> и рядом с ними такие пьесы, от которых волоса дыбом становятся. Фет есть явление совершенно исключительное; нет никакой возможности сравнивать его с другими первоклассными или иностранными поэтами <…>. Скорее можно сказать, что Фет в лучшие свои минуты выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область. Поэтому часто Фет напоминает мне Бетховена, но никогда Пушкина, Гете, или Байрона, или Мюссе. Подобно Бетховену, ему дана власть затрагивать такие струны нашей души, которые недоступны художникам, хотя бы и сильным, но ограниченным пределами слова. Это не просто поэт, скорее поэт-музыкант, как бы избегающий даже таких тем, которые легко поддаются выражению словом. От этого также его часто не понимают, а есть даже и такие господа, которые смеются над ним или находят, что стихотворения вроде „Уноси мое сердце в звенящую даль…" есть бессмыслица. Для человека ограниченного и в особенности немузыкального, пожалуй, это и бессмыслица, — но ведь недаром же Фет, несмотря на свою несомненную для меня гениальность, вовсе не популярен».
 
К. Р. процитировал этот отзыв в письме к Фету. В ответном письме Фет пишет «Он (Чайковский. — Б. Б.) как бы подсмотрел художественное направление, по которому меня постоянно тянуло и про которое покойный Тургенев говаривал, что ждет от меня стихотворения, в котором окончательный куплет надо будет передавать безмолвным шевелением губ. Чайковский тысячу раз прав, так как меня всегда из определенной области слов тянуло в неопределенную область музыки, в которую я уходил, насколько хватало сил моих».
На самом деле выйти «из области слов» никакой поэт не может, и в лучших стихах Фета «звук» обогащает, а не ослабляет смысл.
Из того, что Фет говорит о звуке и о смысле своих стихов, можно как будто сделать вывод, что если не на деле, то в своих мыслях и высказываниях он в искусстве ценил художественную форму выше содержания. И это было бы неверно. В своем первом и наиболее развернутом эстетическом трактате «О стихотворениях Ф. Тютчева» Фет писал
«Художественность формы — прямое следствие полноты содержания. Самый вылощенный стих, выливающийся под пером стихотворца — не поэта, даже в отношении внешности не выдерживает и отдаленного сравнения с самым, на первый взгляд, неуклюжим стихом истинного поэта».
«…Говоря о поэтической зоркости, даже забываю, что существует перо. Дайте нам прежде всего в поэте его зоркость в отношении к красоте, а остальное на заднем плане».
Впоследствии Фет писал «Поэт — тот, кто в предмете видит то, чего без его помощи другой не увидит».
Недовольство Фета в старости современной поэзией, о котором сказано выше, вызывалось не недостатком формального мастерства, а отсутствием оригинального содержания. 14 июля 1889 г. Фет пишет Полонскому «Надо быть дубиной, чтобы не различать поэтического содержания Тютчева, Майкова, Полонского и Фета. Но какое содержание у Фофанова? Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что это варьяции на фетовские темы».
Мы перейдем теперь к рассмотрению творческого пути Фета. Но прежде устраним еще одно возможное заблуждение и кажущееся противоречие. Фет был пессимистом всю жизнь. На вопросы «Альбома признаний» он отвечает так «Где бы желали жить?» — «Нигде»; «К какому народу желали бы Вы принадлежать?» — «Ни к какому»; «Долго ли бы Вы хотели жить?» — «Как можно короче». Легко сделать вывод, что и поэзия Фета пессимистична и мрачна. И это будет совершенно неверно.
Равнодушный к страданиям и стремлениям народа, враждебный мечтам и прозрениям лучших умов человечества, Фет в своей сфере — поэт редкой эмоциональности, силы заражающего чувства, при этом чувства светлого, жизнерадостного. Основное настроение поэзии Фета — настроение душевного подъема. Упоение природой, любовью, искусством, женской красотой, воспоминаниями, мечтами — вот основное эмоциональное содержание поэзии Фета. Есть у него, конечно, и грустные, меланхолические стихи, звучат и трагические ноты — особенно в цикле стихов, посвященных М. Лазич. Но мажорный тон преобладает. Даже в тех стихах, где поэт говорит о «земной, гнетущей злобе», о «мраке жизни вседневной» и ее «язвительных трениях», главная тема — преодоление мрака, забвение терний, подъем над тусклой и печальной жизнью.
Почему же мрачный пессимист писал такие стихи? Фет сам дал объяснение этому. В предисловии к третьему выпуску «Вечерних огней» он писал «…скорбь никак не могла вдохновить нас. Напротив, <…> жизненные тяготы и заставляли нас в течение пятидесяти лет по временам отворачиваться от них и пробивать будничный лед, чтобы хотя на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии».