А.А. Фет. очерк жизни и творчества
Пока душа кипит в горниле тела,
Она летит, куда несет крыло.
(«Все, все мое, что есть и прежде было…»)
И верю сердцем, что растут
И тотчас в небо унесут
Меня раскинутые крылья.
(«Я потрясен, когда кругом…»)
Крылья растут у каких-то воздушных стремлений.
(«Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне…»)
Без усилий
С плеском крылий
Заплетать
В мир стремлений,
Преклонений
И молитв.
(«Quasi una fantasia»)
Ср. также «крылатая песня», «крылатый слова звук», «крылатый сон», «крылатый час», «окрыленный восторгом», «мой дух окрылился» и т. п. Все, что Фет относит к категории «прекрасного» и «возвышенного», наделяется крыльями, прежде всего песня и звук. «Уносить в даль на крыльях песни» — этот образ появляется у Фета еще в напечатанном в 1842 г. переведенном из Гейне стихотворении «Дитя, мои песни далёко На крыльях тебя унесут…». Затем этот образ становится постоянным. Наиболее развернуто и сложно разработан он в стихотворении «Певице», где поэт стремится передать впечатления, создаваемые мелодией, звучанием, настроением песни
Уноси мое сердце в звенящую даль,
Где как месяц за рощей печаль;
В этих звуках на жаркие слезы твои
Кротко светит улыбка любви.
О дитя! как легко средь незримых зыбей
Доверяться мне песне твоей
Выше, выше плыву серебристым путем,
Будто шаткая тень за крылом.
Вдалеке замирает твой голос, горя,
Словно за морем ночью заря, —
И откуда-то вдруг, я понять не могу,
Грянет звонкий прилив жемчугу.
Уноси ж мое сердце в звенящую даль,
Где кротка, как улыбка, печаль,
И все выше помчусь серебристым путем
Я, как шаткая тень за крылом.
Песня уносит в даль; даль, созданная звуками, — «звенящая даль» — становится метафорическим пространством, в котором серебристый звук голоса (вспомним «И с переливом серебристым») превращается в «серебристый путь» — путь, освещенный месяцем. Свет месяца связывается с самим настроением исполняемой песни. Ведь месяц традиционно связан с печалью и любовью (ср. в раннем стихотворении Фета «В небе луна и в воде, Будто печаль и любовь»). Со светом месяца связывается и метафора «Кротко светит улыбка любви» — конкретизация обычной языковой метафоры «лицо осветилось улыбкой» (ср. «И как луна, что там вдали взошла, Всё кроткое душе напоминаешь»).
Залитая лунным светом даль — основное содержание этого метафорического пейзажа; на заднем же плане его — далекое море, возникшее все тем же путем развития обычных языковых метафор. Мы говорим о приливе и замирании звуков; у Фета звук то замирает, как заря за морем, то грянет, как жемчужный прилив.
Стихотворение ошарашивало современников своей нелогичностью (в звуках на слезы светит улыбка и т. п.); между тем оно построено в сущности рационалистично и с настойчивым подчеркиванием того, что его надо понимать метафорически (даль звенящая, зыби незримые, улыбка светит в звуках, печаль — как месяц, голос замирает словно заря).
Стихотворение «Певице» (написанное до 1857 г.) — один из ранних образцов такой манеры; в дальнейшем Фет уже не подчеркивает метафоричности своих картин, и немудрено, что современная критика — судя по отзывам — просто не понимала, о чем идет речь в таких стихотворениях, как например «Когда читала ты мучительные строки…» (1887)
Когда читала ты мучительные строки,
Где сердца звучный пыл сиянье льет кругом
И страсти роковой вздымаются потоки, —
Не вспомнила ль о чем?
Я верить не хочу! Когда в степи, как диво,
В полночной темноте безвременно горя,
Вдали перед тобой прозрачно и красиво
Вставала вдруг заря
И в эту красоту невольно взор тянуло,
В тот величавый блеск за темный весь предел, —
Ужель ничто тебе в то время не шепнуло
Там человек сгорел!
Здесь обычная в поэзии метафора «пыл сердца» (ср. у Фета «И песни вдруг вослед за первой песней Весь сердца пыл на волю понесли», «К чему скрывать румяный пыл сердец…») развертывается в метафорическую картину пожара сердца поэта — пожара, бушующего в его стихах. Метафорический пожар сопоставляется с реальным пожаром, — но и этот реальный пожар дан в метафорическом образе внезапной зари в полночной тьме. Стихотворение кончается вопросом, относящимся, по смыслу сопоставления, и к реальному, и к душевному пожару.
Насколько плохо понимались современниками оригинальные ходы поэтической мысли Фета, показывает отзыв о данном стихотворении известного либерального критика К. К. Арсеньева «Можно ли вынести какое-нибудь цельное впечатление хотя бы из следующего стихотворения? <…> „Заря, горящая в полночной темноте", „величавый блеск", выделяющийся за „всем темным пределом", „звучный пыл, льющий сиянье" — все это служит подходящей рамкой для образа „человека, сгоревшего в заре". Сквозь несообразности, нагроможденные одна на другую, едва виднеется мысль поэта; набор громких слов не оставляет места для истинного чувства».
Любимые образы полета и горения могут быть объединены в одной метафоре, которая в свою очередь может быть реализована, как в упомянутом Фетом стихотворении «Ракета»
Горел напрасно я душой,
Не озаряя ночи черной
Я лишь вознесся пред тобой
Стезею шумной и проворной.
Лечу на смерть вослед мечте.
Знать, мой удел — лелеять грезы
И там со вздохом в высоте
Рассыпать огненные слезы.
В ряду сравнений, подчеркивающих близость человека и природы, излюблено Фетом сравнение женщины, женской красоты, женского тела с цветком
Она предстала мне на миг во всей красе,
Вся дрожью легкою объята и пугливой.
Так пышут холодом на утренней росе
Упругие листы у лилии стыдливой.
(«Купальщица»)
В стихотворении «Венера Милосская» (1856) Фет говорит о знаменитой статуе «Цветет божественное тело». Этот образ реализуется в стихотворении «Роза» (1864) роза— «необъятный, непонятный, благовонный, благодатный мир любви», и никакая богиня не может поведать земле того, что говорит ей этот цветок. (Насколько он не случаен у Фета, показывают следующие его слова о той же статуе «Из одежд, спустившихся до бедр прелестнейшим изгибом, выцветает нежно молодой, холодной кожей сдержанное тело богини. Это бархатный, прохладный и упругий завиток раннего цветка, навстречу первому лучу только что разорвавшего тесную оболочку» (Из-за границы//Современник. 1857. № 2. С. 265).) И тут Фет с необычайной смелостью реализует образ «цветущей» богини
Если б движущий громами
Повелел между цветами
Цвесть нежнейшей из богинь,
Чтоб безмолвною красою
Звать к любви, когда весною
Темен лес и воздух синь, —
Ни Киприда и ни Геба,
Спрятав в сердце тайны неба
И с безмолвьем на челе,
В час блаженный расцветанья
Больше страстного признанья
Не поведали б земле.
При легкости переходов от прямого значения слова к переносному в поэзии Фета — в ней может цвести и сердце. «Сердце расцветает», «сердце раскрывается» — это обычные метафоры; у Фета сердце цветет, как ночной цветок среди других цветов
Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы
И я слышу, как сердце цветет.
И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной… я дрожу…