По естественным причинам. Врачебный роман
– Возможно, – ответил Бьёрн. Он лежал, закинув одну руку за голову, а второй придерживал стоящую на груди чашку кофе. – Но ты совсем не изменилась. Словно годы прошли мимо тебя. Ты будишь во мне абсолютно те же чувства, что и раньше. Как будто все прожитое мной было лишь запасным путем, а теперь я вернулся в свою колею.
– Но ты ведь знаешь, что из этого ничего не выйдет, правда? Я не могу так поступить с Акселем. Так нельзя. Не представляю, как я могу даже заикнуться дома о том, чем тут занимаюсь. У нас есть дом в Гренде, у вас – огромный каменный особняк во Фредрикстаде, вы не сможете его сохранить, ни один из вас не потянет его в одиночку. Вот мы лежим здесь и ставим на карту недвижимое имущество общей стоимостью более двадцати миллионов крон.
– Деньги ничего не значат.
– Так не может продолжаться.
– Но ведь продолжается. Мы же лежим здесь.
– Да, но так не может продолжаться. Ты хочешь разрушить всю свою жизнь? Теперь, когда мы уже стареем? А Линда? Представь, какой ад она тебе устроит. А дети, внуки, друзья. Клуб гурманов. Через неделю ты как миленький побежишь к Линде, в свою прежнюю жизнь, и, оглядываясь, вы будете смотреть на все это как на пережитый кризис.
Я лежала на боку и рассматривала его профиль: крупный нос, покрытая волосами грудь, которая вздымалась и опускалась. Спустя какое-то время он произнес:
– Я совершенно точно не сделаю этого.
Бьёрн отставил чашку на прикроватный столик и повернулся ко мне:
– Когда я живу своей жизнью во Фредрикстаде и думаю о тебе… Одно твое имя умиротворяет меня, дает мне опору. Элин, думаю я, и все вокруг успокаивается. Я просто знаю, что ты есть.
– Но я даже не могу вообразить, как начать разговор об этом с Акселем, – сказала я. – Я просто не могу себе этого представить. У нас с Акселем все в порядке.
– Почему же ты тогда лежишь сейчас рядом со мной?
– А как насчет Линды?
– Все эти годы я гадал, что случится, если я вдруг уйду. Беспокоило бы ее что-нибудь, кроме денег, содержания дома и прочих бытовых вопросов.
Бьёрн положил руку мне на бедро, и тепло от его ладони разлилось до самых пальцев ног.
– Она невыносимая зануда, – продолжал Бьёрн, – ее интересует то, что мне совершенно безразлично. Деньги, красивая одежда, дорогие рестораны, одним словом, фасад. Она никогда не смеется от души, животом, как ты. Когда она смеется, то выходит просто «ха-ха-ха», контролируемое, рафинированное, в унисон окружающим. Когда мы просто смотрим телевизор вдвоем, она почти никогда не смеется. Когда мы наедине друг с другом, она ведет себя так, будто я – пустое место. Но стоит мне допустить какую-нибудь оплошность, например, положить голубой мешок в тот отсек мусорного контейнера, где положено быть зеленому, как она мигом превращается в монстра. Иногда я даже плачу. Не оттого, что боюсь ее, а оттого, что мне грустно, что мы живем так. Я не плачу у нее на виду, это только еще больше разъярит ее, – я спускаюсь в тренажерный зал, сажусь напротив этой смехотворной махины, которую мы купили в магазине на диване еще в девяностых. А когда снова поднимаюсь наверх, она думает, что лицо у меня красное от того, что я занимался на тренажере. Тогда она добреет, но лишь до тех пор, пока не заметит, что садовый шланг не скручен или подушки для садовой мебели остались лежать на улице.
– Рассказывай дальше.
Бьёрн поднялся и сел на кровати.
– Когда мы в машине, я еду либо слишком быстро, либо слишком медленно, или не вовремя включаю поворотник, или торможу слишком резко, или не замечаю велосипедистов.
– Почему же она сама не сядет за руль?
– У нее что-то с глазами, плохо видит то ли в темноте, то ли на расстоянии, не помню. Она не водит машину уже много лет. За рулем всегда я.
– У нас тоже всегда водит Аксель. Даже не знаю почему. Просто так получилось.
– Наверное, дело в том, что мы, мужчины, ладим с машинами.
«Мы, мужчины» – такого от Акселя не услышишь. «Я очень тактильный человек» – такого Аксель бы тоже никогда не сказал. «Мы, мужчины», «вы, женщины» – так ни Аксель, ни любой другой житель Гренды никогда бы не выразился.
– Заботы, – ответил Бьёрн на мой вопрос, чего ему больше всего не хватает в Линде. – То, что мы больше не занимаемся сексом, это одно. Но больше всего мне не хватает дружелюбия, улыбки, банального признания. Хочется, чтобы иногда просто погладили по голове.
Бьёрн признался, что в магазине он всегда идет к той кассе, за которой сидит улыбчивая женщина. Она всего лишь вежливо улыбается, машинально здороваясь и спрашивая, нужен ли пакет или чек, но Бьёрну всегда кажется, что за этими дежурными словами скрываются искренняя доброта и забота.
– Вам, женщинам, не мешало бы помнить, что мы, мужчины, – довольно примитивные существа.
Я поднялась и села на кровати.
– Не уверена, что это действительно так. Разве существуют какие-то по-настоящему простые существа? Разве есть на свете люди – женщины или мужчины, – которые всегда говорят и действуют без задней мысли, которые никогда не лгут, не ловчат, не изводят себя мыслями? Думаю, таких нет.
– Неужели?
– Со стороны почти все люди выглядят нормальными и обычными. Простыми, невинными, без скрытых умыслов. Но стоит подойти поближе, как картина начинает меняться. До сих пор мне не довелось повстречать ни одного человека, которого можно было бы назвать сколько-нибудь простым. Заурядный человек, простое создание, рядовой обыватель, среднестатистическая личность – за двадцать лет работы врачом общей практики я не ни разу не видела подобных людей. У каждого за плечами своя собственная история, у каждого имеется абсолютно индивидуальная способность так или иначе усложнять свое существование. Простых созданий в этом мире нет.
Бьёрн склонил голову и улыбнулся, как малый ребенок. Я продолжала:
– Между тем, кто считает себя простым, и тем, кто считает себя сложным, есть лишь одно различие – идеологическое. Вопрос в том, каким человек хочет предстать в собственных глазах. К тому же многие склонны считать себя особо чувствительными. На самом деле никого нельзя назвать особо чувствительным – все мы чувствительные. Нас всех трясет и распирает от чувств круглые сутки. Все дело в способности контролировать и скрывать свои эмоции, вот и все.
– Как же я скучал по этому. По тому, как ты рассуждаешь. У тебя столько мыслей обо всем на свете. Ты всегда такой была. Ты совсем не изменилась.
О да, я изменилась, подумала я. Если я связно говорила с Акселем дольше, чем минуту, он поднимал руки и сообщал, что ему нужна пауза. Было так непривычно говорить не останавливаясь, глядя на Бьёрна, который не перебивал, а слушал, улыбался и кивал и лишь изредка вставлял какое-то замечание или поднимал чашку кофе со словами: «За это и выпьем!»
Бьёрн то и дело упоминал песни, которые для него были связаны со мной, но которых я никогда не слышала.
– Разве ты не слушала эту песню постоянно? – вдруг произносил он и брал пару аккордов на фортепиано на Оскарс-гате. – А эту? Эл Джерро? Она всегда напоминает мне о тебе.
Но ни одной из этих песен я не знала.
– Хммм… – отвечал на то Бьёрн. – Странно.
– Разве ты не понимаешь, у тебя масса иллюзий, не имеющих со мной ничего общего. Ты собрал все свои желания и надежды в некоем идеальном образе меня.
Тем не менее я замечала, отдавая себе в этом полный отчет, что мой обыденный, будничный образ вскоре уступил место этому загадочному существу, которое, судя по всему, все это время дремало в одном из моих укромных уголков и которое своим поведением перечеркивало все, во что я верила до сих пор.
Довольно скоро меня начали посещать такие мысли: что, если я возьму всю вновь обретенную энергию и радость, все, что пульсирует внутри во мне, что отбивает охоту выпивать по пять-шесть бокалов вина, смотреть запоем телесериалы и поглощать все остальное, что когда-то было способно утешить и успокоить меня, – что, если все это может вдохнуть жизнь в наши с Акселем отношения?