По естественным причинам. Врачебный роман

Но когда я, сидя за рулем, увидела, как он открывает дверь своей машины, как щурится от солнца, пытаясь найти меня взглядом через лобовое стекло, как его рослая фигура выбирается из автомобиля и как он идет в мою сторону своей фирменной походкой, которая всегда напоминала мне то ли верблюда, то ли жирафа или какое-то другое высокое животное, – я улыбнулась от уха до уха, улыбнулась так же, как когда мы разговаривали по телефону, настолько широко, что, казалось, мое лицо разломилось надвое; когда же он сел на пассажирское сиденье, я перелезла через коробку передач и свернулась калачиком у него на коленях.
– У меня не так много времени, – сказал Бьёрн наконец. – По официальной версии, я еду к Маркусу, чтобы помочь ему передвинуть холодильник. Линда не дома, но у нас есть общие чаты со всеми детьми, так что, если Маркус спросит, где я, она сразу обо всем догадается.
Пока он говорил, я вдруг почувствовала, что мой взор снова затуманивается. С какой стати я вдруг решила приехать сюда и встретиться с этим мужчиной, который почему-то сидит рядом и рассказывает о холодильнике. Слева от нас был какой-то ангар, справа – ряд мусорных контейнеров. Судя по всему, в среднем контейнере были органические отходы, поскольку над ним кружили и галдели чайки.
Я пересела обратно на водительское сиденье.
– Что такое? – спросил Бьёрн.
Я кивнула в сторону чаек.
– Где это мы?
– Этот район называется Эра  [22].
Эээра. Обычно фредрикстадский диалект Бьёрна умилял меня, но теперь он действовал мне на нервы. Заткнись, вдруг подумала я, обессилев. Лучше заткнись.
– Мы оба состоим в браке, мы встречаемся на помойке, тогда как ты должен помогать своему сыну тащить холодильник. Что это за бред? Почему мы здесь?
– Потому, что мы любим друг друга.
– Нам уже за пятьдесят. Мы скоро умрем. Мы не можем заниматься этой ерундой. Мы должны сидеть каждый в своем лагере. Должны крепко связать пожитки и держаться своего племени, быть ближе к тем, к кому мы принадлежим, по-настоящему принадлежим, официально. Я правда так считаю.
Бьёрн вздохнул, как будто бы хотел сказать: ну вот, опять, приехали.
– Моим родителям за восемьдесят, и прямо сейчас они идут от приюта к приюту в горах Йотунхеймена  [23]. С полной выкладкой. Мы умрем еще не скоро. У нас впереди еще лет тридцать, не меньше.
В первый же рабочий день после отпуска мы встретились в квартире на Оскарс-гате.
В августе, ради очистки совести, мы предприняли еще несколько жалких попыток расстаться, а в сентябре я сделала копию ключа для Бьёрна, после того как однажды ему пришлось скрываться от дождя в ближайшем магазине, пока я задерживалась. Дело было сделано. У меня был любовник, и у него был ключ от нашего укрытия. Моя тайная жизнь оформилась, и вскоре в ней появились собственная валюта, флаг и язык. Бьёрн готовил еду, если у нас было время поесть, убирал и менял постель. Я мыла посуду, поскольку всегда уходила последней, к тому же Бьёрну было дольше добираться домой. Он всегда что-то приносил – цветы, шоколад, бутылку вина.
– Мы жаждем того, чего не имеем, – сказала я Бьёрну в один осенний вечер. Мы лежали рядом. Он накрыл своей ладонью мою, но больше мы ничем не касались друг друга. Я знала, что в любой момент могу положить голову ему на грудь, и оттого чувствовала себя богатой и счастливой. Я лежала и делала вид, будто его нет рядом, вызывая в себе тоску по физической близости с ним, но он ведь был рядом! Это была одна из моих любимых игр.
Перед нашими встречами я всегда ощущала себя такой везучей, такой богатой, что, казалось, запросто могла отказаться от того, что наделило меня этими несметными сокровищами. Когда я приходила в квартиру первой, всякий раз, услышав его шаги вверх по лестнице, думала: мы должны это прекратить. Это неправильно, думала я, слыша скрежет ключа в дверном замке. Позже, когда я лежала удовлетворенная и довольная, я становилась еще более надменной, пускалась в циничное философствование, глядя на все с высоты.
 
– Какая тоска, – говорит в ответ на мои слова Бьёрн.
– Но именно так устроено желание. Желание не может существовать без нехватки и томления. Стоит объекту вожделения появиться в нашем поле зрения, как мы перестаем его хотеть. Это физический закон, стоящий в одном ряду с силой притяжения, поэтому просто-напросто невозможно желать то, что уже имеешь. Я хочу сказать, что, если бы нам ничего не мешало, если бы мы жили вместе в этой квартире постоянно, мало-помалу наш пыл бы остыл. Наши свидания уступили бы место будням. Не забудь купить молока, что приготовим на ужин, вынеси, пожалуйста, мусор.
– Ты вечно говоришь о желании. Здесь ты, конечно, права. Но ведь есть и любовь. По крайней мере, с моей стороны. Я люблю тебя. Я понял это летом. Я всегда тебя любил.
Я ничего не ответила. Всякий раз, когда Бьёрн произносил эти слова – любовь, любить, – у меня холодело внутри. Мне гораздо больше нравилось рассуждать о страсти, о том, чем мы рискуем, обо всех, кто нас возненавидит и будет вставлять палки в колеса. Бьёрн же рассуждал о том, что нам нужно купить новый диван и выкинуть эту желто-коричневую вельветовую реликвию из семидесятых.
– Но он в отличном состоянии, – отвечала я. – К тому же он будет снова в моде. Да он уже выглядит современно. И вообще мы не собираемся здесь жить вместе. Нам давно пора покончить с этим.
Так и продолжалось: Бьёрн признавался в любви и планировал наше совместное будущее, а я старалась уйти в сторону. До тех пор, пока он сам не выходил из игры. Стоило ему отдалиться, как я бежала в нему со всех ног. Каждый раз, когда он отдалялся, я обещала себе не бегать за ним, но в конце концов все равно прибегала, утратив над собой контроль. Точнее, у меня не было ни малейшего желания контролировать себя; я отдавалась своим порывам абсолютно добровольно. И я отказалась от какого бы то ни было контроля – осознанно и решительно.
Так же как мне никогда не надоедало слушать рассказы про Линду, Бьёрну никогда не надоедали истории из моего детства.
– Расскажи еще, как ты научилась убирать дом и стирать, – просил он. – Расскажи, как ты ходила в детский сад одна.
– Ты все это уже слышал.
Вообще я редко говорю о своем детстве. В основном потому, что никак не могу соотнести то сочувственное выражение, которое неизменно появляется на лицах моих слушателей, как бы объективно я ни пыталась описать свое детство, с тем, что я переживала, пока росла.
– Когда у меня самого родились дети, я много думал о твоем детстве. Это просто чудо, что у тебя все было в порядке. Ты справлялась со всем в одиночку.
– Я не могу оценить, насколько в порядке у меня все было. Сравнивать мне не с чем. Я не могу представить себе, каково это – расти в так называемой нормальной семье, поэтому я никогда не скучала по ней. Скорее наоборот.
Мы сидели на персидском ковре посреди гостиной, каждый в рваном банном халате. Бьёрн предложил заказать еду в индийском ресторане и, пока я была в душе, сходил за заказом. Уже после нашего второго свидания на Оскарс-гате Бьёрн снял постельное белье, разобрался со стиральной машиной и запустил ее на короткий цикл. Затем развесил белье, чтобы оно было готовым к следующей встрече. Я не переставала удивляться, что он делает это лишь потому, что сам хочет лежать в чистой постели, а не потому, что стремится впечатлить меня или подчиниться моей воле. Снова я подумала о Линде, о том, что она живет с этим человеком все эти годы и умудряется быть недовольной. Ты не можешь сравнивать его поведение сейчас, в этом антураже запретности, с его поведением в будничной обстановке тридцать лет подряд, с четырьмя детьми на горбу, напоминала я себе, но так и не была в силах понять, что же так раздражало Линду в Бьёрне. Возможно, я совсем скоро это узнаю, думала я. Возможно, что-то в нем тоже начнет меня коробить, что-то, о чем сейчас я просто не догадываюсь. Тогда и расстаться будет не так сложно. Всему свое время.