По естественным причинам. Врачебный роман

Однако дополнительные гости не явились. Пришли только те четверо, которых мы приглашали изначально. Те двое, что собирались привести с собой еще четверых, лишь покачали головой, когда поняли, что забыли нас предупредить, и когда все уселись за теперь уже бессмысленно длинный стол, все то и дело смеялись над четырьмя пустыми тарелками, которые у меня не было никаких сил убрать.
На этот раз я не разозлилась. Я просто перестала приглашать к нам гостей. К тому же я стала отказываться от всех приглашений. Потом я вообще перестала отвечать, и вскоре нас перестали звать куда бы то ни было.
– Почему к нам никто не приходит? И почему мы сами не ходим в гости? – спросил Аксель как-то раз. – Почему мы перестали куда-то ездить с приятелями? И почему нас никуда не приглашают?
– Не знаю, – ответила я. – Наверное, все стареют.
– Давай позовем кого-нибудь к себе?
– Конечно, обязательно.
Несколько месяцев спустя диалог повторился, и произошло все то же самое, то есть ничего.
В тот вечер, когда я добавила Бьёрна в друзья на «Фейсбуке», у меня не было никакого круга общения, за исключением Гру, что меня более чем устраивало. Меня немного беспокоило собственное безразличие, но не настолько, чтобы пытаться с ним что-то поделать.
  
16
 
После Рождества все шло своим чередом. Мы прекратили всяческие попытки расстаться. Мы перестали говорить о будущем, о том, что должны и не должны делать.
Наступили своего рода будни: мы встречались на Оскарс-гате в среднем раз в неделю. Так прошла зима, а затем и весна. Занимаясь пациентами и работой по дому, я думала: может быть, началась новая жизнь, может быть, так вполне можно существовать и дальше. Вдруг это тот самый элемент, благодаря которому все становится на свои места. Моя жизнь раскололась надвое, но обе половины зависели друг от друга. Моя реальность в Гренде и мой роман с Бьёрном были тесно взаимосвязаны. То были не борющиеся противоположности, но единое целое, составляющие которого питают друг друга. Пламя тайных отношений разгоралось под покровом официальной жизни в Гренде и наоборот – одно не могло существовать без другого. В своих собственных глазах я была в ответе за обе действительности. Подобно капитану, я устанавливала курс и вела наше судно к всеобщему благополучию.
И вот снова наступил май. В субботу, ровно за четыре недели до того дня, когда мы могли бы отпраздновать нашу первую годовщину, я вышла из дома в сторону метро, чтобы встретиться с Бьёрном, как обычно, под предлогом визита к матери. По пути я достала мобильный телефон и, щурясь, поскольку забыла очки, написала Бьёрну: Не могу дождаться, когда ты снова окажешься внутри меня.
На самом деле сообщение ушло Акселю, поскольку именно с ним я до этого переписывалась. Если бы я просто написала я скучаю по тебе, еще можно было бы найти оправдание. Но не могу дождаться, когда ты снова окажешься внутри меня – так мы с Акселем не общались даже на заре наших отношений.
Дойдя до перрона, я наконец отыскала очки и лишь в тот момент осознала, что произошло. Аксель к тому моменту уже успел ответить (его сообщение я храню до сих пор):
?????????????
Я остановилась и уставилась в экран. В отчаянии я отправила ему три смеющихся солнышка подряд. Солнышки хохотали так, что у них из глаз брызгали слезы. Успокойся, сказала я себе. Все уладится. Так и или иначе все уладится.
И тут он позвонил. Я стояла на перроне и провожала взглядом поезд метро, в котором должна была ехать. В трубке прозвучал голос Акселя:
– Что происходит? Кому предназначалось это чертово сообщение? Что ты там устроила?
– Я скоро буду дома.
Да уж, думала я по пути от метро домой. Началось. Скоро придет конец этой двойной жизни. Остается лишь пережить все это. Будет непросто, но мы прорвемся.
Аксель стоял в дверях с телефоном в руке.
– Что ты натворила? Что вообще происходит?
– Это Бьёрн, – ответила я. – Это ему я хотела отправить сообщение. Я ехала на встречу с ним.
 
– Бьёрн?
– Да.
– Но разве ты не собиралась навестить мать?
– Давай зайдем в дом. Я все расскажу.
Аксель не сдвинулся с места и помахал передо мной телефоном.
– К черту! Мы останемся здесь. Ты хочешь сказать, что каждый раз, когда ты якобы ездила к матери, на самом деле ты трахалась с Бьёрном? С Бьёрном? С Психом?
– Я захожу в дом. Мы не можем так стоять на улице.
Я вошла на кухню, Аксель за мной следом.
– Где вы встречались? На Оскарс-гате?
Я кивнула и хотела что-то сказать, но во рту пересохло.
Аксель, с выпученными глазами, подошел ко мне вплотную. На меня накатила слабость. Я этого не выдержу, думала я. Дай мне сначала перевести дух.
– Отвечай! Чего ты молчишь!
Я села и заплакала. От этого сразу стало легче, и, казалось, Аксель тоже немного успокоился. Он тяжело опустился на стул по другую сторону стола. Он отложил телефон и уткнулся лицом в ладони. Так мы сидели какое-то время, я плакала и то кивала, то качала головой, поскольку не знала, что сказать, с чего начать. Тут Аксель снова взял телефон и прочел вслух:
– Не могу дождаться, когда ты снова окажешься внутри меня.
После этого происшествия каждый день, что бы мы ни делали – лежали ли в кровати, сидели ли на диване или за кухонным столом, – мы так или иначе возвращались к этим словам. Мы говорили, говорили, но, что бы ни было предметом обсуждения, все в любом случае сводилось к этому сообщению, в котором я, средь бела дня и в трезвом уме, описывала свое предвкушение того, что во мне окажется кто-то, кто не есть Аксель.
Неужели я могла предположить, что будет по-другому, всякий раз, когда представляла себе собственное разоблачение и даже добровольное признание? Вообще я думала, что Акселю от этого полегчает. Избавившись от меня, он мог бы ходить на лыжах сутки напролет, отвлекаясь только на работу и сон. Но потом до меня дошло, что он и без того живет так: ходит на лыжах все время, свободное от работы и сна.
– Ну и в чем же мне, по-твоему, должно было полегчать?
– Не знаю. Такое впечатление, что тебя заботит только одно…
– Даже не начинай. Не пытайся спихнуть на меня вину.
Так мы могли рассуждать в минуты спокойствия, то есть когда мы в принципе были в состоянии разговаривать друг с другом. Так же, как я потеряла контроль над собой в отношениях с Бьёрном, Аксель потерял контроль над собой, когда об этих отношениях узнал. Но я имею в виду не контроль над яростью, вызванной обманом, то есть над собственными острыми реакциями, которые в любом случае являются преходящими просто-напросто потому, что существует предел, до которого организм способен их физически вынести; я имею в виду контроль над собственными действиями, следующими за этими реакциями, точнее, над тем, что человек в принципе способен совершить.
Может быть, Аксель и хотел того же, что и я, – чтобы мы пережили этот кризис, духовно выросли, сохранили наш совместный быт, – однако толку от этого не было, если какая-то часть его «я» была с этим не согласна. А поскольку не согласна была как раз та часть его сознания, которая отвечала за базовые функции организма, он не мог уснуть, если я лежала с ним в одной кровати. Он не мог заставить себя взглянуть мне в глаза, у него начались головные боли, приступы головокружения, дрожь в руках. Все эти симптомы разом отступали, когда я пропадала из его поля зрения. Стоило мне вернуться, как все начиналось снова.
Аксель либо плакал, кричал и колотил кулаком по столу, либо неподвижно сидел и смотрел в никуда.
– Что же ты наделала? Зачем все разрушила? Променяла сама не знаешь на что?
Он говорил таким тоном, словно силился понять что-то непостижимое. Но ведь я и сама ничего не понимала.
– Чего ты хочешь? – спрашивал Аксель.
– Не знаю, – отвечала я. – Чтобы все было как раньше.
– Но это невозможно.
– Знаю.