Тот, кто утопил мир
Он смутно понял, что Гэн и Чу потерялись где-то по дороге. Мир был полон необъяснимых вещей: толпой несутся солдаты с ведрами, горячий ветер швыряет угли ему в лицо, вокруг стоит дезориентирующий гул, словно поблизости ревет водопад, кажется, этот звук забивает не только уши, но горло и нос, дышать нечем… В меркнущем сознании мелькнула мысль, что Шао довел армию до катастрофы и теперь им никогда не попасть в Даду. Но это же невозможно. Нельзя в такое поверить.
Дверь командного поста в дальнем конце коридора была нараспашку. Ввалившись внутрь, генерал вскользь увидел разрозненную картинку: бледные лица командиров, повернувшихся к нему, открывшиеся от удивления рты, похожие на провалы призрачных глаз из его кошмаров.
Меч Оюана рванулся вверх и скрежетнул о кость. Это было рефлекторное движение — так хищник встряхивает головой, чтобы сломать шею добыче. Он не осознавал, что делает, пока не услышал предсмертный стон Шао. Затем мир снова обрел четкость очертаний, и Оюан на миг даже подивился — все произошло автоматически, словно какая-то сверхъестественная сила исполнила его желание. Оюан выдернул меч. Шао рухнул, в воздух ударила тонкая алая струя. Рыбий рот застыл в гримасе.
Остальные военачальники смотрели на генерала в ужасе. Понятно, с какими мыслями: он должен был выслушать Шао, должен был пойти на сделку с человеком, который пытался отобрать у него право на месть — право, за которое он заплатил жизнью Эсеня.
Им не понять. Оюан их ненавидел за это, даже больше, чем за жалкие нервные взгляды, за то, что им вечно было что-то от него надо. Генерала охватило яростное желание бить их, пока не поймут. Они ему вообще нужны? В воображении он видел себя в одиночку противостоящим защитникам Даду. Он будет рубиться и рубиться, чужие мечи превратят его в орущую, полумертвую массу, неостановимо ползущую вперед, пока окровавленные пальцы не коснутся трона. Представлял, с каким ужасом Великий Хан заглянет ему в лицо — нечеловеческое, искромсанное лицо своей судьбы.
На миг это показалось совершенно разумным, как будто сила желания способна пересилить физические законы и причинно-следственные связи.
Он яростно выпалил:
— Прикажите людям, пусть перестанут тушить огонь!
Наступило долгое молчание. Наконец Чу осторожно произнес:
— Генерал. Город же…
— Знаю. Пусть сгорит.
Ему не нужен был Бяньлян. Ему нужна была только армия. Только люди, которые умрут, добровольно или нет, чтобы он достиг цели.
Пальцы Оюана сомкнулись вокруг рукояти меча. Под тонкой кровавой пленкой скрывался простой клинок. Другие наносили на мечи имена или глубокомысленные изречения. Другие — но не Оюан. Он не имел права украшать орудие будущего предательства. Теперь уже можно, но какой смысл? Все кончено. А его жизнь, которая все длится и длится, — всего лишь жалкое послесловие.
— Общий сбор за пределами города. Закончить подготовку к походу, — приказал он. — Все лишнее бросить. На рассвете мы выступаем в Даду.
* * *Оюан вел свою армию прочь из Бяньляна, и город догорал у него за спиной. Вечерний ветер, прибивший пламя, стих. Столб дыма тянулся через все небо, точно след от пылающего метеора. Под конец пожар локализовался в старом юаньском сердце города. Генералу подумалось, что разрушенный Бяньлян вычистили до самых костей, до древнейшних наружных стен, которые старше, чем Юань, Ляо, Цзинь. Все, что принесли с собой и построили степняки, соскребали, пока не остался один только Эсень, спящий глубоко под выгоревшей травой. Некому будет подметать его могилу, а когда Оюан покинет земной мир, не останется ни одного человека, который помнил бы, где она. Так генерал в последний раз предаст того, кто был ему дорог.
— Генерал! — Гэн возник рядом с ним. Хотя Гэн и Чу теперь совместно выполняли обязанности его заместителя, он их для себя особо не разделял. Ни у первого, ни у второго не было собственных мощных амбиций, которыми так выделялся Шао. Возможно, оно и к лучшему.
И вот теперь Гэн с нажимом сказал:
— Нас атакуют.
Оюан, вздрогнув, повернул коня. От быстрого рывка закружилась голова — силы еще не вернулись к нему. Сначала в смятении, затем в ужасе он смотрел, как темная волна пехоты устремляется к длинному, ничем не защищенному флангу движущихся колонн его армии. Над противником колыхались желтые знамена. Этот цвет ничего Оюану не говорил. Чьи они? Юаньские знамена синие, «Красные повязки» сражаются под алыми стягами, войска генерала Чжана — под зелеными. Что-то переменилось под небом за это лето, пока он зарастал пылью взаперти. Было ясно, что войско под желтыми знаменами вынырнуло с дальней окраины города. Скорее всего, враги туда подобрались во время ночной суматохи и выжидали, пока появится Оюан. Но кто же это?
Он яростно выкрикивал приказы командирам кавалерии. Все его чувства слились в один неразличимый вал, грозящий раскатать его в раскаленный блин. Командиры выполняли приказы так, как это делают люди, изнуренные месяцами ожидания, наказаниями, пробуждениями посреди ночи среди пожара и воплей. Медленно, слишком медленно. Ударный отряд атакующей армии прорвался сквозь неплотный заслон стрел, выпущенных всадниками, и врезался в них на полной скорости.
Оюан знал, как выглядит отступающая армия. Но это было еще не все. Верховые командиры атакующего войска под желтыми стягами выкрикивали какие-то указания воинам Оюана. А те… те расступались, огибая клин противника, как масло огибает каплю мыла на воде. Оюан не верил своим глазам — его воины натягивали поводья и спешивались, побросав луки на землю. Да они же сдаются.
Оюана просто раздирало изнутри, и теперь он понимал чем. Отчаяние, ярость и мука слились в единое желание: не проиграть! Он услышал собственный вопль, бросившись к разоружающимся всадникам. Прыжком спешился, одним ударом обезглавил ближайшего воина, потом схватил другого за плечо и швырнул в направлении врага.
— Вставайте и сражайтесь, или я сам вас поубиваю к чертовой матери!
Неизвестно, каким было его лицо в этот момент, но воины схватились за мечи и рванули в правильном направлении. Ни один не убежал далеко. Оюан увидел, как они падают, ломаются, как стебли травы, под копытами наступающей армии. А затем эта армия настигла и его.
Он сражался с панической яростью, в беспросветном отчаянии. Накатывали слабость и жар. Организм недвусмысленно намекал, что пару часов назад генерал едва не умер от жажды. Но что такое физическая боль в сравнении с душевной? Он зарубил врага. Еще одного. Рискнул оглянуться в поисках коня, безрезультатно. Развернувшись обратно, он тут же понял, что зря отвлекся. На него наступали полукругом, с опаской. Боятся, подумал Оюан и чуть не расхохотался им в лицо. Правильно боятся, раз посмели встать между ним и его судьбой. Молодой наньжэньский командир с копьем наперевес бросил коротко:
— Взять его.
Первых двоих он убил легко. Но затем оставшиеся нахлынули на него, как волна, задавили массой, хотя меч Оюана протыкал доспехи и тела. Генерала повалили лицом в землю. Прямо над ним раздался чей-то предсмертный вопль, и кровь полилась по загривку Оюана, словно выжатая из чужой раны тяжестью навалившихся тел. Генералу и самому было впору так завопить, но из него вышибли дух. Тяжело дыша и набивая синяки о края собственных доспехов, с которых послетали застежки, генерал вяло трепыхался — беспомощней мертвеца, только вот покоя не обрел. Каждую секунду Оюан с ужасом осознавал, что все еще жив, а раз так — надо бороться. Он и боролся — дрался до тех пор, пока руки и ноги не отказали. И даже тогда ему не дали встать. Вопивший сверху наконец-то умолк.
Молодой командир присел на корточки рядом с его головой и сказал яростно и горестно:
— Ты, урод! Зачем убил их? Почему не сдался?
Нос у юноши был выдающийся, вряд ли он когда-нибудь до него дорастет. Уши торчали из-под шлема. Оюан равнодушно смотрел мимо него, на залитый кровью опрокинутый мир. Сколько же этому юнцу лет, что он переживает о павших на поле брани? Сам он никогда о таком даже не задумывался. Наконец паренек выпрямился и бросил кому-то, кого Оюан не видел: