"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10 (СИ)
— Мое… имя… Анна.
— Ваше… имя… Мартин.
— Его… имя… король Генрих.
Их воркование убаюкало меня, и я прекрасно проспал вторую ночь моего нового брака.
XXIV
Следующие дней десять Анна полностью посвятила изучению английского. Меня поразили ее сосредоточенность и усердие. По утрам, покидая опочивальню, я целовал супругу в щеку и говорил: «Доброе утро, милая». По вечерам я тоже награждал ее целомудренно легким поцелуем, шепча: «Приятных снов, дорогая». На четвертое утро она уже сумела произнести «доброе утро», а вечером ответила: «И вам желаю того же, супруг мой». Спустя несколько дней Анна начала заботливо интересоваться моими государственными делами, заседаниями Совета и грядущими свадебными торжествами и турнирами. Вскоре у меня будет Говорящая лошадь.
Она послушно (как и подобает прирученному животному) согласилась с отправкой сопровождавших ее женщин обратно в Клеве, с назначением нового штата слуг и с приходом модистки для снятия мерок и пошива нового гардероба. С готовностью отказавшись от головного убора «слоновьи уши», она проявила, как ни странно, отличный вкус, выбрав прекрасные ткани и изысканные фасоны нарядов. Безусловно, природа одарила ее такой статью, что она могла позволить себе любые излишества в одежде — как в крое, так и в цветовой палитре. Все это сильно походило на воспитание и выездку породистой лошади.
Дни мои проходили в тайных совещаниях, обсуждениях последних дипломатических донесений, касавшихся «прелестных отношений» Карла и Франциска. Нельзя допустить, чтобы они пронюхали о неудаче моего нового брака, и, никому не доверяя, я решил, что должен сыграть так, чтобы даже Кромвель ничего не заподозрил. Поэтому я изображал счастливого новобрачного и, отстраненно оценивая свои действия, сам восхищался своими способностями к лицедейству. Однако этим даром, по моим подозрением, обладают все. А самые талантливые лжецы те, кто сокрушается: «Я совсем не умею врать, у меня все написано на лице».
Продолжалась подготовка к большим государственным торжествам. Пришлось до тонкостей соблюсти правила дипломатического этикета, и вот в конце января на ристалище дворцового комплекса Уайтхолла установили традиционные турнирные барьеры; в небо взмыли яркие разноцветные знамена, а зрительские трибуны украсились эмблемами Тюдоров.
Крам устроил милое новшество: застеклил королевские ложи и поставил там жаровни. Мы смотрели состязания через стекло.
В день королевских турниров поднялся буйный ветер, небо сплошь затянули облака, серый сумрак казался непроницаемым. Но в королевских ложах царило лето со всеми сопутствующими теплому сезону приметами — оживленным щебетанием и глубокими декольте.
Анну нарядили в золотистое бархатное платье с парчовыми вставками и квадратным вырезом, а голову ее украсила золотая диадема, усыпанная изумрудами, — по последней моде. Все это выглядело чересчур броско для состязаний.
— На… э-э… у нас в Клеве не бывать такая зрелище, — старательно выговорила она.
Еще бы, куда вам. Какая, должно быть, невыносимая скука жить в герцогстве Клеве! Бедняжка — прибытие в Англию и провозглашение королевой, должно быть, стало невероятным и потрясающим событием в ее простой жизни. Что ж, пусть наслаждается… ибо эта нелепая пародия продлится всего несколько месяцев, пока союз Карла и Франциска не закончится неизбежным разладом.
Заиграли трубы. Сигнал громко и ясно прозвенел в морозном воздухе. (И почему, интересно, холод усиливает резкость звуков и яркость цветов?) Я поднялся с кресла и дал знак начинать. Молодые рыцари — цвет Англии — собрались, чтобы развлечь нас, стареющих защитников своей страны.
Я скосил глаза на Брэндона. Он откинулся на спинку кожаного кресла, привезенного с Востока. Последнее время он изображал из себя султана, дескать, его старым костям удобнее на мягких персидских оттоманках, а курение кальяна (по-моему, этот дым ужасно вонял) улучшает его настроение. Он наблюдал за сражением из-под полуопущенных век. У него появилось некоторое сходство с бычьей лягушкой, вылезшей на лист гигантской кувшинки, но я помнил, какое страстное у него было лицо в 1524 году и как сверкали из-под забрала его глаза, когда он едва не убил меня на турнире…
— Пожалуй, мы могли бы удивить их парой славных приемов, да? — сказал я, похлопав его по плечу.
Он не ответил. Либо слух начал подводить его, либо он полностью погрузился в свои мысли. Неважно. Сидящий рядом с ним Кромвель с неодобрением показал на кальян.
Я невольно заметил, что наше общество поделилось на две группы: пожилые мужчины и молодые женщины, причем последние жадно следили за выступающими на поле рыцарями.
В Анниной половине ложи расположились ее новые придворные дамы и фрейлины. Я поглядывал на них, умудренный жизнью ценитель очарования юности, — так мне представлялось…
В памяти вспыхнуло белое видение: волна кружев… черно-белый Майский день, когда Анна бросила носовой платок Норрису… Я даже подумать не мог, что боль бывает такой живучей. Она пронзила меня, и я ощутил прилив слабости.
Вновь взмыл в воздух квадратик кружевной ткани, но это уже не было воспоминанием. Изысканная дама в розовом, которую я заметил на свадебном обеде, бросила платочек Калпеперу, и он ловко закрепил этот шелковый знак внимания на своих доспехах. Однако девица вряд ли была влюблена в него — она вертела головой направо и налево, то и дело принимаясь оживленно болтать с соседками. А до этого терзала и комкала в руках несчастный платок. И когда Калпепер упал, юная леди едва взглянула в его сторону.
Она прижала к груди пухлую ручку, и вдруг мне все стало ясно: именно ради этой особы Калпепер интересовался бархатом, намереваясь обольстить ее.
Очевидно, он не преуспел. Ни одна девушка не будет следить за своим соблазнителем так небрежно, как эта сиротка — как бишь ее имя? Говард? — смотрела на Калпепера. Его уже уносили с поля, на снегу пламенела кровавая дорожка, но госпожа Каштановые Локоны, хихикая, шепталась с другой фрейлиной.
Желая погреть обутые в легкие туфельки ножки, она подставляла их к жаровне, касалась на миг раскаленного металла и быстро отдергивала. Это была опасная игра, после шестого или седьмого раза подошвы просто сгорят, и тогда бедняжка закричит от боли.
Я подобрался к ней по проходу и снял с нее туфельку. Ее ножка оказалась теплой и крошечной, как у ребенка. Неужели ноги могут быть такими пухлыми и розовыми? Сколько я себя помню, мои ступни всегда были твердыми и мозолистыми. А девичья ножка была сама сочность, иного слова не пришло мне в голову.
Посмотрев на ее лицо, я отметил, что девичьи щечки тоже мягкие, сочные и розовые. На них поблескивали слезы, а полные губки дрожали. Мне еще не приходилось касаться столь восхитительно трепетного и при этом такого чувственного создания… и в то же мгновение я понял, что должен обладать ею.
Я ничего не сказал. Просто встал и вернулся на место.
Решено. Она будет моей. Для обладания ею достаточно одного моего слова. Я жил в мире, где все желания удовлетворяются. Ужасало их отсутствие. Оно подавляло меня, превращало в мертвеца.
И вот я вновь ожил. Желание означало жизнь. А я хотел госпожу Говард так неистово, что одновременно сгорал от стыда и изнемогал от страсти.
* * *В ту ночь я не смог заснуть. Ибо испытал столь же сильные чувства впервые с тех пор, как во время светской инвеституры (25 июня 1525 года; мне никогда не забыть эту дату) увидел очаровавшую меня Анну Болейн. Может, это тоже колдовство? Нет, теперь уж меня не проведешь. Чарами ведьма воспользовалась позже. А мое чувство, возникшее в тот день, было подлинным и неоскверненным.
Пережить его вновь?! Я уже не надеялся испытать нечто подобное, и вот оно пришло нежданно-негаданно — в моем-то возрасте!
Я пролежал целую ночь без сна, грезя о наслаждениях любви, радуясь сознанию того, что вскоре произойдет, ибо имел власть приказывать и получать все, что захочу. Калпеперу не сравниться со мной. Да, промежуток между зарождением и исполнением желания исполнен блаженной пытки. Но только в это время полностью принадлежит нам предмет нежной страсти.