Ненасыть

Серый сглатывает и отходит в сторонку, на всякий случай спрятав руки в карманы. Тимур следует его примеру и встает рядом, иногда бросая взгляды на бытовку. Серый тоже задумывается об Олесе. Тайник небольшой и узкий: ни сесть, ни лечь толком нельзя, а времени прошло уже много. Сколько еще выдержит девушка? Как ее вытаскивать и где перепрятывать, если этим людям все-таки удастся захват усадьбы? В одном из пустых домов? На кладбище? И как защищать маму?
Серый поворачивается к Тимуру, но ничего сказать не успевает – Руслан выходит из дома и довольно хмыкает, увидев, что брезент на тачке не тронут.
– Ну что, голуби сизокрылые, показывайте дорогу! – говорит он.
Сан Саныч довольно ржет. Тимур же бодро улыбается и пожимает плечами, словно такое отношение его ничуть не трогает. Такому актерскому таланту можно только завидовать. У самого Серого получается сохранить каменное, ничего не выражающее лицо.
Тимур обнимает его за шею и разворачивает к воротам со словами:
– Милый, сделай вид попроще.
Серый злобно сопит и скидывает его руку.
– Ты можешь хотя бы сейчас побыть серьезным?
– Не-а, – лениво отвечает Тимур. – Я свободная веселая пташка. Куда хочу, туда лечу! Сюда, ребят, я сейчас покажу самый короткий путь.
Серому не хочется в этом участвовать, но приходится. Усадьба слишком близко, лес небольшой, и повторить подвиг Ивана Сусанина никак не выйдет. Вопрос даже не в том, что это подло – приводить захватчиков к добрым соседям. Просто злить странных близнецов… От одной мысли инстинкт самосохранения воет пожарной сиреной, а они уже идут мимо кладбища и вот-вот подойдут к пруду!
– Какое тут все зеленое – просто оху… – начинает Сан Саныч.
Конец фразы тонет в вопле: он поскальзывается и со всего размаха падает на спину. Сверху его припечатывает тяжелый автомат и серая капля птичьего помета. Серый с мстительным удовлетворением наблюдает, как с ближайшей ветки слетает знакомый соловей и с радостными трелями носится над головой поверженного чужака. Тимур не выдерживает и радостно хохочет, его хохот подхватывают и Руслан с Петровичем. Сан Саныч, красный от унижения, вскидывает автомат и дает по соловью короткую очередь. Не попадает.
– Отставить! – рявкает Руслан и для убедительности пинает мужика по ноге. – Дебил! Ты демаскировал нас на хрен!
Сан Саныч встает, брезгливо сплевывает и пьяно отвечает:
– Да и насрать! И так справимся! Ты, убери-ка, – он кивает Тимуру и показывает на пятно помета, которое украшает могучую грудь.
Тимур как ни в чем не бывало вытаскивает из кармана смятую салфетку и послушно вытирает. Сан Саныч довольно хлопает его по щеке – точь-в-точь как Михась. Серый едва успевает отвернуться, чтобы не показать, как его покоробила эта сцена.
– Двигаем быстрее, пока они свои пушки не вытащили, – торопит Руслан. – Далеко еще?
Серый качает головой.
– Да не, немного, давайте сюда, – говорит Тимур и идет вперед.
У Серого выступает холодный пот – приятель, вместо того чтобы свернуть к пруду, как ни в чем не бывало идет дальше по дороге, к кустам, которые растут вдоль кладбищенской ограды, в рощу. Мимо усадьбы близнецов. И эта уверенная, спокойная, даже несколько расхлябанная походка вызывает дрожь. Серый заставляет себя идти следом, чуть не спотыкается, как никогда чувствуя за спиной холодные дула автоматов. Ведь эти ребята не стерпят обмана, а то, что их обманывают, они обязательно поймут и, скорее всего, не пожалеют двух молодых придурков, ведь меньше народа – больше еды. А от пули не убежать, уж кому как не Серому это знать…
– Тимка, – едва слышно шипит он, нагнав Тимура. – Не смей!
Тимур поворачивает голову и ослепляет Серого яркой улыбкой.
– Когда скажу «Ба», ныряем в кусты, – одними губами произносит он и скашивает взгляд на густые заросли.
Серому безумно хочется разбить эти улыбающиеся губы в кровь – за бессмысленный и никому – в первую очередь им самим – не нужный героизм. Толку ломиться сквозь кусты, если пуля все равно догонит? Тем более что за кустами стоит вовсе не крепость, а кладбищенская ограда.
 
Из груди вырывается почти что стон:
– Не надо…
Серый так много хочет сказать о том, что это бессмысленно, что эти вояки их все равно догонят и прямо на кладбище прикопают, но тут Тимур поворачивает голову, выпучивает глаза и, присев, тычет пальцем в сторону луга:
– Ба! Хмарь! Хмарь! Бегите!
У него получается до того натурально, что Серый сам на секунду верит и пытается повернуться в поисках опасности. Тимур не дает: хватает за руку и тянет за собой, ломясь сквозь кусты, словно обезумевший лось, и непрерывно вереща:
– Там хмарь! Хмарь! Спасайтесь! Хмарь!
Крик ввинчивается Серому в уши, подстегивает страх, и тот бежит, уже почти веря, что граница прорвана и на них наступает рыжая смерть. И судя по тому, что за спиной на пару секунд воцаряется тишина, а потом топот, Тимуру верит не только он.
Они успевают подлететь к кладбищенской ограде, когда Руслан и его люди спохватываются, но все еще не стреляют:
– Стойте! Придурки, это просто трава! Жухлая трава!
По зычному басу Серый узнает Петровича, и в голову стучится мысль, что это их последний шанс остановиться и сохранить жизнь, пусть и выставив себя полными кретинами. Но Тимур уже одолел чугунный частокол и, самым святотатственным образом встав на гранитное надгробие, протягивает раскрытые ладони навстречу. И Серый по его примеру с разбега преодолевает забор, не оставляя себе выбора.
Тимур помогает ему спуститься на землю, легко спрыгивает сам и тут же сгибается в три погибели, утягивая Серого за ненадежное укрытие могил. Какое-то бесконечное мгновение Серый видит его карие глаза совсем близко. Они огромные, шальные, с пляшущими огоньками в глубине. То ли истерика, то ли веселье – не понять.
– Двигаем, – шепчет Тимур и быстро перебирает ногами, стараясь не высовываться из-за стройных рядов крестов и оград.
– Идиот! – отвечает Серый.
Вторя шепоту, из-за забора летят матерные кружева и топот – до Руслана и его людей доходит, что их надули.
– Суки! Найду – прибью! – рычит Петрович.
– Только тихо. Задушим – и дело с концом, – добавляет Руслан, и его голосу, полному ледяного спокойствия, очень легко поверить.
– Ты гляди, на кладбище решили спрятаться! – почти умиляется Сан Саныч. – Нести не надо будет!
Раздается шорох, хруст веток – забор не стал преградой для вооруженных людей. Серый чувствует их приближение каждым сантиметром кожи и ускоряет шаг. На корточках, согнувшись, бежать не получается. Единственное, что спасает их от немедленной казни, – пятнистые ветровки, застиранные и теряющиеся на фоне свежеокрашенных оградок, столов и скамеек. Они с Тимуром углубляются в кладбище так быстро, как только позволяют неудобные позы и узкие дорожки. Порой приходится прижиматься друг к другу, чтобы не вылететь на открытое место, и тогда Серый может прочитать непечатные слова на беззвучно шевелящихся губах Тимура.
«Как бы сейчас пригодились странные вороны! Всё внимание перетянули бы на себя, и мы бы спокойно спрятались!» – мелькает мысль.
Чем дальше они с Тимуром уходят, тем гуще заросли, выше деревья и древнее могилы. Среди вековых сосен мелькает каменная стена, и внутри у Серого все екает. Стена – это непонятно. Стена – это либо укрытие, либо непреодолимый тупик.
Еще пара шагов – и перед ними расстилается самая старая часть кладбища. Хозяева, очевидно, либо не успели, либо не захотели ее реставрировать. Могилы соответствуют своему времени: прогнившие кресты, облупившиеся памятники, осыпавшиеся надписи, которые невозможно прочитать. И, конечно же, часовня. Она оказывается довольно большой, наверное, это была даже церковь. Никакого голубого столпа нет, даже блеска не наблюдается, но она все равно мистически страшна: обшарпанная кладка, пустые окна, полуразрушенная лестница, ведущая прямиком в темное нутро, и обвалившийся, когда-то позолоченный купол. Когда-то давно люди подходили к ней через старинные чугунные ворота с ажурной аркой. Сейчас этими воротами явно никто не пользуется: створки замотаны цепями, а вьюн высох и болтается сухими ветками на завитушках. Они мертвы и холодны даже на вид. Наверное, Тимур и Серый могли бы перелезть через ворота или попробовать разомкнуть звенья цепи, но это слишком долго. Мужики за спиной топочут, громко матерятся, слышится лязг передергиваемых затворов. Они идут за ними, неотвратимые и безжалостные, как само время.