Тропой мужества

Максим присел в бетонном закутке на ящик, вытащил из командирской планшетки толстую тетрадь и карандаш. Открыл тетрадь на первой странице. Вверху имелась только одна запись – «Дневник». Начать вести дневник Максим порывался много раз. Однако то времени не хватало, то мысли путались. С чего начать? Писать просто то, что делал за прошедший день, не хотелось. Сухая статистика поступков – какой от нее прок? Вот если бы написать так, чтобы самому стало интересно – как это смотрится в свете учения Ленина – Сталина? Тут воображение начинало буксовать. Максим мог много говорить об этом, но правильно сформулировать письменно…
Нет, в тетради по политической подготовке было, как надо. Но как это отразить в дневнике?
Карандаш замер в начале строчки…
А тут душновато. Бетон успел нагреться, а через дверь и амбразуры не сквозит, хотя снаружи ветерок присутствует. Вентиляционный канал! – вспомнил Максим. Вроде забит чем-то.
– Малинин!
– Я, товарищ лейтенант, – отозвался командир отделения.
– Вентиляцию проверяли? – спросил Куралов отделенного. – Чем она забита, смотрели?
– Смотрели, товарищ лейтенант. Там строители кое-как бетон лили. Отверстие с мизинец всего.
– Ну так расширьте.
– Лом нужен, а он у третьего отделения сейчас.
Куралов вспомнил реакцию комбата на вопрос с радиостанцией и сделал строгое лицо. И видно удалось – отделенный тут же послал бойца за инструментом.
«Вот так!» – подумал довольный Максим, возвращаясь в закуток капонира.
Тетрадь в руки, карандаш наготове. Но мысли вновь застопорились. С чего же начать? Ведь событий случилось достаточно. Само назначение, можно сказать – уже событие. Он, простой взводный, командует целым узлом обороны! Капитанская должность…
Бум! – загудел с металлическим лязгом бункер. Бум!
От неожиданности карандаш сделал косую линию на бумаге. Максим раздраженно вскочил, выбежал из капонира и взглянул на крышу. Там боец ломом пробивал вентиляционный ход.
Бум! Бум! Хр-р-р… – что-то полетело по вентканалу, потом раздался грохот и мат из нижнего яруса бункера. Впору взвыть от тупости подчиненных. Лейтенант сразу понял – бетонное крошево рухнуло на ящики с боеприпасами. И наверно, на них кто-то сидел…
Отчитав нерадивых – и бойца с ломом за то, что не предупредил о начале работ, и сачка в нижнем ярусе, и отделенного за не туда поставленные ящики, Максим вернулся в капонир. Посмотрел на оставленную черту, стирать не стал. Вывел большую букву «К» и задумался. С чего же начать? Но в голову ничего подходящего не приходило. Обстановка не та. Почему-то нервируют эти бетонные стены, и звуки разные мешают сосредоточиться. Что там еще за гул появился? Куралов поднялся и направился на выход. Гул заметно усилился. Выйдя, он заметил, что все бойцы смотрят вверх, а там…
В небе медленно плыли самолеты. Много.
Первый раз в жизни Максим видел столько самолетов сразу. Он никогда не бывал на воздушных парадах страны и по рассказам только мог представить зрелищность действа. Рассказчики, даже когда перечисляли количество и тип самолетов, испытывали щенячий восторг от увиденной мощи авиации страны. А тут…
Тут был враг. От летевшей куда-то на восток армады Максиму стало жутко. Капониры, естественно, замаскировали, даже линию окопов закрыли маскировкой. Однако их расположение и конфигурация с высоты сводит незаметность в ноль. И от этого никуда не денешься. Если они заметят их капониры, то…
Но как же их много! Максим попытался самолеты сосчитать, но вскоре сбился. Больше сотни…
– У-у-у, сволочи! – произнес кто-то из бойцов. – На Минск летят.
– А наши-то где? Соколы сталинские?
Наша авиация, конечно, летала. Но за несколько дней войны Куралов ни одного нашего самолета в небе не видел. А почему? Додумать Максим не успел.
– Воздух! – это крикнул сержант Горохов и упал на дно окопа.
Неожиданно промелькнул силуэт с крестами. Следом пулеметной очередью выбило фонтанчики земли из бруствера, срезало несколько веток с куста и провизжало рикошетом от бетонных стен капонира. Перед тем как упасть, лейтенант успел заметить еще один промелькнувший вверху силуэт. Потом что-то брызнуло в лицо, и кто-то рухнул рядом. А еще внезапно голова отяжелела.
 
Ранен? Но боли нет. Только в голове тесно. Почему? Инстинктивно Максим вскинул руки и вытер лицо. Заодно ощупал голову. Потом принялся рассматривать свои руки, причем с любопытством, как в первый раз. Затем посмотрел перед собой и увидел убитого бойца Якубова из второго отделения, в неестественной позе, с рваной окровавленной гимнастеркой. Остекленевшие глаза, казалось, с укором смотрели прямо на лейтенанта. Максим оторопело смотрел на Якубова. А внутри шла борьба. Что-то пыталось достучаться до сознания. Кричало, уговаривало, но Максим не мог пошевелиться.
Это смерть – билось в голове. Смерть… вот она тут, рядом…
– Товарищ лейтенант! – крикнул сержант Горохов, подскакивая. – Вы живы, не ранены?
Но ответить Максим не мог, неотрывно смотря на убитого. Горохов ощупал командира и понял, в каком состоянии тот находится. Сначала сержант высунулся из окопа и осмотрелся. Те два «мессершмитта», что неожиданно упали на позицию, тем временем обошли капониры стороной, сделали горку и повторно пошли в атаку. На консолях заплясали огоньки, и земляные фонтанчики вновь прошлись по окопам наискосок. От самолетов отделились черные капли и рядом с капонирами встали два разрыва.
От грохота Максим инстинктивно подпрыгнул, отрывая, наконец, взгляд от убитого. Его тут же подхватил сержант.
– Надо укрыться в капонире, товарищ лейтенант, – сказал он. И глянув вверх, вдруг заорал: – В бункер, все в бункер! Бронезаслонки закрыть!
Перед тем как вбежать в капонир, Максим посмотрел на небо и увидел, что десяток больших самолетов снизились, встали в круг и начали валиться на их позицию. Куралов нырнул в свой закуток, следом забежали бойцы отделения. Они попадали на бетонный пол, облегченно выдыхая.
– Вроде все, – сказал сержант и закрыл бронированную дверь.
«Ну слава богу», – сказал кто-то рядом. Максим недоуменно оглянулся. В закутке он был один. В проходе никого, а бойцы вглубь ушли, вон сидят, а рядом никого. Кто же это сказал? Вот опять, хмыкает почему-то. Может, он снаружи остался? Тогда почему ему весело? Куралов приподнялся и выглянул в амбразуру защиты входной двери капонира – никого.
И тут послышался рев. Нет, не рев – вой! Вой, продирающий до костей и хлестко бьющий по нервам. Вдруг земля вздрогнула и…
Максим всегда считал, что он готов ко всему. На учениях при выстрелах артиллерии он лишь слегка вздрагивал. И всегда со злорадством думал, что вся эта мощь направлена только на врагов, считая, что сам он никогда не склонится перед страхом смерти. Как подобает комсомольцу и красному командиру.
Но с первым разрывом бомбы бетонный пол вдруг сильно пнул тело, да так, что показалось – капонир целиком взмыл вверх. Все спокойствие окончательно рухнуло куда-то, а бравада улетучилась вмиг. По спине пробежал предательский холодок, тело стало ватным. Паника захлестнула сознание. Что-то вновь начало кричать внутри, уговаривать. К вою пикирующих самолетов и реву бомбовых разрывов примешался пронзительный мерзкий визг. Максим вжался в угол бетонного закутка и зажал голову руками. С каждым разрывом тело вздрагивало и тряслось, а в уши бил тот пронзительный визг. Максим вжимался в стену, стараясь слиться с ней.
В небольших паузах он разжимал глаза и смотрел на бойцов в проходе. В их взглядах не только испуг, но и крайнее удивление. Почему они так на меня смотрят? Почему? Не сразу он понял, что противно орет он сам. Но стыд от этого тут же гасился с новым ударом по бункеру.
Спрятаться… А-а-а…
«Трус! – рявкнул кто-то. – Не ори, какой пример показываешь!»
– Ай! – вздрогнул Максим. – Не надо… а-а-а…
Тишина наступила неожиданно. Максим не сразу понял, что налет прекратился. Он разжал руки и открыл глаза. Пыль и просочившаяся сквозь бронированные заслонки копоть густо висела в бункере. Густо пахло гарью, которую засасывало вентиляцией в капонир снаружи. Если, конечно, ответственный за систему боец не спрятался при налете [21]. Самое поганое, что фильтры тупо забыли включить в список необходимого. Теперь задыхайся тут…