Младший научный сотрудник 6 (СИ)

— У тебя такие близкие отношения с ним, что можно звонить напрямую?
— Близкие-неблизкие, — ответил я, — но свой прямой телефон он мне выдал как-то раз…
— А еще раз опиши, как тот грузовик выглядел, — зачем-то попросил он, я и описал…
Сильно много деталей я, конечно, не запомнил, ну КРАЗ, ну синий, левое крыло, кажется, помято было, видимо и до этого он попадал в дорожные передряги…
— Номер не запомнил? — уточнил Азим.
Я потер переносицу и неожиданно из памяти всплыл этот самый номер.
— 39–93 ММЮ, запомнил, потому что цифры симметричные, — сообщил я.
Он с самым серьезным видом записал эту комбинацию себе в блокнот, а потом выдал следующее:
— Госпожа Индира передает тебе самый горячий привет и благодарности…
— Правда? — изумился я, — а за что благодарности?
— Она сказала, ты сам знаешь, за что…
— Вот не ожидал, — ошеломленно отвечал я, — что она запомнит ту нашу беседу.
— Какую беседу? — проявил неожиданный интерес Азим.
— А вот тут, дружище, — тормознул его я, — мы вступаем на запретную полосу — знаешь, что это такое?
— В ваших лагерях кажется такие штуки есть…
— Угадал — запретная полоса или просто запретка — это территория между двумя оградами исправительно-трудового заведения… обычно между двумя рядами колючей проволоки… служит для контроля несанкционированных пересечений ее охраняемым контингентом.
— Видно, что ты знаком с этим термином не только в теории, — любезно сказал Азим.
— Да, была и небольшая практика… — ответил я, — еще, кстати, одна подробность — работа на запретке это обязанность охраны лагеря, среди заключенных она считается жутким западлом, и тот, кто согласился вступить на эту территорию, немедленно переходит в категорию козлов.
— Я все понял, Петр, — серьезно ответил мне Азим, — запретка, значит запретка — в категорию козлов мы переходить не собираемся, верно?
На обсуждении козлов мы, собственно говоря, и расстались, пожав друг другу руки, он отправился в свой номер в гостинице, а я — исправлять недочеты в работе… как же это я забыл про визит в Нижнереченск, сам не понял. Из ближайшей телефонной будки звякнул Цуканову и удивительно быстро получил увольнительную на два дня. А следом за этим начал изыскивать билеты на поезд туда и обратно…
В СССР, если кто-то вдруг забыл, все билеты на все поезда (и самолеты, в общем, тоже) раскупались в день открытия продаж — за 45 дней до отхода. А кто не успел, тот сам виноват. Поэтому я даже и не сделал попытки отстоять очередь на Курском вокзале или специализированных билетных кассах, такое тоже имелось в немалых количествах, а целенаправленно устремился в заведение, расположенное аккуратно между путями Ярославского и Ленинградского направлений.
Это была касса предварительных продаж железнодорожных билетов на все поезда всех направлений. Ничего особенного, скажете вы, такое добро в каждом почти районе столицы существовало. А я вам возражу — если пройти насквозь все это здание до последнего зала и занять там очередь, недлинную, ибо в курсе были единицы избранных, то ровно в пять часов вечера откроется окошко, в котором продают невыкупленную бронь — и билеты у тебя точно будут.
Что за бронь, опять спросите вы? Сами посудите — в СССР, как и в любой стране мира, спецслужбы имеют некоторые дополнительные права и возможности. А вдруг какого преступника срочно потребуется поймать именно в данном вагоне… или упаси бог, шпиона. Или высокому госчиновнику срочно потребуется посетить соседний город (хотя для них были особые условия и квоты, но тем не менее). Так что обычно по 1–2 места на любой вагон уходило в резерв, который выкупался очень редко… а в семнадцать-ноль-ноль по московскому времени карета превращалась обратно в тыкву, и билетики выбрасывались в свободную продажу. И почему-то в первую очередь они поступали в это окошко здания у Ярославского вокзала.
Так что в семнадцать-десять я был счастливым обладателем плацкартного места на скором поезде Москва-Нижнереченск, отбывающего сегодня в двадцать три-тридцать.
 
Так, сказал я самому себе, с железнодорожными вопросами мы разобрались, что у нас остается… ах да, еще товарищ со сложной фамилией из Внешторга, раз, ну и народные артисты Миронов и Ширвиндт, два, надо им просигнализировать насчет репетиций и всего остального. А три, это поставить в известность Леночку-Демонжо… нехорошо все же исчезать из поля зрения любимой женщины без объяснений.
А, разберусь со всем этим из своего жилища, решил я, посоветовавшись со своим вторым я, и так целый день по Москве мотаюсь без отдыха, хватит уже. Я промаршировал по вокзальной площади между Ярославским и Ленинградским до входа в метро Комсомольская-кольцевая. Но не успел я добраться до этого круглого павильона в стиле махрового сталинского ампира, как мое внимание вдруг привлек алкаш, прислонившийся к стенке вокзала. Вот убей не скажу, почему — мало ли алкашей обитало в столице во все времена и нравы, тем более в клоаках ж/д вокзалов, тем более ближе к ночи. Но привлек и все тут… повернулся, подошел и слегка так остолбенел… можете посмеяться, но к стеночке привалился Семен Наумыч Гинденбург собственной персоной, и запах перегара от него чувствовался на расстоянии метра.
Стоп-стоп, сказал я сам себе — мы же совсем недавно беседовали в зале ресторана «Арбат», и он там был предельно трезв и бодр, сколько с тех пор времени-то прошло? Прикинул в уме — не более двух часов ведь… как за этот срок можно было так нализаться, не понял. Ну ладно, не бросать же бывшего начальника, с каждым ведь такое случиться может…
На мои вопросы он ответить не захотел или не смог, так я привел его в подобие вертикального положения и с горем пополам оттранспортировал до стоянки такси. Двое таксистов отказались сажать такого пассажира, а третий подумал и согласился, за двойной тариф. И если он у меня там наблюет, еще пятера сверху, добавил он.
А ведь дел-то никаких с ним вести нельзя, думал я, когда мы пробирались через московские светофоры к гостинице на Мичуринском. Нахрен мне сдались такие деловые партнеры, которые в самый нужный момент в запой смогут уйти. Добрались до нужного места, блевать Наумыч не надумал, так что обошелся всего червонцем. А потом я посадил его на лавочку рядом со входом (он, впрочем, тут же перешел в горизонтальное положение) и вызвонил от администратора девочку Олечку, слава богу, она на месте оказалась.
— Где он? — взволнованно сказала она очень повышенным тоном.
— Тут недалеко, — угрюмо отвечал ей я, — с тебя, кстати, причитается — если б не я, сидел бы твой Наумыч уже в вытрезвителе.
Ничего на это она мне не сказала, а только закинула руку партнера себе на шею и повела его вглубь вестибюля… вот и делай после этого добро людям, грустно подумал я. Но хрен с вами со всеми, а у меня и своих забот хватает…
Товарищу Семенову-Косиевичу я дозвонился сразу — он опечалился моей невозможностью поставить наконец все точки над и в наших отношениях, но не так, чтобы сильно.
— По возвращению из твоего этого… ну города… жду у себя в кабинете — позвонишь заранее, я пропуск закажу, — сообщил он мне хорошо поставленным голосом, видно, что поднаторел в произнесении речей и здравиц на своей должности.
А вот ни Миронов, ни Ширвиндт ни по одному продиктованному мне телефону были категорически недоступны. На репетиции, наверно, оба, подумал я, кладя трубку на рычаг городского телефона. Но сразу вслед за этим звякнула вертушка, осторожно так… я даже удивился — обычно она трезвонила так, что мертвого из гроба подняла бы, если б он рядом случился. А тут тихо-тихо… разные режимы что ли в нее заложены, в эту вертушку, думал я, так же осторожно снимая трубку.
— Петр Петрович? — осведомился оттуда предельно вежливый голос… не люблю таких — обычно такими голосами какие-то подлянки устраивают.
— Так точно — самый он, — подтвердил я свою личность невидимому собеседнику.
— Это Лебедянцев говорит, — продолжил голос, как будто эта фамилия мне что-то должна была сказать, но тут же поправился, — ваш телефон мне дал Андрей Александрович.