Останкино 2067

Я не хочу смотреть на это, я был бы рад пропустить минут пять, но стрим невозможно перемотать, как древнее пленочное кино. Я терплю гораздо дольше пяти минут, у старого хрыча долго ничего не получается.
Милена Харвик плачет. Когда я покидаю ее рот, она остается в той же позе, среди рябчиков, гусиных паштетов, трюфелей и холодного серебра. Укрывшись локтем, с разорванными гирляндами, рассыпавшейся прической и опустевшей бутылкой.
– Скажи мне, что я подонок, скажи!
– Нет, ты самый лучший мужчина.
– Скажи, что я грязная свинья! Я не обижусь, ведь это правда! – Я кидаю в нее салфетками.
– Тео, прекрати, ты самый славный…
– Но почему?! Почему?!! – Я подскакиваю к ней и безжалостно трясу за плечи.
Тень от ее растрепанной прически мечется по стенам кабинета. Вокруг ее глаз – разводы туши.
– Потому что я страдаю без тебя.
– Ты не можешь страдать из-за меня… – Я еле сдерживаю крик, я шепчу ей прямо в ухо: – Я старый и некрасивый, посмотри на нас в зеркало, посмотри! Ты захочешь иметь детей с молодым. Ты захочешь, чтобы тебя носили на руках и купали в шампанском, ты захочешь ночей без сна и совместных вечеринок со сверстниками. Опомнись, девочка.
– Тео, увези меня к себе… – твердит она, не поднимая глаз. – Если ты меня забудешь, я умру. Хочешь, я буду твоей служанкой, вместо «домового»? Хочешь, я брошу университет?
– Ради чего? – безжалостно допрашиваю я, оставляя синяки на ее голых плечах. – Университет, надо же! А я вообще не верю, что ты там учишься. Послушай меня, Милеша, послушай очень внимательно. Ты способна сосредоточиться?
Она кивает, но чересчур торопливо. Между ее обнаженных ног морщится скатерть, пропитанная вином.
– Тебя заколдовали. Ты сама этого очень хотела, вот и заколдовали. Ты не учишься ни в каком университете, ты актриса из персонального шоу, слышишь?
Несмотря на слезы, она заливисто смеется.
– Тео, милый, я поняла. Это новая игра, да? Какой же ты у меня молодец, с тобой никогда не скучно, милый…
– Да выслушай же! Я заплатил деньги, купил сценарий. Ты – всего лишь часть сказки, красивая девочка, которой положено меня любить.
– Ты снова о деньгах, милый?
Черт подери, я почти сочувствую нашему герою. Милеша слышит лишь то, что хочет услышать. А точнее – то, что ей положено услышать.
Костадис вот-вот заплачет. И, кажется, я сейчас заплачу вместе с ним. Он купил самую дорогую мыльную оперу в мировой истории, а я только что сыграл в ней главную роль. Он купил нечто, требующее внимания, и, похоже, оно начинает обходиться гораздо дороже запланированного.
И все-таки, что ему нужно от меня, от Гирина и от Сибиренко?
Я провожаю Милешу в уборную. Очень жаль, что я слишком увлечен девушкой и не гляжу по сторонам. Не мешало бы проверить, на месте ли старый знакомый… Я отстраняю гардеробщика, помогаю Милеше надеть плащ. Милеша висит у меня на руке и без умолку щебечет: кажется, она снова вполне счастлива. Я перестаю что-либо понимать. Или перформанс случайно превратил эту женщину в законченную дуру, или… или я был о Костадисе лучшего мнения. Впечатление такое, будто за семь минут в уборной она надышалась веселящего газа. Кстати, кстати… Эх, если бы Костадис удосужился поближе изучить ее зрачки или содержимое сумочки! Но если она употребляет наркотик, это уже нечто вовсе выходящее за рамки! Харвик никогда бы не попала в актерский состав канала.
Мы спускаемся на шесть этажей, я целую ее и говорю, что заеду за ней вечером. Милеша очень долго обнимает меня за шею и трогает мои губы губами. Держится очень естественно, глаза полузакрыты, ни малейшего притворства. Рядом со мной сильно влюбленная женщина. Поворачиваюсь и направляюсь к подземной стоянке такси. Машина резво набирает ход в полутемном тоннеле, у водителя шумит радио, я называю какой-то адрес, но не слышу собственных слов. Однако шофер кивает, уходит в правый ряд, мы разворачиваемся над Охотным Рядом и становимся в очередь на монорельс.
Стоп! Я уже невольно напряг брюшной пресс, ожидая крайне неприятную процедуру выхода из стрима, но Костадис снова обманул меня. Мелодичный сигнал в левом ухе.
 
– Да? – тихо отзывается Костадис, не включая визуал.
– За вами чисто, – рапортует невидимый собеседник. – Ваша спутница вышла следом и пересекла проспект. Сейчас она в детском развлекательном комплексе. Сидит… хм… Она сидит в кабинке для сетевой игры. Сделала один звонок, в защищенном коде, говорила, отвернувшись к стене. Сейчас к ней подошла девушка, они разговаривают, отвернувшись.
Водитель барабанит пальцами по рулевому колесу в такт музыке. Впереди нас «ягуар» втянул под днище колеса и, плавно набирая скорость, скользит по рельсу в небо над Манежем. Шлагбаум переключился на красный свет, через две машины наша очередь. Я трогаю мальчишку за плечо, кладу ладонь на опознаватель между сиденьями, перевожу ему щедрые чаевые.
На Тверской меня засасывает поток фланирующей публики. Милену я нахожу быстро: она действительно в гейм-центре. Она скрывается в массивном сооружении с сервомоторами, с двумя анатомическими лежанками и сложными штурвалами. Широкий люк, изображающий бронированную плиту, сдвинут в сторону. Однозначно Милеша не играет в космонавта, но какого черта она тут делает, вместо того чтобы выбирать наряды?
И вдруг люк «звездолета» до конца отъезжает в сторону. Положив руки на штурвал, Милена внимает и кивает, а рядом, повернувшись боком, что-то говорит девица в белом анораке с высоким стоячим воротником.
Я стремительно разворачиваюсь, но, пока глаза привыкают к перемещениям блеска, пока нахожу верный угол, картинка меняется. Продираюсь сквозь вопли динозавров, выстрелы и хохот, пальмовые листья и напряженные улыбки продавцов.
– Где она?! – одну за другой дергаю дверцы пустых гейм-боксов.
– Кто, милый? – Милеша распахивает глаза. – Ой, как ты меня напугал! Почему ты вернулся? Что случилось? Ты решил не ехать?
Девчонка-менеджер застывает с микрофоном у рта и пачкой буклетов в руках. Из галереи вежливо выглядывает черный швейцар в ливрее.
– Она только что подходила к тебе, эта, со стоячим воротником, похожа на иностранку!
На ее лице – полная беспомощность, затем она сменяется почти детской радостью.
– Ах, милый Тео, ты так напугал меня! Как здорово, что ты ревнуешь… Как это приятно, оказывается. Но здесь никого нет.
…Толчок в спину, толчок в грудь. Темнота и яркий свет. Влажная салфетка, цепкая рука на лбу, перед носом – бумажный пакет на случай рвоты. Комариный писк в ушах и тряска во всех мышцах. Ощущения при выходе из стрима всегда довольно болезненные. Возникает какой-то там резонанс, организм перформера подстраивается под ритмику и восприятие другого человека, а выход всегда происходит резко.
Мохнатые брови сошлись у переносицы, надо мной озабоченная физиономия Гирина.
– Говорить можешь? Воды дать?.. Януш, давай сразу, первые впечатления. Дружочек, приди в себя! Ты что-то видел? Пойми же, все, что у нас есть, – это твои впечатления. Ах, черт! Техник кричит, что чип уже разрушился. Вот же гад этот Костадис!.. Что там было, дружок? Кого ты там видел, ну?!
Меня уже не тошнит. Все хорошо, все просто замечательно. Я дорого бы дал, чтобы оказаться сейчас с Костадисом в одном самолете. Потому что запись оборвалась на самом важном для меня месте. Потому что внешность женщины в белой куртке мне чертовски знакома.
Никто на моей новой работе не узнает, что благодаря бывшим коллегам из Управления я раздобыл несколько следящих приборчиков элитного класса. Одна из таких «стрекозок» периодически охотится за Ксаной. Это мерзко, это недостойно, но я ничего не могу с собой поделать.
Я никогда не ревновал Ксану к ее розовым подружкам, но память на лица сыграла шутку. Девка в белом анораке знала погибшую Милену Харвик. Эта же девка как минимум дважды целовалась с моей женой в барах. Только у нее была другая прическа, цвет волос и глаз, и на бровях светились скрабстилы.
Итак, мужик из ресторана встречался мне у собственной двери, а девушка, встретившаяся с Миленой, прежде лапала мою жену.