Мужские сны
– Привет! – сказал Андрей, закрыв за собой дверь и остановившись у порога.
Он обвел шальными глазами огромный Татьянин кабинет, криво усмехнулся, затем не очень твердой походкой приблизился к стене, где висела картина Бежко, привезенная накануне Солодовниковым.
– А я не поверил Илюхе! Он всем по большому секрету растрепал, что впарил за большие бабки свои «Мужские сны». Хм! Он их в пьяном угаре намалевал, еще пять лет назад. Ха-ха-ха! Представляешь, на унитазе! Ха-ха-ха! У него как раз унитаз сменили, а старый долго на дороге стоял, мешал пройти. Илюха его на стол и поставил. А на него – холст, валявшийся с доисторических времен.
– Ты только за этим пришел? – сдерживая ярость, холодно спросила Татьяна.
– У тебя что с Солодовниковым? Очередная любовь? – зло щурясь, спросил он.
– А тебя это напрягает?
– Сука!
– Сейчас же убирайся отсюда, подонок! Или…
– Что? Позовешь своих волкодавов?
– Где ты так нажрался?
– М-мы с Бежко его шедевр обмыли. Не пропадать же таким деньгам. Вот вмазали по двести коньячку. Не каждый день такая удача выпадает. – Он огляделся, взмахнул рукой: – А ты неплохо устроилась. Мебель хай-тек, занавесочки весьма концептуальные…
Татьяна одновременно и любила, и ненавидела его. Она бы с удовольствием устроила ему сцену, с криками, ругательствами, обвинениями. Но женская мудрость все же пришла на помощь. Агрессивно-вызывающий тон она сменила на мягкий, почти материнский.
– Андрей, пойдем на улицу, а?
– Что это с вами, Татьяна Михайловна? – сделал он удивленную мину. – Вдруг вспомнили, что вы еще и женщина, а не только высокий чин?
– Андрей, я прошу тебя.
– Только вместе с этой мазней, – показал он на картину.
– Пусть она висит. Мне нравится. Напоминает космос.
– Ха! Космос мужских снов, то бишь поллюций и оргазмов.
– Дурак.
– От такой и слышу. Да что ты понимаешь в мужских снах, сухарь в юбке?
– Так объясни.
– Это необъяснимо. И не для женского ушка.
– Надо же! «Ушка»!
– А что? Не уха же. Это у осла ухо, а у женщины – ушко.
– И ножка?
– Да, ножка.
– А я эту самую ножку вижу на этой картине.
– Да? Удивительно! Ну-ка, ну-ка?
Он подошел к картине вплотную и, слегка покачиваясь, стал изучать ее, очевидно, в поисках женской ножки. Татьяна чувствовала, что сейчас расхохочется. Она с трудом сдержалась, подошла к Андрею и пальцем показала на пятно, напоминающее ножку.
– А-а! И в самом деле. Интересно, с какой бабы, извиняюсь, натурщицы он ее писал?
– На унитазе?
– Почему?
– Ну писал-то на унитазе?
– Писал или писал? – Во втором слове он сделал ударение на первый слог.
– Андрей, прекрати балаган!
– Хм. Ты переняла мои словечки. Значит, я тебе не до конца опротивел. Хотя, собственно, почему я должен тебе опротиветь, а? За что ты так жестоко обошлась со мной, Таня?
– Пойдем в сквер, поговорим по душам. Я отвечу тебе на этот вопрос.
– Пойдем. А вот если бы я написал «Мужские сны», там была бы… Тьфу! Что за «тамбыламбы»? Короче, в мои сны попрошу только вас, Татьяна Михаллна! И ваши ножки, и ваши ушки… Поняли?
– Поняла. Пойдем.
Напрасно она подошла к нему так близко. Он сгреб ее в охапку с такой силой, что хрустнули косточки, и начал целовать.
Именно в этот момент Маре приспичило заглянуть в кабинет. Надо бы ее отучить от этой привычки, заглядывать в кабинет. Можно ведь в конце концов постучать, если не хватает ума нажать кнопку. Татьяна вырвалась из объятий, а Мара не нашла ничего лучшего, как ойкнуть и прикрыть дверь, и только потом постучала.
– Татьяна Михайловна, – сказала пунцовая от смущения Мара. – Вас приглашает Петр Гаврилович.
– Кхм! По какому вопросу?
– По Дню города.
– Хорошо.
Татьяна поправила прическу, одернула блузку, взяла со стола зеленую папку.
– Ты подожди меня в сквере напротив, я постараюсь быстро, – не глядя на Андрея, попросила Татьяна. – Пойдем, я провожу тебя.
Они сидели на скамейке в тени акаций и молчали. Татьяна вдруг подумала, что вот так она может просидеть с ним хоть весь день. Он, кажется, протрезвел и теперь чувствовал себя не так уверенно, как в кабинете.
– Таня, я в принципе знаю, на что ты обиделась. Из-за Оксаны? Но между нами ничего не было. Я имею в виду – снова. Она лишь позировала мне, и все. Хотя я тебя понимаю. Мне не надо было…
– Не будем об этом. Это уже прошло. Я даже измену простила бы тебе и побежала за тобой без оглядки куда угодно. Вот что ты сделал со мной, Ермилов!
– Но я не виноват.
– А я не виню тебя. Просто так сложилось. Рассудок здесь бессилен. Кто-то сверху, Бог, должно быть, водит нас по дорожкам судьбы, сталкивает, заставляет страдать и любить. Я никогда не переставала тебя любить. Никогда. Но я должна признаться тебе…
– Ты о Солодовникове?
– Да.
– Не надо. Я уже догадался. Такие дорогие и глупые подарки делают лишь обезумевшие от любви мужики. Вот я и напился с горя, а потом пошел на разборки. Эх, Таня, Таня! Зачем ты это сделала?
Он вдруг резко встал и, не оглядываясь, пошел прочь. Она смотрела ему вслед с горечью и мукой запоздалого раскаяния.
Вечером она не находила себе места. Как дикая кошка, бегала по квартире, ничего не видя перед собой, натыкаясь на углы, мебель. Все падало из рук. Ничего не хотелось. В голове был один Андрей и его «зачем». Она сама теперь не понимала, зачем ей был нужен Солодовников. Неужели на нее подействовала Инкина теория о пресловутом «клине»? Наверное, но лишь отчасти. К чему эти вопросы? Нечего юлить перед собой. Ей захотелось «устроить» свою одинокую жизнь. Чтобы было не хуже, чем у других. Она вдруг вспомнила Виталия. Тот ведь тоже живет под лозунгом «Как у людей!». Но разве это жизнь? Да он и сам в этом признался.
Татьяна громко вскрикнула, бросилась на диван, обняла подушку, запричитала:
– Андрюша, милый, любимый, родной, прости меня, дуру! Прости, я прошу тебя! Ведь я не знаю, что сделаю сейчас с собой. Возьму и отравлюсь или порежу вены. Андрей!!!
Она долго рыдала в голос, почти кричала, захлебываясь слезами.
Ее стенания остановил домофон. Мелодичные позывные переговорного устройства напугали ее, заставили вскочить с дивана и выйти из комнаты. Громко всхлипывая, она подошла к трубке, тонким голосом спросила:
– Кто?
– Это я, – услышала она голос Андрея.
Она нажала кнопку и кинулась в ванную умываться. Так, с полотенцем в руках, и встретила его. Он держал чайные розы, как дети держат флажок.
– Эт-то т-ты? – спросила она, судорожно всхлипывая.
– Да.
– П-прох-ходи.
Он прошел в гостиную, подал ей букет. Она взяла его, понюхала, закрыв от удовольствия глаза, потом поставила его в вазу с водой.
– Не смотри на меня, – смутилась она, заметив его взгляд. – Я не накрашена, да еще зареванная.
– Это из-за меня?
– Из-за любви. Он подошел, обнял, стал нежно целовать, сначала заплаканные глаза, потом припухшие губы. Она не позволила никуда себя уносить. Это было бы искусственно. Они предались любовным ласкам прямо здесь, на ковре. Она вновь плакала, но теперь от счастья.
Их разбудила мелодия, звучавшая в телефоне Андрея. Он встал, вынул из кармана рубашки трубку:
– Слушаю. Да. Нет, в городе. Да. Когда? Это опасно? Что-нибудь надо? А где она? Так. Понятно. Хорошо. Спасибо. Будем.
Татьяна вслушивалась в односложные реплики и видела, как прорезались морщинки на его лбу.
– Что случилось? – спросила она, едва он отключил телефон.
– У Полины Ефремовны гипертонический криз, увезли в больницу. Звонила няня Даши. Она просит забрать дочь, так как не может находиться с ней круглые сутки.
– А где Елена со Станиславом?
– Уехали в Англию. Заключать какую-то сделку, будут через неделю.
Татьяна вспомнила, как кричала Елена, казня себя и обещая, что больше никогда не оставит дочь одну. Видимо, сделка важнее дочери.
– Я придумала, – сказала Татьяна, садясь на кровати. – Ты можешь спокойно ехать доделывать роспись, а Дашутка будет жить у моей мамы. А вечером и ночью с ней буду я. Обещаю не спускать с нее глаз. А теперь одевайся, поехали. Надо еще завезти передачу Полине Ефремовне.