Потерянный альбом (СИ)
— А я к нему подойду и спрошу, вот так просто: подойду и прямо спрошу; он освобождается из «Гэллери Кафе» около 14:30, потом переходит Принс-стрит в «Мейгс», там-то я и буду поджидать; все будет нормально, но еще я ему дам понять, что для меня это не нормально: я использую свою нервозность, направлю так, чтобы она работала на меня; и легенда простая, совершенно обычная: мне тут с моей подружкой Риной достались билеты на концерт, но ее брат попал в больницу, так что ей приходится оставаться дома с дедушкой, который обозначает, что ему надо в туалет, чавкая губами; и мне кажется, ему понравится, что я приглашаю его — такой он человек; мне правда кажется, что ему понравится — уже так и вижу эту улыбку с моноямочкой; он будет меня за это уважать; я надену свою желтую футболку и заставлю себя говорить медленно, а когда дойду до угла, прямо на Принс, заставлю себе подумать: так, все, помни: ты — не ты; теперь ты кто-то другая; просто притворись, что ты — не ты, и вперед…
— Но если я продам «Говорящую собаку», то вместо нее можно поставить «Бедствие»; наверное, тогда будет немножко неуравновешенна каминная полка, без «Бедствия», но, пожалуй, этот пробел можно заполнить какой-нибудь фотографией; и это разумно, это нормально: в наше время хорошая «Говорящая собака» уйдет за шестьсот долларов, и никого в мире не озаботит, что мне пришлось ее продать, никто даже не узнает; но, конечно, утрату почувствую я, я-то знать буду: без «Говорящей собаки» в комнате останется пустота, невидимая бездна, притягивающая мое внимание, точно гравитация, к серванту, где она стояла; я зайду — и сразу же почувствую, что чего-то не хватает, и буду туда тянуться, чувствовать это всасывающее отсутствие…; но все же факт остается фактом, ремонт в подвале нужно закончить; наверное, больше с этим тянуть нельзя; я хочу сказать, я и так уже долго откладываю: правда пора закончить, и шестьсот долларов как раз покроют стоимость, если ориентироваться на приблизительные расценки; и все же собачка так виляет хвостиком и хлопает пастью, когда бросаешь монету, — это точно мое любимое произведение от «Шепард Хардвейр», никаких сомнений; для меня она даже наравне с лучшими вещами от «Дж. энд И. Стивенс», включая «Великий велосипедный подвиг профессора Пага Фрога»; там-то простое ручное перемещение монеты в открытую корзинку — красиво, но простецки; для меня «Шепард» по-прежнему главное недооцененное имя на рынке механических копилок, хотя в последнее время их «Шалтай-Болтай» привлек некое внимание (и хотя я сам под давлением все же признаюсь в приязни к кое-чему от «Стивенс», особенно периода, ох, ну, «Хрюшки на высоком стульчике» или «Несчастного случая»); надо сказать, у такого ветерана-коллекционера, как я, то, что в последнее время творится с ценами, вызывает действительно смешанные чувства; да, цена моих вещиц пошла в гору, зато теперь и я едва ли могу себе позволить купить что-то новое; и теперь в копилки никто уже ничего не кладет, они слишком дорогостоящие, чтобы ими пользоваться; все сплошь и рядом только демонстрируют механизм копилки на пластмассовых фишках из-под покера или на гальке; вот тебе и все; копилки теперь ценнее того, что в них хранится; я имею в виду, мне-то эта ситуация очевидна с самого начала, но скажи это кому угодно в каких-нибудь 1880-х, когда эти вещицы делались, и вам бы расхохотались в лицо; копилки производили, конечно же, для того, чтобы хранить то, что в них кладешь: в этом была их цель — накапливать деньги; но теперь нам лучше знать: теперь контейнер и есть сосредоточение ценности; теперь на них люди тратят больше, чем влезет в любую копилку; (но, конечно же, сейчас большинство покупает копилки в качестве инвестиции, чтобы в конце концов обратить копилку обратно в доход и положить его в другую копилку;) но, видимо, так уж устроен рынок, и хотя бы в каком-то отношении ценность копилок признали; они уже не просто искусные подергивающиеся оболочки; это, конечно, вопрос редкости: никто бы не выложил две тысячи долларов за «Отдыхающего китайца», когда их клепали, как видеокамеры; зато теперь их осталось мало, очень-очень мало; содрогаюсь от одной мысли — сколько же их бездумно выкинули за годы; такая утрата — пропали плоды целой отрасли; в свое время их недооценивали; теперь они недоступны; кто б мог предвидеть?; контейнер дороже своего содержимого; это и чудо, и простое умудрение, — и, смею сказать, я не могу позволить какому-то затянувшемуся ремонту вмешаться в такие процессы; выйти из этого мира, даже всего разок, того не стоит, и особенно не стоит ремонта в чертовом подвале; к тому же я в него почти и не хожу, и не стану ходить чаще, даже если он станет презентабельнее; не сказать, что сейчас внизу красиво, но жить можно; я это точно переживу…
— Нет, я ответил Элисин, что дело не в этом: я регистрировался не потому, что хочу получить что-то конкретное или направить щедрость наших гостей, ничегошеньки подобного (и, конечно, не потому, что там работает моя тетя — хотя ее положению это явно не повредит); я знаю, некоторые думают, что регистрироваться — это какое-то чудачество, но я зарегистрировался в «Лернере» по другим причинам (хотя у них в продаже правда есть хороший «Веджвуд»; ясно? — не скрываю); я решил зарегистрироваться потому, что это мило — милый момент в общем процессе; в смысле, когда ты женишься — со всеми церемониями, ритуалами и прочим — и должен сертифицировать брак у государства, чтобы его узаконило официальное агентство, то ты как бы приглашаешь в свой брак широкую публику — всех; или это как написать о нем всем на обозрение, обнародовать декларацию о том, что вливаешься в общество, и это хорошо; общество дает нам место, а мы за это помогаем обществу выжить, публично в него вливаясь; вот я и решил, что зарегистрироваться — что-то в этом духе: публично влиться в бизнес-сообщество, обнародовать, что мы входим в него, входит наша коммерческая жизнь, тоже очень важная; слушай, а что делать: в такой период никуда не деться от сентиментальности…; а кроме того, что говорить, «Веджвуд» в «Лернере» правда хорош…
— И ты знаешь Малыша: встаем мы на углу Плимут, и в автобус начинает карабкаться старая-старая бабка; и вот Малыш пролезает под турникетом и выходит ей помочь, как всегда; и у старушки с рук свисают полиэтиленовые пакеты, и шея кривая, как у стервятника, и ползет она еле-еле, но Малыш все равно остается с ней, поддерживает под локоток и терпеливо заводит; и тут сзади сигналит какой-то парень; и вот я оглядываюсь, и это просто какой-то большой бордовый «линкольн», но Малыш старушку вообще не торопит; и когда она наконец заходит и расплачивается — целую вечность — и Малыш возвращается за руль, тогда парень сзади нас снова гудит; но Малыш просто гудит в ответ; и потом такой смотрит в зеркало заднего вида автобуса, и улыбается, и говорит в пустоту: я тоже гудеть умею…
— Уже, сказал я пустому магазину, когда вышел и увидел; в смысле, ведь только в понедельник повесил табличку — и уже; но, наверное, чего еще ожидать, когда пробуешь что-нибудь новое; в смысле, что здесь вообще знают о бейглах в нью-йоркском стиле?; сперва людей надо убеждать — это само собой разумеется; потом, может, если повезет, создашь нишу; и если все получится, и ты станешь известен, и отождествишься со своей нишей, тогда и появляется возможность: можно открыть вторую точку, может, третью: твое имя запомнят; но чудес не жди, зато жди сопротивления; но вот это — должно быть, это сделали, когда я пошел на склад, подмести; но кто знает? — может, так уже висит два дня; Бейглы, Сделанные Руками, такую я написал табличку; и вот они взяли фломастер и заменили «Р» на «П»; ну очень смешно…; но чего еще ожидать — это не последний раз; ну и бог с ним; но, с другой стороны, всегда остается шанс, что это будет еще не самое худшее в бизнесе…; слушайте — кто тут скажет наверняка; и все же в следующий раз повешу табличку повыше — может, вон туда, над холодильником…
— Черт, подумал я, когда открыл письмо: да — наконец-то эти жмоты раскошелились!; и ты знаешь, что праздновать я отправился прямиком в «Миллрейс»; четырнадцать месяцев клянчил, писал заявки и копил межведомственные одобрения, и — и сволочи наконец расщедрились!; твою мать! — я имею в виду, я сперва даже не поверил своим глазам!; ты знаешь, факультет антропологии в университете Роллы не назвать ведущим — у него бюджет наверняка одна пятая химического, одна двадцатая того, что дают компьютерному центру, — так что две тысячи зеленых — это большая победа; но разве они могли устоять?; лодочники, или их предки, трудились в этих краях веками — изучить их вполне логично; практически непаханая нива, а значит, идеальный материал для направления «устная история»; со времен индейцев люди в округе зарабатывали, предоставляя речной транспорт; это исторически традиционный заработок, с происхождением сродни почтовым станциям и дилижансам, но теперь в основном посвященный туристической деятельности: они перешли от торговцев-осейджей, занимающихся бартером племенного скота, к современным внутренним туристам на речных экскурсиях, по шесть штук на буксире; всего лишь управляя судном или сдавая его — сегодня в основном каноэ и гребные лодки — лодочники сводят вместе так много всего, подлинный инфаркт бинарных противоположностей: суша и вода, прошлое и настоящее, приезжие и местные, движение и покой, коммерция и отдых, вечное и преходящее, — и кто знает, что я там еще раскопаю; когда я обсуждал возможность исследования лодочников с профессором Д’Ачерно, он согласился, что они отвечают практически всем критериям исторического сословия — причем их приречные традиции и практики торчат у нас прямо под носом, и мы даже усом не ведем: эти люди практически не задокументированы; так что, когда я сидел с профессором в его кабинете, — ну, мне, без ложной скромности, правда показалось, что я совершил переворот (и добавлю, я в это верил и потом, даже когда проект устной истории Национального фонда поддержки искусств отказал моей заявке на похожий грант); смотря у кого спросить, у южной Миссури насчитывают около тридцати пяти полноценных русел; но я сосредоточусь на водных артериях нагорья Озарк-Уошито, чтобы исследование оставалось локальным и конкретным: Куртуа-Крик, Мерамек-Ривер, Хазза-Крик, а может, доберусь и до Минерал-Форк или Литл-Пайни; думаю, на таких мелких ручейках много времени для обычаев, много времени для рефлексии, они должны подойти; я уже поговорил с владельцем «Проката Каноэ в Мисти-вэлли» в Стилвилле и знаю Джо Шиллера из «Каноэ у Джо» в Лисбурге, и они оба вроде бы в деле, поэтому думаю, что у меня все получится; надеюсь начать в течение нескольких недель, когда закончу другую свою работу; целью, значит, будет записать всех этих людей на кассету как можно естественней и откровенней, чтобы они просто рассказывали — о своей жизни, о своей работе, о себе: пусть будут сами себе тестами Роршаха; применю метод Малиновски, когда вмешиваешься как можно меньше: ведь мне не хочется гейзенбергнуть исследуемых в странное поведение; и все же это правда, это неизбежность: само присутствие диктофона выбьет опрашиваемых из колеи; необратимо помешает им вести себя или говорить так же, как когда диктофона нет; несмотря на непрерывные попытки решить проблему, еще ни один этнолог или антрополог с ней не совладал: ты неминуемо меняешь то, что пытаешься изучить; стоит только прийти — и то, что хочется запечатлеть, уже пропало; иногда это раздражает, но так уж мутирует информация; профессионалы все больше и больше смиряются с ситуацией и при этом осознают, что никакая интерпретация не спасает; но забавно: как раз сейчас у меня есть друг в Университете Роллы, его отец работает в фирме добычи драгоценных металлов, с офисом в Сент-Луисе; где-то дважды в год его отец ездит в Японию с чемоданом, набитым слитками, и он предлагал, когда поедет в следующий раз, привезти мне новенький цифровой диктофон, которые у них там продаются; в Соединенных Штатах они еще не совсем законные — спасибо давлению коммерческих протекционистов, — но для этнолога это настоящий подарок: они гарантируют абсолютно вечные записи с немыслимым, как мне говорили, качеством; у них, как у компакт-дисков, безумно высокое соотношение сигнал/шум, они практически не шипят; ну, понятно, мне бы такой очень хотелось — это беспримесная вечность; но забавно: похоже, эти два направления документирования и транскрипции к совершенству движутся противоположно друг другу: как только появляется идеально точная запись, повсеместно считается, что записываешь ты что-то совершенно неточное; другими словами, прогресс означает приближение к ошибке, выдвижение на первый план экспериментальной зыбкости; мы находим, что не можем найти ничего; мы все яснее видим, насколько неисправимо ошибаемся; самодовольство технологий доказывает необходимость эпистемологической скромности; ну, как можешь представить, для человека в моей области это несколько неудобно; мы-то привыкли окутывать свою неточность невинностью, но это больше не пройдет; и теперь наша демонстрация неудач совершенна и вечна — на что можно ответить только Хм-м-м-м…; и все же деваться некуда: надо работать по мере сил с тем, что доступно, что возможно; а потом просто надеяться на лучшее; это отрицание или негативная способность? — у меня ответа нет; так что просто прешь дальше, надеясь, что, может, в нас, как получателей информации, биологически встроены дешифровщики, компенсирующие повреждение данных, и поэтому, несмотря на все искажения — ненамеренные, неизбежные или любые другие, — мы каким-то образом можем уловить смысл происходящего, что-то искреннее все же находит дорогу; потому что ведь так и бывает время от времени: просто вспомним, как Барток и Кодай в начале этого века скитались по лесам Венгрии и Румынии с эдисоновским фонографом с большим рупором, чтобы записывать восточноевропейские народные песни; Барток издал почти две тысячи песен, и, хоть они упиханы в формализм западной музыкальной нотации, в них все же пробивается какая-то аутентичность, пусть и только в виде аллювиального веера; полагаю, слышишь достаточно и каким-то образом получаешь представление — тут опять пошел Гейзенберг, отец статистического человека; может, это не запланируешь, может, не докажешь, но все-таки что-то, надеешься ты, пробьется, и, таким образом, фальсифицируется сам старик профессор Поппер; и тогда ты — с географическими картами в карманах и с магнитофоном в рюкзаке — готовишься в путь; а там уже не спрашиваешь зачем, не задумываешься о тяготах или недостатках: просто делаешь свое дело…