Потерянный альбом (СИ)

— Мона всегда была чудаковата, и не стоит об этом забывать; это же она возмущалась, что у Берримен расширяют шоссе 8, потому что его прокладывали слишком близко к сосновой роще, это она подняла шумиху, и я помню, как она целую зиму проходила в шляпе с торчащим из-за ленточки перышком; так что пойми, с кем ты тут имеешь дело, — учти ее характер; и вот она заявляет, что больше не может молчать: ну ладно, говори, пожалуйста; никто тебя не затыкает; но тогда она начинает болтать и среди прочего говорит, что нашла какие-то там старые топографические диаграммы, по которым видно, что коренная порода под городом седловидная; и Джимми мне это пересказывает, а я просто начинаю ржать; а когда наконец успокаиваюсь, отвечаю И вот это она так рвалась рассказать?; вот это?..
— Но что важнее, так это что правительство, в конце концов, просто бы не позволило этому случиться; и я говорю не об одной мэрии, но и о Джефферсон-Сити; у них есть привилегии, но есть и обязанности; и прежде всего — я хочу сказать, прежде всего…
— Я сижу в ландромате на Черч-стрит, в одиночестве; в стиралке крутятся две корзины белья от семьи, а я листаю «Вог» с раскладного столика — ну, или мне кажется, что это был «Вог»: ты знаешь, журналы сейчас то и дело меняют форматы и не предупреждают; так или иначе, кто-то оставил один выпуск, а может, это его положило начальство — не поймешь; там была статья — причем хорошая, с роскошными снимками — о Венеции, но меня она что-то не зацепила; и тогда я просто брожу по знакомому уютному дискомфорту «Элитного ландромата»: пыльно-хлопковый запах от сушилок, пробивающийся через более бодрое покалывание в носу от чистящего средства; и уходящая вдаль череда дверец-иллюминаторов стиральных машин, открывающих вид на качание, мыльное плескание и верчение; среди черточек от обуви на бело-сером полу — черные катышки, словно разлагающиеся насекомые; табличка с инструкциями, где указан каждый шаг, как запустить машины, но всегда остаются неотвеченные вопросы; объявления о блошиных рынках и передвижных распродажах, приклеенные на рябую стену грязным скотчем; теперь говорят, что хлорметан — это канцероген, что он вызывает рак; вот как теперь говорят: канцероген; хлорметан — это канцероген; от одного слова грудь спирает, такое ощущение, будто через меня что-то вечно падает; но при этом у меня всегда такое ощущение, что я не понимаю по-настоящему, что это слово значит, потому что, когда пытаюсь уловить смысл, слово выскальзывает, как выскальзывает из пальцев помидорное зернышко; и потом вместо смысла я вижу Образ: прогибающийся внутрь клочок салфетки; вот что я вижу; и я живу с этими падениями, и с этими образами, живу с ними в настоящий момент и постоянно; живу с ними, а потом осмысляю остальные слова; и вот какие слова я осмысляю: теперь обнаружено, что нечто настоящее и постоянное может убить всю мою семью; теперь обнаружено, что нечто может убить всю мою семью…
— Но все равно я тебя спрашиваю, какова вероятность: сколько людей это реально затрагивает; одного на миллион?; одного на два миллиона?; ты просто задумайся о таких цифрах — рассмотри реалистично, объективно…
— Потом пойми, что это в первую очередь вопрос дозировки, единиц вещества относительно размера, веса и набора других переменных, большинство из которых мы не знаем и не понимаем; так что я не теряю голову; болезни развиваются даже не у всех мышей, накачанных через край ДДТ и чем еще только не; на самом деле только у небольшого процента…
— Смотря с чем родишься — вот определяющий фактор; шансы чем-то заразиться определяет генетика; либо у тебя хорошие гены, либо нет, и я не думаю, что на это особо влияет хоть что-то в мире…
— Но если спросите меня, главный вопрос еще остается открытым; где факты?; покажите мне надежные данные; я слышу только завиральные фантазии, ничего не подтверждено, и я знаю, что меня сплетни не потревожат — иначе бы меня видели в Хайленд-парке с бритой башкой и табличкой, до сих пор приветствующей Когоутеку; несмотря на все сенсации, ничего конкретного еще не сказали, — а когда и если скажут, уверен, все тут же и успокоится; хотя бы посмотрите, как работает «Репабликан энд Хроникл»: со здравым подходом и жесткой объективностью — вот вам образец; «Р энд Х» правильно сказали, что не станут публиковать предполагаемые лабораторные результаты, из-за которых началась шумиха, потому что лаборатория не разрешает печатать свое название; ну и о чем это нам говорит?; факты либо есть, либо их нет: в науке третьего не дано; кто знает — может, это все бизнеса-уловка или пиар-прием лаборатории; по крайней мере, это так же вероятно, как и все остальное; но в конечном счете просто приходится признать: ничего такого у нас тут нет…
 
— О, нет-нет — вздор; теперь ты говоришь глупости; здесь прошла вся моя жизнь, и никакого рака у меня нет…
— А еще были гексахлорофен, и микроволны, и самолеты DC-10, а еще радиальные шины, и цикламаты, и это самое свечение от гребаного цветного телевизора, и сахарин, и хлопья краски, и фасоль пинто, и красный краситель № 2, а теперь тампоны, и стресс, и — и так что выкинь из головы, просто выкинь из головы, слышишь?; все они одинаковы; все это взрывается — а потом забывается…
— Но, думаю, на этом все; думаю, пора признать, что больше я просто не смогу; может, доложу еще в открытку пять долларов: может чек побольше ее отвлечет, и она не заметит, что чего-то не хватает, — а если заметит, не будет особенно возражать; и все равно мне будет трудно смотреть на левую сторону открытки перед тем, как убрать ее в конверт, — левая сторона такая голая!; но я надеюсь, она не расстроится — и не подумает вдруг, что я забыл!; о господи, надеюсь, этого она точно не подумает; тогда она точно расстроится; но, увидев мой почерк — там, где мне все-таки пришлось кое-что черкнуть, ведь надо же написать свое имя, хотя бы так, — надеюсь, тогда она поймет; подозреваю, тогда она увидит, что мне уже сложновато писать; думаю, это будет понятно; и это плохо, конечно, потому что в этом году у меня получился неплохой; вот неплохой из этого года:
 
 
Дважды два — четыре,
 
Умножим в двадцать раз,
 
Подсчеты непростые…
 
Но хватит уже с нас;
 
 
 
Цифры утомляют,
 
Хороших будто нет,
 
Но эти меня восхищают:
 
Кэтрин — восемь лет
 
 
Может, зачитаю ей по телефону — и в этот раз плевать на тариф; зато какой будет сюрприз: звонок, и Мэрилин торопит ее к телефону, и я говорю алло, потом узнавание, после чего она наверняка запищит — и руки у меня будут трястись от радости, для разнообразия; о, не сомневаюсь, ей это понравится, — а еще она сама услышит, что я не совсем старая развалина, по крайней мере, не настолько, как может показаться по почерку в открытке; в ее возрасте, понятно, это еще трудно осмыслить; но хотя бы после звонка и моего голоса у нее сложится впечатление, что голова у меня еще работает, что моя беда — где-то внутри меня, еще не я; она, надеюсь, еще научится различать меня и мое тело; она, по сути, увидит, что мое тело не есть я; она это увидит, я не сомневаюсь, и тогда поймет, что я не совсем старая развалина…
— В прошлом мне казалось, ему больше нравятся мои лимонные песочные печенья, чем мой песочный бисквит: когда он поднимался мне навстречу из-за своего большого деревянного стола, при их виде улыбался шире; но теперь я думаю, может, лучше вообще ничего не приносить; это покажется странным, наверняка, — приходить после стольких лет с пустыми руками, но я просто уже не знаю, как лучше; и все же мне нужно с ним свидеться, и он ответил, что его можно посетить завтра в 16:30; так что будет жаль его огорчать, но отец Кёртин должен отвлечь меня от этих неправильных мыслей…
— Но ты ошибаешься, понимаешь, ошибаешься, говорю я ему; это я ему сразу даю понять: Мона просила штат проверить подземные воды, она ездила в управление здравоохранения в Джефферсон-Сити, поехала в такую даль, только чтобы встретиться лично, но ей там наговорили кучу слов, наговорили, что тестирование нельзя проводить по инициативе физического лица…