Царская служба (СИ)

— Хорошо сказано, Алексей Филиппович! — Поморцев вежливо хихикнул. — И правда, Романов-то их заставит за ум взяться! Только и правда, поскорее бы уж…
Чаепитие у Поморцева я, прислушавшись к своему желудку, назначил исполняющим обязанности обеда, точнее, уже исполнившим — до того мне хотелось поскорее засесть в Крестовой губной управе, куда я, выбравшись из-за стола, и отправился. Ходить с тростью оказалось, кстати, делом непростым, и главная трудность тут была чисто психологическая. Нормальный человек как ведь считает? Правильно, что подпереть надо больную ногу, вот и пытается держать трость с ее стороны. А надо-то со стороны здоровой ноги! Да-да, и не спорьте! Потому что так вы, стоя на здоровой ноге, делаете шаг одновременно больной ногой и тростью. А взяв трость со стороны больной ноги, вам на пострадавшей ноге стоять и придется. Пусть это и продлится долю секунды, но, уж поверьте, никакого удобства вам не обеспечит и приятных ощущений не доставит. И все же так и хотелось взять трость в правую руку… Но ничего, почти привык.
В Крестовой губной управе все опять началось с чаю — видимо, бумага из управы городской подействовала на старшего исправника Дмитрия Ивановича Горюшина столь же сильно, как «георгий» на моей груди и хромота. Ясно же было, что заработать эти отличия я только и мог на защите города от неприятеля. За чаем мне пришлось выслушать сетования господина старшего исправника, как ловко провел их мерзавец Буткевич, к коему никогда никаких нареканий по службе не было, в ответ я заверил Горюшина, что Палата государева надзора никоим образом не считает, что это его личный промах — я же не дурак с самого первого дня портить отношения с начальником тех людей, с кем мне нужно будет работать, да еще, по всей видимости, немалое время. Заодно мы обговорили и порядок моей предстоящей деятельности. Дмитрий Иванович выделил мне небольшой кабинет, где имелся даже несгораемый шкаф, показал, где хранятся архивные записи, познакомил с людьми, с которыми предстояло взаимодействовать, причем если меня представил, как оно положено, тем, кто был чином выше, то мне представлял не только тех, кто чином ниже, но и тех, кто формально состоял в равном со мной чине одиннадцатой стати, тем самым сразу обозначая мое перед ними преимущество. Пустячок, казалось бы, а приятно. Еще приятнее, и уж тем более полезнее для меня стало отданное Горюшиным распоряжение, чтобы по утрам к моей квартире подавали казенную коляску для поездки в управу, а к концу дня в той же коляске возвращали меня на квартиру. Нет, определенно, официально числиться героем — это хорошо. Можно, понятное дело, считать, что за эти начальственные милости я заплатил своим ранением, а можно и наоборот — что это справедливая компенсация за то самое ранение. Тут уж, как говорится, кому что ближе.
Оставшись один в своем кабинете, я поудобнее устроился за столом и принялся размышлять, примерно прикидывая, что мне надлежит делать и как это все лучше устроить. Итогом размышлений стало составление примерного перечня действий, просто чтобы ничего не забыть. Составлял я его в своей записной книжке, потому что когда пишешь, то запоминаешь лучше. Помню, в гимназии тех, у кого были сложности с правописанием, преподаватель словесности Кирилл Матвеевич оставлял после уроков и несчастным грамотеям приходилось переписывать десяток-полтора страниц из какой-нибудь книги. Впрочем, из чувства милосердия Кирилл Матвеевич обычно давал для этой работы книги, гимназистам явно интересные — приключенческие романы или записки путешественников. И оно работало — после нескольких сеансов такого, казалось бы, тупого и бессмысленного переписывания гимназисты делали заметно меньше ошибок в письме. То есть, пока они переписывали, то запоминали, как правильно пишется то или иное слово, хотя по-прежнему не понимали, почему нужно писать именно так.[1] Вот и я сейчас писал, чтобы не пропустить мимо своей памяти ни одного из тех дел, что мне предстояли.
А предстояло мне, ни много, ни мало, выяснить, да поподробнее, чем вообще занимался на службе урядник губной стражи Павел Буткевич. И уже в списке его повседневных дел и обязанностей выискивать, где и как могли пересечься пути губного стражника и неуловимого маньяка. Для себя я почти смирился с тем, что это надолго, но никак иначе не получалось — те же поиски Парамонова для меня были попросту недоступны.
 
Для начала я обратился к бумагам, сопровождавшим прием на службу в губной страже и дальнейшее по той самой службе продвижение русского подданного Буткевича Павла Ионова, двадцати лет от роду, римско-католического вероисповедания, из крестьян, уроженца села Подбродье Подбродской волости Свентянского уезда земли Виленской, каковые были составлены 9-го марта 1805-го года. С учетом того, что в армию Буткевич перевелся в 1821-м году, получается, что прослужил он в губной страже шестнадцать лет, выйдя за это время из рядовых стражников в урядники, то есть поднявшись по служебной лестнице на четыре ступеньки. В армии за два года он продвинулся еще на два чина вверх. Строго говоря, не на два, а на один — повышение с урядника до старшего урядника он получил уже в армии, но по выслуге в губной страже. То есть в губной страже повышали Буткевича в чине раз в три с небольшим года, а в армии для этого понадобилось только два года. Ну да, в губной-то страже у него брата-начальника не было… Так, что там у нас? Собственноручно написанное прошение о приеме в службу, характеристика от волостного старосты, выписка из метрической книги и характеристика от приходского священнослужителя, свидетельство из народной школы… Да уж, есть что почитать.
Написанное Буткевичем прошение меня, прямо скажу, сильно удивило. Откуда, спрашивается, у двадцатилетнего крестьянского парня безупречная грамотность? Нет, я помню, что он незаконный сын дворянина, но вряд ли его учили в гимназии… Ага, вот и объяснение: «учился чтению, письму и счету в господском доме, испытания проходил в волостной народной школе». Тогда да, раз в господском доме, то и учителя господские. Заглянув в школьное свидетельство, обнаружил отличные оценки по чтению, письму, счету и хорошие по Закону Божию и русской истории. Интересно, и правда, так успешно прошел испытания или в школе прекрасно знали, чей он сын, и потому натянули оценки?
Выписок из метрической книги оказалось аж две — о рождении нашего героя (отцом записан крестьянин Иона Буткевич) и о его венчании с некой Марией Константиновой Юрасовой, семнадцати лет. Так, а Буткевичу тогда было девятнадцать. Ну, у крестьян такое происходит быстро. А вот выписок о рождении детей нет — значит, все пятеро родились уже когда Буткевич служил в Усть-Невском…
Смотрим дальше. Характеристика от волостного старосты… Что?! «Богобоязненный и законопослушный»? М-да, и где были те добродетели, когда он убивал Маркидонова? «В порочащих его связях не замечен», ага, не «не имеет», а «не замечен», вот интересно, что за этим кроется на самом деле? Остальное — обычная словесная водица, не несущая смысловой нагрузки. Короче, писано для галочки. А это, между прочим, не просто характеристика, а почти что официальная рекомендация. Как бы Лахвостеву не пришлось ехать в те места снова, чтобы посмотреть, кто там в волостной управе сидит, такой добрый…
К характеристике от приходского ксендза о. Фаддея Симоновича прилагался еще один лист, свидетельствовавший, что доставлена она «в запечатанном пакете, следов вскрытия коего не обнаружено». Хм, интересно, что ксендз решил не показывать Буткевичу, самолично доставлявшему тот пакет в губную управу?
Ну да. Ксендз высказал осторожное предположение, что Буткевич является незаконнорожденным сыном помещика Бразовского. Что еще интересно, ни слова о богобоязненности героя характеристики ксендз не написал, хотя, казалось бы уж ему-то Сам Бог велел. То ли умел отец Фаддей разбираться в людях, то ли знал что-то о Буткевиче, а может, у него просто с тем самым помещиком Бразовским не сложились отношения… Теперь это не важно. Важно другое: как, имея прямое указание на родство Бразовского и Буткевича, приняли Буткевича в армию?! Именно прямое, все же прекрасно понимают истинный смысл таких «предположений», раз уж их вписывают в официальную бумагу!