Семейные тайны (СИ)

— Петька меня обокрал, — со злобой сказал Ломский. — Обокрал, гадёныш! Восемь лет в моём доме служил, платил я ему пристойно, кормил его, змея, как в доме прислуживать не смог, я его в больницу на хорошую службу пристроил, и вот так он мне за всё за это отплатил! Да ещё и так всё выставил, будто не он украл, а Прохор! А у Прохора здоровье слабым оказалось, принялся я у него вызнавать, где он краденое спрятал, так с ним от расстройства апоплексический удар [1] случился, язык отнялся, а к вечеру уже и помер...
— Что Бабуров у вас украл и почему вы не заявили о том в губную стражу? — строго спросил Шаболдин.
— Бумаги он украл, записи, за которые Антон Ефимович платил мне, — лицо Ломского скривилось в недоброй усмешке. — Потому и не заявил, как же вашим такое заявишь?
— Антон Ефимович Малецкий, надо полагать? — вставил вопрос Елисеев.
— Знаете, значит, — лицо доктора снова дёрнулось. — Он самый, да.
— Борис Григорьевич, дозвольте на минуточку! — в допросную заглянул один из помощников Шаболдина. Пристав вышел, через минуту вернулся.
— Бумаги с записями, выставляющими многих лиц в невыгодном для них свете, найдены и изъяты в вашем доме при обыске, — сказал он Ломскому. — Вы убили Бабурова и вернули их, так ведь?
— Не убивал! — Ломский сорвался на крик. — Не убивал я! И бумаги Петька у меня выкрал не все, а лишь самые важные! Всё, что ваши у меня изъяли, по сравнению с теми бумагами — тьфу!
На крики Ломского в допросную ввалился здоровенный урядник. Подняв внушительного вида кулак, вопросительно посмотрел на Шаболдина.
— Пока не надо, Фомин, — Шаболдин дождался, пока Ломский оглянется. — А вам, Ломский, кричать не следует, иначе придётся уряднику Фомину вас успокоить.
— Д-да, я понял, — моментально сник Ломский. — Но не убивал я Петьку, правда, не убивал.
— При каких обстоятельствах произошла кража? — Борис Григорьевич продолжил допрос.
— Петька ко мне в дом часто приходил, когда в больнице служил, — Ломский явно не горел желанием поближе познакомиться с Фоминым и потому несколько поутих. — И по больничным делам, и с половиной прислуги моей приятельствовал. В тот день у Егора Смирягина, истопника, именины были, я и позволил ему в моём доме это отметить, работник уж больно исправный. Сам я в больнице был, супруга моя тоже. А наутро обнаружил, что бумаг нету. Стал искать, да несколько листов и нашёл, в каморке Прохора спрятанных среди вещей его.
— Как потом узнали, что украл Бабуров?
— Как с Прохором несчастье случилось, стал прислугу допрашивать. Все как один сказали, что Прохор из-за стола не отлучался, а вот Петька отходил, по нужде якобы. Тут я и сообразил, что это он, паскудник.
— Да вы продолжайте, продолжайте, — обманчиво мягко поощрил замолкнувшего Ломского Шаболдин. — Дальше что было?
— Я к Петьке домой пошёл, поговорил с ним, — Ломский поморщился, должно быть, вспоминать тот разговор ему было неприятно. — И грозил ему, и увещевать пытался, и заклясть пробовал...
— И? — Шаболдин не давал Ломскому передышки.
— Без толку всё, — вздохнул Ломский. Так, получается, как раз об этом Лида рассказывала. — Заклясть не вышло — сам же этому змеёнышу артефакты продавал, от заклятий охраняющие, да и настроиться на такие заклятия надо по-особому, а получается не всегда. На увещевания мои Петька смеялся глумливо, а когда я ему грозить стал, сам пригрозил мне, что вашим меня сдаст...
— И чем же вы ему грозили? — поинтересовался Шаболдин.
— Сказал, что ежели он с теми записями к Антону Ефимовичу сунется, то найдут его потом на пустыре со вспоротым брюхом, потому как не делается так у серьёзных людей, чтобы своих обкрадывать, — меланхолично пояснил Ломский.
— Дальше, — продолжил Шаболдин понукать доктора.
— Антону Ефимовичу я сразу и сообщил, он заверил, что никаких дел с Петькой в обход меня вести не станет, — вещал Ломский. — Понятно, на слово в таких делах верить нельзя, но Антон Ефимович умный был, понимал, что у Петьки он один только раз купить те записи сможет, а от меня он их постоянно получал.
 
— И что же, вы эти украденные записи дальше не искали? — с недоверием спросил Шаболдин.
— Искал, конечно, — признал Ломский. — Как-то, пока жена Петькина на рынок ходила, залез к нему в дом с поисковым артефактом. Да только не дома он, сволочь, те записи держал. Но сунуться с ними он мог только к Антону Ефимовичу или к кому из его людей, а уж тогда бы я сразу про то и узнал. Да только Петька дураком оказался, сам решил тем бумагам ходу дать и кого-то из тех, о ком там записано было, потрясти. А я про то узнал.
— И кого же он собирался потрясти? — долгих пауз в допросе пристав не допускал.
— Не знаю, там много про кого было, — усмехнулся Ломский.
— Перечислите, — велел Шаболдин, и следующая четверть часа ушла на составление списка жертв. Я, с дозволения Бориса Григорьевича, его добросовестно переписал, Елисеев не стал, но для него-то и так потом сделают.
— Интересно получается, Ломский, — покачал головой Шаболдин, когда со списком закончили. — Что Бабуров собрался вымогать деньги, вы узнали, а у кого он хотел вымогать, не знаете.
— Не знаю, — Ломский продолжал стоять на своём. — Он девке в Аминовской блядне хвастался, что нашёл, мол, богатеньких людей, у коих делишки за душой тёмные, и теперь те люди будут ему платить, чтобы он их на чистую воду не вывел.
— А девка, значит, вам рассказала, — сделал вывод Шаболдин. — Не Алия Жангулова, часом?
— Она самая, — Ломский послушно кивнул.
— Так, и что же вы предприняли, узнав от Жангуловой, что Бабуров сам решил использовать ваши записи? — вернулся Шаболдин к главной теме.
— Сначала хотел жену его забрать, да пригрозить Петьке, что получит он её лишь в обмен на бумаги, — Ломский махнул рукой. — Не стал, толку с того... Петька бы на неё плюнул, и всё. Он и так гулял на стороне вовсю, ему что бабой больше, что бабой меньше...
Вот же урод! Лиду забрать! Даже хорошо, что её муж таким кобелём оказался, получается, тем самым её от беды и уберёг.
— А потом я узнал, что Бабуров снял комнату, чтобы с другими девками своими, не Аминовскими, там встречаться, — продолжал Ломский. — Вот и подумал: а не там ли он мои записи прячет?
— Как узнали? — Шаболдин цепко удерживал в своих руках нить допроса.
— Через ту же Жангулову. Петька, дурак, и её туда приводил, — Ломский заискивающе уставился на Шаболдина, как будто говоря: «Ну согласитесь, господин старший губной пристав, дурак же, как есть дурак!».
— И верно, дурак, — согласился Шаболдин, но цепкости не утратил. — А что за комната, по какому адресу?
— Доходный дом купца Саларьева, в Карманицком переулке, нумер не вспомню, в третьем этаже комната, — ну, с такими данными нумер не так и важен, найдут.
— И вы отправились туда, — пристав как бы помогал Ломскому рассказывать.
— Не сразу, — вздохнул Ломский. — Мне бы как Жангулова сказала, так бы туда сей же час и пойти, но нет, через два дня лишь собрался. В тот раз настроился заранее, всё бы у Петьки выпытал!.. Дверь у него не заперта была, прикрыта только. Захожу, а Петька там мёртвый валяется, порезал его кто-то. Три ножевых раны, одна под грудиной прямо, да две в печень, остывает уже. И всё перевёрнуто вверх дном.
— Дальше, — потребовал продолжения Шаболдин.
— Дальше я бумаги свои искать принялся, — Ломский снова вздохнул. — Поисковым артефактом не нашёл, а рыться смысла уже и не было, кто-то до меня порылся. Может, у Петьки и ещё какой отнорок был, да только ни мне, ни кому ещё он о том сказать уже не мог. Что в дом Саларьева я заходил и Петьку спрашивал, привратник вспомнил бы, вот я и решил тело уничтожить, чтобы ваши меня не искали. Испепелил тело белым огнём, прах да кости несгоревшие в узелок собрал, сунул узелок в саквояж и унёс.
— Белым огнём? — переспросил пристав.
— Запрещённая магическая практика, — вставил слово отец Роман. Ломский испуганно вздрогнул.
— Куда останки потом дели? — пусть и было о том в письме архимандрита Власия, спросил Шаболдин.