Он пресытил меня горечью, или Так тоже можно жить (СИ)

— Ты чего?
— Мне больно.
— Извини, я так соскучился, так бы и съел тебя, проглотил всю целиком, — признался он. — Ладно, поехали.
Разглядывая по дороге салон новенькой машины, Таня спросила:
— «Волга» сильно побилась? Ты за рулем был?
— Нет, не я.
— Твой папа? Он не пострадал?
— Нет, не папа.
— Да? А кто? Угнали?
— Да. Почти.
— Как это — почти? Их поймали?
— Слушай, не доставай меня! Твое дело — трахаться, а не приставать с глупыми вопросами!
Таня резко отвернулась и принялась крутить ручку дверного стекла, приспущенное стекло медленно поднялось. Заметив ошибку, она начала ожесточенно вращать ручку в противоположном направлении. Глаза наполнились слезами. Ворвавшийся ветер выгнал капли влаги из глаз и покатил по вискам, оставляя соленые дорожки на высохшей коже. Опустив стекло до конца, она выбросила лежащий на коленях букет в открытое окно. Она все расставила на свои места, вышвырнув фальшивый символ благосклонности. Она вернула стекло на место — ветер трепал волосы, бросая их в лицо и глаза.
— Не понравился букет? — спросил Максим.
— Да.
— Я сам составлял, значит, не хватило вкуса.
— Не хватило души, — Таня смотрела в боковое окно.
Максим немного помолчал и, сделав над собой усилие, заговорил:
— Я сам дал ему ключи от машины. Вечером не стал ставить машину в гараж. Оставил машину на дороге в кармане у дома. Встретился с Колькой, отдал ему ключи и сказал где машина.
Таня повернулась к нему и внимательно слушала.
— В последнее время он стал невыносим, я не знал, как избавиться от него. Мне, кажется, я даже слышал той ночью, как Сухой завел машину и поехал, окно в комнате было открыто. Его ждали ребята в два часа ночи. Но не дождались, — после паузы Максим продолжал, — я не знаю, как получилось, что за ним погналась милиция. Они же знают эту машину по номерам и никогда не останавливают. Но в ту ночь его попытались остановить, Сухой, естественно, не подчинился, они погнались за ним, — голос Максима становился все глуше, да еще шум мотора врывался в салон, Тане приходилось напрягать слух.
— Он, наверное, смог бы от них оторваться, но полетело рулевое управление, и на повороте он врезался в ограждение, — Максим повернулся к ней, его стало лучше слышно. — Это довольно редкая поломка. «Волга» — в хлам, не знаю, что из нее соберут. Не дождавшись его, ребята разошлись.
— А Сухой? — спросила Таня.
— Ах, да, — словно опомнился Максим, — я не сказал. Он умер по дороге в больницу.
Таня несколько минут крепилась, но не сдержалась и спросила:
— Это ты сделал?
— Что?
— Сломал руль?
— Дура, ты считаешь, что я — убийца? — заорал на нее Максим. — Что я способен на убийство?
— А разве нет? Прошлой весной ты настойчиво убеждал меня в этом.
Максим помолчал, словно о чем-то вспоминая.
— Это совсем другое — девчонка, которую я почти не знал, и товарищ детских лет.
— Товарищ, от которого ты не знал, как избавиться. Сам только что сказал.
— Я его не убивал. Я устал от его нытья. Когда до него дошло, что я платить не буду, он решил, что я должен участвовать в деле. То ли, как прикрытие в случае провала, чтобы папа всех отмазал, может считал, что это круто, если я у него пешкой. Сначала угрожал, потом изменил тактику, от угроз перешел к просьбам. Постоянно уговаривал, упрашивал, нудел. Ныл и ныл каждый день. Да, я хотел избавиться от него, но не так. Чтобы он отстал, я разрешил ему взять машину на одну ночь. Отцу сказал, что ключи потерял. В милиции решили, что это обычный угон, не обратили внимания, или не захотели обратить, что в замке зажигания был родной ключ, так и закрыли дело. Его ребята тоже не знают, что я сам отдал ему ключи, думают, что он хотел меня подставить — потом бросить машину с уликами.
Таня молчала. Еще никто из ее знакомых не умирал. Один дедушка умер еще до ее рождения, второй — когда ей было пять лет, и она его не помнит. Сухого она видела всего один раз жизни, невзлюбила его, но смерть искупила его вину, даже с лихвой, и теперь она осталась ему должна уже тем, что пережила его, осталась жить и больше никогда не сможет с ним рассчитаться.
— Я думаю, он спас мне жизнь, — промолвил Максим.
Таня пришла в изумление. Она тоже испытывает жалость к Сухому, но эта смерть чересчур угнетающе подействовала на Максима, с ним не все в порядке, если он так героизирует Сухого, вознося его смерть в акт спасения жизни товарища.
— Если бы не он, — продолжал Максим, — на следующий день я бы на повороте въехал в дерево или трамвай. Выяснилось, что рулевое уже было надтреснуто, случившееся было неизбежным, но уже со мной.
— Необязательно. Возможно, ты бы смог остановить машину или хотя бы затормозить, — Таня поняла его синтезу.
— Или не смог. А ты бы даже не пришла ко мне на могилу.
— Ну почему же. Принесла бы тигровые лилии.
— Ты так добра, — улыбнулся Максим, а потом опять посерьезнел, — больше всего меня мучает, что он подумал то же самое, что и ты.
— Я? Что я подумала?
— Ты сказала, что это я сломал руль. Колька тоже решил, что это я подстроил, и так считал до самой смерти.
— Откуда ты знаешь? Он успел кому-то сказать?
— А что он должен был еще подумать? Ты же сделала такой вывод. Это первое, что приходит в голову. Он умер с мыслью, что это я его убил.
— Когда это случилось?
— В ночь на девятнадцатое июня.
— Ты был на похоронах?
Тане показалось, что он отделается однозначным кивком, но Максим продолжал:
— Мать так его звала у гроба, что он не мог не встать, но он лежал такой отстраненный, успокоившийся, как будто узнал нечто такое, от чего не может оторваться, но чего мы никогда не узнаем, пока не дойдем до конца.
Максима до такой степени терзала мысль о том, как он непредумышленно послал бывшего друга на смерть, что ее невольно охватил порыв сострадания.
— Кто-нибудь еще знает, что ты сам отдал ему ключи?
— Сашка.
Значит, есть, кому проявить сочувствие. Таня неожиданно разозлилась на него, на Сашку, на саму себя, что у нее нет наперсницы. Всю оставшуюся дорогу они не промолвили ни слова, слушая Никольского.
Едва они вошли в квартиру, на нее налетел такой сумасшедший шквал поцелуев и объятий, что ошеломленная, она смогла лишь добиться, чтобы это не произошло тут же на полу в прихожей.
…Максим смотрел в потолок и расслабленно улыбался.
— А поехали на речку, искупаемся, — предложил он, — в городе жарища невыносимая.
— Ты что, мне чемодан разобрать надо, помыться, в магазин сходить, что-нибудь из продуктов купить, у меня же есть нечего.
— Совсем забыл, — воскликнул Максим, вскакивая, — никуда ходить не нужно, все есть, утром я загрузил холодильник. Я тебя сейчас таким обедом накормлю, пальчики оближешь. Ты отдыхай, ничего не делай. Можешь пока ванну принять, — и он убежал на кухню.
Она задремала в теплой ванне и очнулась от стука в дверь.
— Радость моя, через десять минут будет готово, не задерживайся.
Когда она вошла на кухню, Максим театральным жестом поднял крышку со сковородки, стоявшей в центре стола. В пышном яичном круге симпатично просвечивали красные и зеленые кусочки овощей, все это было посыпано нарезанной зеленью.
— Ну, как? — спросил Максим.
— Если с утра ничего не есть, как я, то выглядит аппетитно.
— А на вкус еще лучше, — он стал раскладывать кушанье на тарелки.
Вкус блюда действительно оказался отменным.
— Как это называется? — спросила Таня.
— Не знаю.
Максим не надел рубашку, только джинсы. Она отвела глаза от его голого торса, внимательно изучая содержимое тарелки.
— А какие сюда кладут овощи? Болгарский перец, помидоры, еще что?
— Любые овощи с огорода, все, что есть в доме, кроме редьки и свеклы, наверное, — начал рассказывать польщенный вниманием Максим, — обязательные ингредиенты — лук и помидоры. Сначала обжариваешь лук на растительном масле, а потом по очереди добавляешь и перемешиваешь остальные овощи, сначала более твердые, болгарский перец, кабачок, огурцы…