Новичок 4. Кубок Канады 1989
Доктор аккуратно передал Катеньку маме и сказал:
– Женя, Клава, тут такое дело, – я, до того как стать спортивным врачом, был педиатром, правда, достаточно давно, но как говорили пациенты, я был хорошим специалистом. А у хорошего специалиста есть такая вещь, как чутьё. И хоть убейте, но я чувствую, что с Катей что-то не так. Не могу объяснить, но буквально чувствую.
– Саныч, ну, это не серьезно. Что значит “чувствую”? Что ты прикажешь сказать нам участковому педиатру, когда мы к нему придем? Знакомый сказал, что с ребенком что-то не так, проверьте девочку на всё?
– Нет, так делать не нужно. Я на следующей неделе лечу в Москву по делам команды. И там я зайду к себе в институт. Меня в первом меде хорошо знают и точно не откажут положить Катю с мамой на обследование. Если я ошибаюсь, то неделю-другую побудут на казенных харчах и всё. А если нет, то там точно что-то найдут.
– Ну, знаешь, – продолжал кипятиться отец, – в нашей поликлинике у специалистов вообще не было претензий, ну кроме недоношенности. А тут ты нам предлагаешь везти дочь аж в Москву.
– Женя, – вмешалась в разговор мама, – давай послушаем Сан Саныча. Если он и вправду ошибся, то ничего страшного не случится. А представь себе, что будет, если он прав, а мы ничего не сделали. Саша, – обратилась она ко мне, – а ты что скажешь?
– То, что наш доктор жуткий перестраховщик, но при этом в чутье ему не откажешь. Я же вам рассказывал. Александр Александрович был резко против нашей гостевой игры с Ригой. Ну, когда нас отравили. Если бы мы его послушали, если бы я его послушал, то не было бы этой травмы и не пришлось бы через боль играть. Так что, я бы его послушал.
– Ладно, ваша взяла.
На следующий день Нестеренко улетел в Москву, а еще через два дня туда отправились и мы с мамой. Я выступил в качестве моральной поддержки, отца тоже отпускали с завода, но он получил повышение, стал бригадиром, и не просто не смог. В бригаде как раз появились два новых плавильщика, и за ними был нужен глаз да глаз.
* * *Советская Москва летом, и она же зимой, и, тем более, осенью – это разные вещи. Зимой столица это очень угрюмый город, как и Свердловск, в общем-то. А вот летом она преображается. Девчонки в платьях, зелень парков, широкие и прямые, как стрела, проспекты с минимумом, по моим меркам, машин, уют садового кольца. Красота!
Но нам было не до этого. Сразу же по прилету мы поехали на Большую Пироговскую улицу, где располагалась педиатрическая больница московского первого меда, где нас уже ждал целый консилиум, сразу несколько профессоров и прочих светил медицины приняли маму под белые ручки и пообещали, что Катю обследуют очень тщательно.
Я же поехал к Сергею Федорову. Из всех армейцев, я лучше всего общался с ним и Фетисовым с Ларионовым. Но Сергей, считай что, мой ровестник, и с ним всё равно проще.
Следующую неделю я регулярно навещал маму в больнице, а вечерами тусил в компании Федорова и его друзей. Развлечения у нас были достаточно простые, в основном алкоголь и девушки, коих вокруг спортсменов, особенно молодых и известных, всегда и везде вьётся очень и очень много.
Закончились мои московские каникулы пятого июня. Катю выписали, и можно было возвращаться в Нижний Тагил.
И, к сожалению, Сан Саныч оказался прав. Нашли, правда, не то, что искали, но всё равно, чутьё главного врача “Автомобилиста” не подвело.
Дефицит гормона роста – вот что нашли московские эскулапы. По словам неонатолога Кудрявцева, который и вёл Катю, у младенцев с гормональным фоном всё очень и очень сложно и чаще всего, в столь юном возрасте, трудно делать какие определенные выводы, но с Катей всё было, плюс – минус, очевидно.
Еще недавно, подобный диагноз был бы приговором, притом, окончательным и не подлежащим обжалованию. С подобным трудно рассчитывать на нормальную жизнь, вернее, даже невозможно. Но сейчас уже есть лечение.
Правда, не в СССР. У нас гормон роста, он же соматотропин, пока что производился в очень небольших количествах и по устаревшей технологии. Его получали при вскрытии из гипофиза умерших, качество полученного таким образом соматотропина было невысоким. В Германии, Великобритании и Штатах – же вот уже три года гормон роста производили по новой технологии, рекомбинантной РНК. В Союзе над ней тоже работали, но с отставанием. Так что, советские мальчики и девочки, страдающие этим недугом, должны были получить лекарство соответствующего качества только через три-четыре года.
Но Катя Семенова – не обычная советская девочка, а сестра знаменитого хоккеиста, который через месяц отправляется в заокеанское турне и вообще вот-вот подпишет контракт с командой из США. И это значит, что у неё есть перспективы.
В итоге, эскулапы из первого меда составили гипотетическую схему лечения, при всей моей звездности и финансовых возможностях, трудностей всё равно было не избежать.
Лечить сестренку будут не в Нижнем Тагиле, а в Свердловске, там специалисты лучше, да и это ближе к Курганово, Нестеренко обещал строгий контроль над всем процессом.
Лечение подразумевало каждодневные инъекции рекомбинантного гормона роста.
И с точки зрения финансов было ну просто неподъемным.
Недельная доза соматотропина стоила как “крыло от самолёта”, фигурально выражаясь, а именно, 250 долларов, больше тысячи в месяц. Это очень и очень много.
Плюс, существовали еще и другие препятствия. В Штатах препараты соматотропина являются рецептурными, нельзя просто так прийти в аптеку и купить, условно говоря, 365 ампул. Плюс, таможня меня бы сто процентов тормознула. Причём, дважды. Сначала в США, а потом уже у нас.
Помимо большого количества денег требовалось еще и большое количество бумаг и согласований.
Самому мне всё это было никак не осилить, поэтому пришлось подключать к этому делу тяжёлую артиллерию. А именно: Асташева с Нестеренко. Что я и сделал, позвонив старшему тренеру “Автомобилиста” сразу, как только узнал результаты обследования сестры и рекомендаций по лечению.
К чести руководства “Автомобилиста”, старший тренер прилетел буквально на следующий день. И не один, а с председателем областного спорткомитета Завьяловым.
Вместе мы отправились на прием к товарищу Грамову, и через несколько дней согласований и созвонов с Миннесотой, всё было готово.
Мой будущий клуб пообещал уладить все нюансы с покупкой соматотропина и получением разрешений на его вывоз, а товарищи из союзного спорткомитета гарантировали отсутствие препон со стороны советской таможни.
Кроме того, что со слов того же Асташева было немыслимо в Советском Союзе, мне еще и разрешили купить валюту по официальному курсу, а именно: 70 копеек за один доллар и выплатили часть премиальных, фиксированную часть, за заокеанское турне.
В результате, у меня на руках, с учетом денег, полученных за чемпионат, было 28 тысяч долларов – целое состояние.
Которое полностью уйдёт на лекарства.
К слову, я когда получил на руки весь расклад, испытал огромное облегчение и поймал себя на мысли, что даже если бы у меня на носу не было бы контракта с Миннесотой, я бы всё равно, не раздумывая заплатил бы столько, сколько нужно. Вот ни на секунды не сомневаюсь в этом. Всё равно нашёл бы способ получить лекарства для сестры. Понятное дело, что для этого пришлось бы идти на поклон к Тихонову, но я же и так должен был стать игроком ЦСКА, так что, ничего страшного бы не случилось.
Из-за всех этих хлопот связанных с сестрой, я задержался в Москве дольше, чем планировал, да и не только я, но и Асташев.
Поэтому сбор посвященный подготовке “Автомобилиста” к заокеанскому турне начал Прокофьев. Впрочем, Асташев полностью доверял Виталию Георгиевичу, мой первый тренер в “Спутнике” хорошо сработался со своим начальником в “Автомобилисте”, и в таком деле как это, вполне мог его на время подменить.
Десятого июня Асташев улетел обратно в Свердловск, а я же остался, правда, всего на несколько часов.