Бардадым – король черной масти

Читательские письма, грудою лежавшие на столе, с почтовыми штемпелями Владивостока и Моховатки, Норильска и Липягов производили убедительное впечатление. Начальственное лицо брало телефонную трубку и говорило: «Надо бы Дуболазова переиздать… Читатель книгу принял, но много ценных указаний… Роман он подработал, улучшил… Да, да, в свете последних решений… Вообще правильной позиции держится, надо это поощрять – все время в контакте с массой, прислушивается к мнению критики, народа… Что? Предыдущее издание еще не разошлось? Ничего, ничего… Пока книга выйдет – и старый тираж раскупят…»
Дуболазов и сам преотлично знал, что позиция его правильная. Благодаря ей его первый роман «Светлый путь», написанный в начале тридцатых годов и рассказывающий, как домашняя работница, эксплуатируемая жадным нэпманом, превратилась в сознательную, политически развитую гражданку, стала депутатом районного совета и председателем большой механизированной артели по выделке пуговиц и гребней, выходил из печати уже одиннадцать раз, все более и более увеличиваясь от переработок и дополнений и достигнув, наконец, сорока семи печатных листов.
Благодаря верной позиции Дуболазова, его тесной связи с читательскою массою и умению реагировать на критику, на читательские мнения и пожелания, и второй его роман «Янтарные закрома», посвященный трудовым будням современной колхозной молодежи, обсуждавшийся сейчас здесь, в этом зале районной библиотеки, был издан уже трижды и должен был выйти в четвертый раз – в исправленном и улучшенном виде…
Костя не захватил открытия вечера, не слышал речи Ангелины Тимофевны, приветствовавшей дорогого гостя. Когда он протиснулся в зал, на трибуне уже стояла Майечка Чернявская, студентка сельхозтехникума, тоненькая, хорошенькая, румяная от возбуждения, и сбивчиво, запинаясь и еще больше краснея, но воодушевленно высказывала свое мнение о романе «Янтарные закрома». Перед собой она держала тетрадку, в которой было записано ее выступление, проверенное и поправленное Ангелиной Тимофевной. Однако именно потому, что написанное было проконтролировано, Майечке не хотелось воспроизводить текст, она старалась говорить от себя, и забавно, порой вызывая даже улыбки, соединяла засевшие в ее памяти письменные обороты с импровизированными собственными словами.
Сначала она сказала о заслугах Макара Ксенофонтыча, о том, что в детстве он был неграмотным и босым, и если бы не революция, то так бы, наверно, всю жизнь и пас свиней. Потом рассказала, как молодежь любит и читает его книги, и смущенно, в застенчивой форме, упрекнула писателя за то, что он редко публикует новое, а все больше переиздает уже много раз изданное. Ангелина Тимофевна беспокойно заерзала на стуле.
– Конечно, – поправилась Майечка, покраснев от своей дерзости, – эти книги имеют большое воспитательное значение, молодежь благодарна за них товарищу Дуболазову… Но хотелось бы, чтобы писатель чаще радовал своими новыми произведениями и быстрее откликался на жгущие проблемы современности. В частности – изобразил бы жизнь студентов сельскохозяйственного техникума. Ведь это очень, очень волнующая тема! О жизни студентов других институтов книги есть, а про сельхозтехникумы еще никем не написано…
Майечка так и сказала – «жгущие». Под Ангелиной Тимофевной снова заскрипел стул, по лицу ее скользнула тревога. Она была недовольна, что Майечка скомкала тетрадку и говорит «от себя», и переживала каждую Майечкину ошибку, как свою собственную. Было видно, как ей неловко перед дорогим гостем из областного города.
Дуболазов же хранил доброжелательно-улыбчивое выражение, всем своим видом показывая, как ему интересно слушать Майечку и как для него чрезвычайно ценно все то, что она говорит. Когда она сказала, что нет романов о жизни студентов сельскохозяйственных техникумов, на лице Дуболазова появилось даже что-то вроде раскаяния, что он так оплошал, до сих пор не написал романа, а ведь это действительно важная, крайне, крайне важная и актуальная тема… Лицо его изобразило также, что он принимает Майечкин призыв как программу своих дальнейших писательских действий, и обещание в самом близком будущем такой роман непременно подарить читателям.
 
Покончив со вступительной частью, Майечка нервно все же полистала свою тетрадку и перешла к роману «Янтарные закрома». Она отметила актуальность романа, то, что в нем верно, правдиво, со знанием дела изображены происходящие в сельском хозяйстве процессы – рост производительности труда во всех основных сельскохозяйственных отраслях, повышение культуры земледелия, улучшение предпосевной обработки почв, внедрение химизации на полях, механизации на фермах, мелиорации солонцов, убыстрение транспортизации сельхозпродукции к местам ее потребления.
– Но… – сказала Майечка, оглянувшись на Ангелину Тимофевну. Та сделала незаметное одобрительное движение головой: то, о чем Майечка собиралась сказать, было ими совместно обсуждено и допущено Ангелиной Тимофевной в качестве умеренной дозы необходимой критики. Автору она не должна была показаться обидной, зато обсуждение романа приобретало от нее характер серьезный, объективный и нелицеприятный. – Но… – сказала Майечка, – иногда некоторые сцены выглядят и не совсем правдиво… Конечно, я не такой уж знаток литературы, я понимаю, что так нужно для воспитания людей, чтобы они учились, как правильно мыслить, жить прежде всего общественными интересами и подчинять им личные, но все-таки в настоящей жизни бывает как-то не совсем так… Вот, например, такая сцена: Андрей, молодой председатель колхоза, и его возлюбленная Вера, доярка, идут вечером гулять на пруд. Там светит луна, поэтичный вид природы, тишина… Андрей и Вера садятся в лодку, Андрей берет ее руку и говорит… Я лучше прочитаю…
Майечка торопливо, нервно полистала взятую с собой на трибуну книгу, из которой торчали белые уголки закладок.
– Вот… «Веруша! – сказал Андрей, с нежной силой прижимая к своей груди теплую руку Веры, к тому месту, где молодо и упруго билось его большое, горячее сердце. – Дорогая… Ты права, ты бесконечно права… Твой ум, твоя правота смиряют мое упрямство, открывают мне глаза… Ты – мой друг, не знаю, что бы я делал без тебя! И не только друг, ты – больше. Ты мой учитель в жизни, в труде, в счастье, которое мы куем своими руками… Конечно, одно только увеличение суточного кормового рациона – это еще не выход из положения. Но мы найдем выход, верь мне, дорогая! Мы выведем наш колхоз на светлую дорогу!
– Андрей! – горячо перебила его Вера. Тугая грудь ее высоко вздымалась, глаза пылали огнем любви и восхищения. – Андрей! Если бы ты знал, как ты мне дорог! – голос се пресекся от волнения. – Ты такой устремленный вперед, такой вдохновенный, ты так быстро схватываешь новое, в тебе столько инициативы, энергии! Ты такой замечательный руководитель!..» Ну, тут можно еще много читать, – сказала Майечка, откладывая книгу. – В общем, что я хочу сказать? Я хочу сказать, что влюбленные, когда они вдвоем, когда они у речки где-нибудь, светит луна, соловьи… они, наверное, будут как-нибудь иначе говорить. Разве будут они говорить про кормовые рационы для коров? Об этом они будут говорить днем, где-нибудь на производстве, на ферме или в правлении колхоза… Тут все очень верно описано, видно, что автор знает влюбленных, хорошо это изучил, может быть, когда-нибудь и сам влюблялся – у героя и сердце бьется, и руку Веры он прижимает к себе… Все это очень верно, правдиво подмечено, глазом художника… Правдиво, что и у нее сердце бьется, и голос пресекается, и грудь вздымается высоко…
В зале засмеялись.
– Ну, правильно! – обиделась Майечка. – А что тут такого – вздымается! И нечего смеяться, что здесь смешного? Наверно, вы просто не видели влюбленных, сами никогда не влюблялись… А кто влюблялся, тот по опыту знает, что все это так и есть, когда сидишь вдвоем, то и руки дрожат, и…
Зал дрожал от хохота.
Майечка, сбитая с толку, растерялась, не понимая, почему возник такой дружный смех. Нахмурилась, потом сообразила, что и вправду вышло смешно, и тоже засмеялась вместе со всеми – над собой и над тем, что наговорила.