Бардадым – король черной масти

Извалов был человек спокойный, покладистый, в семейных делах подчинялся своей пышнотелой, громкоголосой жене, не смущавшейся в ссоре или споре ввернуть крепкое мужское словечко, нашуметь сверх меры, лишь бы настоять на своем, пересилить мужа. Чаще всего она, действительно, пересиливала, но порою, в делах, которые ему казались особенно важными, он оказывал жене сопротивление и неожиданно обнаруживал при этом волю, непреклонность, даже упрямство, и тогда Евгения Васильевна уже не могла ничем его перебороть. В нем оживал командир-фронтовик, действующий по железной военной формуле, категорически и бесповоротно: раз решено, значит, будет сделано – и точка, никаких разговоров!
Несмотря на сопротивление жены, Извалов все-таки решил купить «Волгу». Он преподавал географию и историю, увлекался своими предметами, часто размышлял, как сделать преподавание их еще более интересным, содержательным, ярким; давней его мечтой было попутешествовать по стране во время летних отпусков, поездить не спеша, все внимательно разглядывая, фотографируя, зарисовывая, побывать во всех наиболее примечательных, связанных с историей России местах – в Угличе, в Суздале, Ростове Великом, на поле Куликовской битвы, в Новгороде, Пскове… Да мало ли где можно побывать, если будет свое собственное, современное, надежное и удобное средство передвижения! На Кавказ, например, поехать, посмотреть на горные хребты, на Эльбрус. Он ведь не видел ни Кавказа, ни Крыма, хотя прожил уже немалую жизнь. И ему самому такие путешествия принесли бы великую пользу, и ученики были бы благодарны за интересные рассказы, за фотографии, рисунки, которые он привозил бы из этих путешествий.
Ехать за машиной надо было не откладывая, сразу после праздника. Извалов, зная, что девятого сберкасса будет закрыта, а восьмого прекратит работу на два часа раньше обычного и он, занятый в это время в школе, не сможет получить деньги, снял их со счета седьмого числа и принес домой – шесть толстеньких, заклеенных банковскими бандеролями пачек по тысяче рублей в каждой. Пачки эти Извалов положил в столовой в письменный стол, за которым обычно готовился к урокам, в средний ящик, где хранились его документы, ордена и те сравнительно небольшие деньги, которые держали в доме на хозяйственные расходы. Но Евгения Васильевна решила, что для такой большой суммы место это не надежно, слишком на виду, и, отчитав мужа за беспечность, спрятала деньги у себя – в спальне, в правом верхнем ящике комода, под стопку глаженого белья…
Объяснение случившегося напрашивалось само собою. Познакомившись на месте происшествия с обстановкой, собрав первые сведения, оперативники – областные и районные, в том числе и Щетинин с Муратовым, – решили, что самая правдоподобная версия состоит в том, что к убийству непосредственным образом причастна заведующая сберкассой Таисия Логачева, Тоська: она знала, что Извалов взял деньги, что они находятся у него в доме. Конечно, об этом могли знать и другие, не одна Тоська, хотя по долгу службы она обязана была хранить денежные операции вкладчиков в тайне. Тоська могла и проболтаться, сказать кому-то. Открытку, присланную из магазина, мог прочитать кто-либо из почтовых работников, тот же почтальон, доставивший ее Извалову. Наконец, сам Извалов не скрывал ни от кого, что получил из автомагазина извещение и решил купить машину, и на селе могли видеть, как он заходил в сберкассу за деньгами для покупки «Волги». Так что слух об изваловских шести тысячах мог распространиться весьма широко. Но все же по причастности к убийству Тоська представлялась наиболее подозрительной. Была она двадцатипятилетней незамужней женщиной, сменившей за свой недолгий век уже не одно местожительство и не одну профессию. Жила в Садовом меньше года, но успела громко прославиться, стать постоянной темой для разговоров и пересудов. Было известно, например, что где-то у каких-то родственников содержится ее трехлетний ребенок, что у нее было уже два мужа законных, а незаконных она меняет чуть ли не каждый месяц. Сельские парни липли к ней, но без успеха. Тоська была довольно хороша собой – белолица, с пышными волосами, которые она красила то в рыжий, то в соломенный, то в какой-то гнедой цвет, одевалась модно и во всё хорошее – импортные кофточки, немыслимо пестрые юбки выше колен, нескромно обтягивавшие ее талию и зад, остроносые туфли на шпильках. Частенько к ней приезжали из города шумные компании, – такие же модерно наряженные, выкрашенные, с подведенными бровями и ресницами девицы, рослые парни в брюках-дудочках, с транзисторными приемниками, со щегольскими дорожными сумками, в которых булькали и выразительно позвякивали бутылки…
 
Тоська занимала комнату в совхозном доме. Позади дома были сад и пустырь, заросший бурьяном, кустами бузины, черемухи, сирени. Приезжие располагались в саду на траве, пили вино и водку; потом нелепо извивались, вихлялись друг перед другом, тряслись, отбрыкивались ногами, точно припадочные. Это были их танцы. В траве истошно орали транзисторы.
Раз или два Тоська приходила в совхозный клуб, на молодежные вечера, с прической, носившей странное название «я у мамы дурочка», с подсиненными веками, на умопомрачительных шпильках. Пыталась и там трястись и вихляться, как с приезжими из города париями, – для науки совхозным девчатам. Кое-кто даже стал ей подражать. Завклубом Петр Кузнецов был серьезно озабочен – что делать? Не пускать Тоську на вечера? Это не мера, задача комсомола – воспитывать. Значит, надо противопоставить Тоськиному упадочному и нездоровому – здоровое и полноценное. И он стал допускать в программу клубных вечеров только классические и русские народные танцы, чтоб Тоське не было возможности проявить свое разлагающее влияние.
Конечно, убивала Тоська не сама. Могло быть и такое, но вряд ли. Это, посовещавшись, подумав, опергруппа исключила почти полностью. Скорей всего Тоська послужила наводчицей, – сообщила своим городским приятелям, те приехали – один, двое или несколько, совершили убийство, забрали деньги и скрылись.
Немедленно взялись за Тоську. Она была взволнована, испугана, но не слишком, отвечала ясно и толково. Вел допрос старший группы, из города, вел напористо, уверенно, мастерски; Щетинин только присутствовал, сидел в стороне, немного завидуя хватке городского капитана, и пристально смотрел Тоське в лицо, ожидая, когда она начнет себя выдавать, «расколется». Сообщала она кому-либо о том, что Извалов взял, домой крупную сумму? – Нет. А с кем говорила вечером седьмого мая по телефону? – Ни с кем. (Тоська действительно не говорила по телефону, не отправляла телеграмм, писем – ни с местной почты, ни с ближайших. Это проверили сразу же, в первые часы.) – Кто приезжал к ней из города седьмого, восьмого или в ночь на девятое? – Никто не приезжал. – А что за парень приехал последним автобусом, уже в сумерках, слез не в Садовом, а на одну остановку раньше, и потом пришел к ней в дом пешком, и не с улицы, а через пустырь и сад? – Какой парень? Не было никакого парня, никто не приезжал… – А с кем она вообще дружит? Кто составляет те компании, что являлись к ней в Садовое пьянствовать и веселиться?
Имена Тоська называла неохотно. Эту Тоськину уклончивость можно было расценить двояко – как нежелание выдавать сообщников и как попытку оградить ни в чем не виноватых людей от неприятностей. Кого еще знает она в городе, в окрестностях? – допытывались у Тоськи. Всех ли своих знакомых она назвала?
Допросы продолжались часами. Тоську путали, сбивали, засыпали вопросами вперекрест. Она отвечала в разных тонах – то с вызовом, то пренебрежительно, то иронически. Курила предлагаемые сигареты, сплевывая табачные крошки. А то принималась реветь, всхлипывая, некрасиво морща лицо. Старший группы, капитан, не терял уверенности, что рано или поздно Тоська даст нужные показания. Все ее ответы тщательно проверялись, как и все предположения, возникавшие в связи с ее ответами. Со всею полнотою была воссоздана и во всех подробностях исследована картина Тоськиного поведения в предшествующие убийству дни.