Следствие ведут знатоки
— Есть Никишины? — окликнул Знаменский.
— Нету, — донеслось сверху. — Позвать?
Все тут друг друга знали — преимущество старого дома.
— Не надо, все равно придется по квартирам идти.
— Они в десятой квартирке, — услужливо доложил рыжеватый.
— Найду. Пока все, товарищи, можно расходиться. Вас попрошу быть дома, — кинул он вслед Володьке.
— Пожа-алуйста… Только я скоро спать лягу.
А ведь и ляжет. И уснет безмятежным сном. Кого там порезали, кто порезал — для него полное наплевать. Да и все прочие тут… взбудоражены — да, но не потрясены. У нас, слава богу, не на каждом шагу режут — откуда им было привыкнуть к насилию, к крови? Но вот смотрят и не ужасаются. Почему? Почему нам с Зиной не наплевать? Томину не наплевать? Вот, пожалуй, еще Дикареву. Наверное, воевал, у тех со смертью свои счеты.
— Разрешите, позвоню от вас? — шагнул Знаменский к женщине в пестром халате.
Телефон был в передней. Знаменский прикрыл за собой дверь, мягко произнес:
— А теперь прошу сказать то, что вы скрыли.
Женщина отшатнулась.
— Почему вы думаете…
— Разве я не прав?
Она зябко обхватила плечи, зашептала:
— Знаете, как мне там было страшно! Вдруг он тут же стоит и слушает…
— Но сейчас нас никто не слушает.
Ну же! Что она столь боязливо утаивает?
— Кто-то крикнул на лестнице. Непонятно так: «Ах!» — и все. И потом пробежали под окнами.
— Сколько?
— Как будто один… да, один.
— Выглянули в окно?
— Нет, что вы! Я послушала под дверью — на лестнице тихо. Включила телевизор.
И все? Всего-то навсего? Эту малость было так трудно выговорить вслух? Шут бы побрал запуганных свидетелей! Он выяснил, какая шла передача, что именно изображал экран. Ответы звучали уверенно.
— Спасибо большое, вы помогли уточнить время.
Женщина осталась в убеждении, что отважно исполнила свой гражданский долг.
К кому же сюда направлялся Серов? Что его привело в чужой подъезд?
Квартирный опрос жильцов начали с Никишиных. Чем отсиживаться в оперативной машине, Зина присоединилась к Пал Палычу.
Комната, куда их впустили, большая, но захламленная, выдавала все секреты хозяев: их сиротство и бедность, безалаберность и неумелые попытки навести чистоту.
Ютились неубранные остатки ужина с краю массивного, на массивных же ногах стола. Остальную его площадь занимали краски, кисти, карандаши и многочисленные листы с набросками. Над ними трудился один из Никишиных, лет на вид двадцати.
Услыхав: «Следователь Знаменский, эксперт Кибрит», — он поднял суховатое, скептического склада лицо, сказал неприветливо:
— Меня зовут Игнат.
Младший, долговязый, нескладный подросток с хохолком на макушке присел в шутовском реверансе:
— А меня Афанасий. В просторечии — Афоня.
Он был полон любопытства и пялился на Зину, завороженный ее желтыми глазами.
— Садитесь.
Кибрит заинтересовалась стенами. Они были густо увешаны картинами и рисунками, по большей части в абстрактном стиле. Но попадались и реалистические полотна и гравюры, выполненные уверенной смелой рукой. Среди гравюр она встретила персонажей «Мертвых душ», сцену булгаковского бала у Воланда и возле нее задержалась, тронутая поэтической и горькой фигуркой Маргариты.
Пал Палыч последовал приглашению Игната — сел.
— Слышали о происшествии?
— Конечно. На лестнице стоял гвалт, бегали смотреть.
— А чем вы занимались до того, как начался гвалт?
— Вернулись с футбола и вот, — Игнат указал на свои листы.
— Вы узнали лежащего человека?
— Нет.
— Близко Дикарев не пускал, — жизнерадостно пояснил Афоня. — Так что с птичьего полета.
— Но вы ведь знакомы с потерпевшим.
— Сейчас парень один заскочил, говорит, это дядя Леша. Говорит, кто с ним «козла» забивал, велено дома сидеть.
Пал Палыч положил поверх рисунков раскрытый паспорт.
— Он?
Игнат кивнул, Афоня перегнулся из-за плеча брата.
— Ага, он. Законно играл!.. Хоть выживет?
— Прогноз неопределенный. Характерно, что понятия не имеет, кто его. Что можете рассказать о Серове?
Игнат пожал плечами, Афоня следом.
— Только, что хорошо играл в домино?
— Но не настолько, чтобы его за это прирезать, — усмехнулся Игнат. — Есть лучше играют, а живут.
В дверь коротко стукнули, вошел Томин.
— Уголовный розыск.
— У нас что, самая просторная комната в доме? Здесь теперь будет штаб ЧК?
— Но-но, молодое поколение, — мельком оглянулся Томин на Игната. — Паша, на два слова.
Ничего нового Знаменский не получил. У родственников были сбивчивые предположения и ни единого факта. Серов сидел за кражу, освободился семь месяцев назад. Похоже, завязал, пил мало. Любил футбол и домино, копил деньги на мотоцикл. Детей, по счастью, нет. Томину дали координаты двух его приятелей.
Пока обсуждали, что еще можно незамедлительно предпринять, Афоня крутился возле Кибрит, продолжавшей рассматривать стены.
— Вы вдвоем? — спросила она.
— Мать умерла три года назад, а отец давным-давно. И как вам? — указал он на стену.
— Кое-что, по-моему, здорово. Эта тоже ваша? — она взяла с полки деревянную статуэтку — выразительную голову негритянки с дремотным взглядом.
— Моя, — небрежно ответил Игнат. — Когда провели паровое отопление, знаете ли, осталось много хороших дров. Жаль было бросать.
Кобеня, подумала она. Знает, что талантлив. А самоирония — особого пошиба кокетство.
— Какие-нибудь родные есть? — обернулась к Афоне.
— Тетки. Но они из первой половины века. Этакие доисторические материалистки.
— До старости комсомолки тридцатых годов, — уточнил Игнат.
— А вы? — подключился к разговору Пал Палыч, отпустив Томина.
— Я?.. Инакомыслящий тростник.
— Ясно. И свободный художник?
— Свобода творчества есть осознанная необходимость денег.
Афоня беззвучно зааплодировал брату.
— Есть, кстати, разница между творчеством и искусством, — работал Игнат на Зину. — Когда делаешь то, что хочется, — это творчество. Что начальство велит — уже, знаете ли, искусство. Вот, например, дали заказ — занимаюсь искусством. Новая обертка для конфеты «Накось, выкуси».
Кибрит улыбнулась:
— В смысле «Ну-ка отними»?
Знаменский тоже пустился в обход комнаты.
— За что сидел Серов, не знаете?
— Вам лучше знать, — отрезал Игнат.
— Я-то знаю. Интересно, что знаете вы. Он о себе рассказывал?
— А нам было до лампочки! — хмыкнул Афоня.
Пал Палыч приостановился. Какие-то рубленые плоскости. Серовато-зеленые. Книзу расширяются несимметричным веером. Вон кружок, похожий на глаз. Нет, профан я в живописи, не понимаю. Хотя…
— Это рыбы?
— Надо же! — изумился Афоня.
Игнат промолчал, дернул щекой.
Ему досадно, что я догадался, сообразил Пал Палыч. Совершенный еще мальчишка. Самолюбивый, в чем-то ущербный.
— Вы с Серовым не захаживали друг к другу в гости?
Парня словно заподозрили в чем-то унизительном:
— С какой стати?
Тут он обнаружил у себя на локте прореху, поспешно закатал рукава рубашки. Разозлился.
— А с кем, кроме вас, он был знаком в этом подъезде?
— Товарищ начальник, я художник, а не участковый!
Афоня — ехидный подголосок — ввернул:
— Улавливаете разницу?
Нет, не получится разговор, пора откланиваться. Драный рукав вконец испортил атмосферу.
— Ребята, ну что вы ерепенитесь? — не утерпела Зина. — По-моему, Игнат, вы достаточно серьезный и взрослый человек…
Тот решительно прервал:
— Я не содержался, не привлекался и не намеревался. Но я не серьезный человек. Я человек легкомысленный.
— Легкое отношение к жизни часто ее осложняет, — машинально бормотнул Знаменский.
— Серьезное отношение к жизни тоже ее осложняет.
Да откуда тебе взять легкомыслие-то? Не баловень судьбы, ничей не сынок. Один на один с миром. Да еще младший на руках.