Моя собака любит джаз
Папа молча натер ему шею скипидаром. Потом мы немного посидели у окна, глядя, как зажигаются звезды. Я спел им две песни собственного сочинения: «Наша жизнь — сплошная горечь» и «О, швабра, швабра, где моя любовь?»
Василий Васильевич обнял меня и прижал к своей груди.
— Не беда, что ты двоечник, Антонов, — сказал он. — Поэту не нужна математика. Поэту вообще ничего не нужно: все остальное — только заботы — история, природоведение, русский…
Когда мы уходили, папа спросил:
— Вам правда нравится, как готовит моя Люся? Кроме шуток?
— Нет, — ответил Василий Васильевич. — Но я почувствовал к ней такую симпатию! Я никогда не скажу ей ничего неприятного, хотя я очень привередлив в еде.
— Но послушайте, — зашептал папа с горящим взором. — Девять лет я прошу ее не резать ножом, который дает ржавый запах. У нее нос не работает совсем, а у меня нюх, как у английского сеттера. Нет, она все равно будет резать вонючим ножом, доводя меня до исступления.
— Тут надо что? — Василий Васильевич сделал огромную паузу. — Унять обоняние.
Вскоре он выздоровел, и мы пригласили его к нам в Уваровку. Еще было только начало сентября, он бродил по огороду, высматривая, как живут в палых листьях жабы, и со счастливой улыбкой в мисочку собирал черноплодную рябину.
— Надо замотаться шарфом, — посоветовал ему папа, — у вас очень шея, Василий Васильевич, уязвимое место.
— Он нарочно терзает нам сердце, — сказала мама и вынесла на крыльцо шарф.
А он сиял и прямо на дереве щупал, не срывая, антоновские яблоки.
— Нет ничего прекраснее, — говорил он, — вида зреющих яблок!
— А зреющих слив? — спрашивал из окна папа.
— Ничего!
— А зреющих груш?
— Тоже нет!
— А камыша в болоте?
— Нет ничего прекраснее всего этого! — отвечал Василий Васильевич.
Потом мы варили картошку и ели ее с чесноком.
— Чеснок я делаю так, — рассказывала мама, — чищу зубы, споласкиваю рот одеколоном, жую чеснок и выкладываю его в готовое блюдо.
— У нас в России, — говорил папа, — люди не самые умные, но самые смелые. — До свиданья, сегодняшний день! — сказал Василий Васильевич на прощанье. — Если б вы знали, как я рад, что вы — вы!
— Еще увидимся! — махнул рукой папа.
Наутро Василий Васильевич, разодевшись в пух и прах, пришел с белою гвоздикой в красной кофте — снегирь на снегу.
— Дорогие мои! — он влюбленными глазами смотрел то на маму, то на папу, то на меня. — Я хочу сделать вам предложение.
— Предложение чего??? — спросил папа.
— Я хочу предложить, — заявил Василий Васильевич, — свою руку и сердце.
— Кому??!
— Вам троим, — говорит он, — мне все тут понравились. Особенно вы, Михаил, — вы такой приветливый, дружелюбный. Я принес вам в подарок хлопчатобумажные носки.
— Милая, родная, — обратился Василий Васильевич к маме. — Вы похожи на этот цветок. А когда вы состаритесь, я куплю вам саксофон. Это будет умопомрачительная картина: маленькая старушка, сухонькая, наяривает на саксофоне…
Повисло астрономическое молчание.
— Но позвольте, Василий Васильевич, — проговорил наконец мой папа. — Есть здравый смысл! И какая-никакая, а честь! У нас абсолютно укомплектованная ячейка!..
— Возможности жизни безграничны, — сказала мама. — Миша! Я поняла: мой идеал мужчин — не только сутулые и долговязые, но также маленькие и шарообразные.
— Вы режете меня без ножа, — простонал папа. — Василий Васильевич художник, он завазюкает нам всю квартиру.
— Я буду аккуратно! Вот увидите! — просился Василий Васильевич.
— У нас тут что?! — взревел папа. — Львиный прайд? Племя тумбо-юмбо? Василий Васильевич, дорогой, мы с удовольствием встретимся с вами, даже устроим ужин в вашу честь…
— Не надо ужин, — заартачилась мама. — Столько возни!
— Можно же сосиски! — прошептал папа. — Люся! Люся! — воскликнул он. — Я проштрафился? Я говорю тебе мало ласковых слов?
Мама подошла поближе и заглянула ему в лицо.
— Ты мой, — сказала она, — самый лучший, любимый, единственный Миша!
— А он? — грозно спросил папа.
— А он наш единственный Вася!..
— Я умоляю вас, станьте моей семьей, — подхватил Василий Васильевич. — Мы устроим праздник, бразильский карнавал. Мы будем танцевать в набедренных повязках и жечь бенгальские огни. И мы еще увидим небо в алмазах!..
— Возьмем его! — мы с мамой закричали. — Возьмем! — И заплакали.
— Ну ладно, ладно, — сказал папа, — ладно, только не плачьте!
Как здорово мы зажили! Не было никакой неразберихи. Теперь, когда у нас с мамой их стало двое, мы вообще ели один раз в день, но очень плотно и на ночь.
По воскресеньям к нам бабушка приезжала с котлетами.
— А вот и котлеты! — завидев ее, говорил Василий Васильевич.
— Редкий зять, — радовалась бабушка, — так любит свою тещу, как мои Вася и Миша.
Спали они со мной в детской — валетом. Мама к нам зайдет, укроет их, меня посмотрит, поцелует и отправляется к себе.
А как они дружно ходили в магазин!
— Давай мы понесем, — кричали они маме, — все сумки! Все-все-все! Давай все! Иначе зачем тебе мужья?
— Чтобы их любить! — отвечала мама.
— Нет! — кричали они на всю улицу. — Чтобы носить тяжести! А ты будешь нести одни цветы и укроп.
Василий Васильевич настоял, чтобы мы взяли его фамилию и стали Антоновы-Авдеенко. А мой папа поставил условие, чтобы он стал Авдеенко-Антонов. Единственный раз они не поладили, когда Василий Васильевич попросил меня, чтобы я в своей жизни пошел по его стопам.
— Только через мой труп! — сказал папа. — Будет художником — будет жить очень бедно. Лучше пусть идет в армию, обмундирование дадут, бесплатная еда…
Василий Васильевич надулся и долго ни с кем не разговаривал. Наутро, в предрассветной синеве, он разбудил папу.
— Михаил, — недовольно сказал он. — Вы брыкаетесь.
— Тысяча извинений, — забормотал папа. — Мне снилось, что я тону.
За завтраком, между яичницей и чаем, Василий Васильевич объявил, что он уходит в другую семью. Мы чуть не умерли с горя, когда это услышали.
— Василий Васильевич! — сказал папа. — Мы проштрафились? Мы говорим вам мало ласковых слов?
— Я там нужнее, — ответил Василий Васильевич.
Мама плакала. Папа метался из угла в угол, как ягуар.
— Ума не приложу, — говорил он, — неужели невозможно жить одновременно и тут и там?
— Те узнают, будет тарарам, — объяснил ему Василий Васильевич.
— Иногда люди до абсурда доходят своей какой-то негибкостью! — возмущался папа.
О, швабра, швабра, где моя любовь? Расставаясь, Василий Васильевич подарил нам сухой початок кукурузы.
Иллюстрации Аллы Казаковой
Наш мокрый иван
Я вернулся из школы, смотрю: мама сидит грустная около наряженной елки. И говорит:
— Все, Андрюха. Мы теперь одни. Папа меня разлюбил. Он сегодня утром в девять сорок пять полюбил другую женщину.
— Как так? — Я своим ушам не поверил. — Какую другую женщину?!!
— Нашего зубного врача Каракозову, — печально сказала мама. — Когда ему Каракозова зуб вырывала, наш папа Миша почувствовал, что это женщина его мечты.
Вот так раз! Завтра Новый год, день подарков, превращений и чудес, а мой папа отчубучил.
Я боялся взглянуть на мокрого ивана. Это наш цветок — комнатное растение. Он без папы не может ни дня. Как папа исчезает из его поля зрения — в отпуск или в командировку — наш мокрый иван… сбрасывает листья. Стоит с голым прозрачным стволом, пока папа не вернется, — хоть поливай его, хоть удобряй! Не мокрый иван, а голый вася. Иван был мрачнее тучи.
— Уложил в новый чемодан новые вещи, — рассказывала мама, — и говорит: «Не грусти, я с тобой! Одни и те же облака проплывают над нами. Я буду глядеть в окно и думать: «Это же самое облако плывет сейчас над моей Люсей!»
