Пепел Снежной Королевы

Брат всегда был с Куки – в ее мыслях, воспоминаниях. Кристофер, собственно, никогда и не покидал их. А вот мать – нет. Мать уехала. Отказалась от них и умерла именно в тот день, когда Куки, вернувшись после школы, не застала ее дома.
«Ну что же я за деревяшка такая?! – наконец рассердилась на себя Куки. – Что за бесчувственное бревно! Мама умерла. Мама умерла…»
Вышла из состояния крайней задумчивости Куки только тогда, когда почувствовала, что кто-то схватил ее за руку. Голубая Фея внимательно осматривала запястье Куки.
Увидев голубую нитку, все еще остававшуюся на руке пленницы, сумасшедшая, таинственно улыбаясь и все так же не проронив ни слова, увлекла ее в ближайший переулок.
Куки попыталась освободиться. Но, убедившись, что это не так-то легко сделать, решила подчиняться неведомым желаниям городской сумасшедшей, пока это никому не вредит.
И потом ей было любопытно, что же задумала эта Голубая Фея, о которой в городе никто ничего толком не знал. Похоже, Куки представилась возможность удовлетворить любопытство по этому вопросу из первых рук. Фея привела ее к дому, в котором она, судя по всему, проживала.
Пройдя по ведущей к дому аллее, заваленной опавшими листьями, они подошли к дверям с виду нежилого строения.
Шевелившиеся на ветру лохмотья облезшей краски делали дом похожим на старуху в прозрачном шифоновом платье с тончайшими кружевами.
Очутившись в темной прихожей, Куки, привыкая к освещению, вернее, почти полному его отсутствию, первым делом обратила внимание на странный запах, витавший в воздухе.
Сам воздух был очень влажным и спертым, но не затхлым и пах сырой землей. Если бы Куки не знала, что она в помещении, она была бы уверена, что оказалась в тропическом саду.
Ненадолго плотно зажмурив глаза, чтобы отвыкнуть от уличного света, Куки открыла их и увидела полутемное, заваленное всяким хламом, совершенно нежилое помещение.
По бокам двери, отворившейся с хрустальным перезвоном колокольчиков, сидели две деревянные кошки почти с человека ростом.
Открыв от удивления рот, Куки разглядывала чудесных животных с умными и хитрыми мордочками. Их усы местами отломались. Скрутив хвосты у деревянных ног, кошки изящно изгибали узкие спинки. Протянув руку, Куки погладила одну из них и почти удивилась, ощутив под ладонью теплое полированное дерево, а не шелковистую шерстку.
Голубая Фея, сняв свою широкополую шляпу, расписанную васильками, с довольной улыбкой наблюдала за гостьей. Она смотрелась скорее третьей кошкой, чем обычным человеком. Впрочем, разумеется, женщина не была обычным человеком, вот уж нет!
Раздумывая, что же ее ожидает дальше, Куки продолжала озираться вокруг. И поэтому едва не упала, когда хозяйка дома ласково заговорила с ней:
– Ах ты, бедная крошка! – сказала она. – Как это ты попала в такую страшную и запутанную историю?
– Э… – Куки не могла придумать, о чем бы ей поговорить с Голубой Феей. Не о погоде же, в самом деле?
– Ну, пойдем. Да, расскажи мне, кто ты и как в нее попала, – предложила женщина и повела ее в глубь дома, не забыв, однако, запереть дверь на старомодный ржавый ключ.
Дом был щедр на всякие чудеса. Зайдя в следующую комнату, вероятно гостиную, Куки оказалась в слоеном радужном свете. Оглядевшись, она поняла, что это из-за цветных витражей, заменявших в окнах обычное стекло.
У самых дверей на столе стояла корзинка с яблоками. Протянув Куки одно из яблок, сумасшедшая усадила не сопротивлявшуюся от удивления гостью на стул и принялась расчесывать ее волосы, раскрутив предварительно старушечий бублик, в который они были уложены. Повязку с головы Куки сняла еще в машине Стэнли, не решаясь въехать в город в подобном героическом виде.
– Давно мне хотелось иметь такую славную девочку! – бормотала Фея под хруст уплетаемого Куки яблока. – Вот увидишь, как ладно мы заживем с тобою!
Куки поперхнулась. То есть как это «ладно заживем»? Уже опасливо покосившись на вне всякого сомнения безумную женщину, Куки начала беспокоиться за исход этого визита.
 
Внимательнее осмотревшись, она обратила внимание на то, как много здесь было цветочных горшков. Вот отчего и сырость, и запах зелени. Осторожно освободив свои волосы из рук хозяйки, она встала и прошлась по комнате, разглядывая растения.
Здесь были самые разные цветы. Садовые, комнатные и даже полевые, которые, как ранее была уверена Куки, не могли цвести в теплицах, тем более уж никак не одновременно!
Здесь было несколько редчайших видов орхидей, которые, как доподлинно она знала, стоили целое состояние. Огненная лилия стояла рядом с широкой кадкой, полной цветущих подснежников.
Из кашпо на стене свисали вьюнки и горошек. Гиацинты издавали резкий сладкий аромат, перебивавший тонкий запах нарцисса. На ломберном столике стоял горшок с яркими желтками одуванчиков.
В сопровождении невнятного лепета больной женщины Куки, не веря своим глазам, подходила к цветам и, осторожно прикасаясь к ним кончиками пальцев, чувствовала живые, свежие и упругие стебли, травянисто-мягкие лепестки и перетирала оставшуюся на подушечках пальцев сухую пыльцу.
Пройдя в другой конец садика, Куки остановилась перед кадкой с розовым кустом. Увлеченная рассматриванием роз необычного оттенка, она не сразу обратила внимание на фотографию в рамке под треснувшим стеклом, висевшую над розами.
На почти выцветшем снимке были изображены три человека и маленький ребенок. В мужчине Куки без колебаний признала своего отца. Одной из женщин была ее мать, все в том же привычном белоснежном облачении медицинской сестры, разве что устаревшего фасона.
Женщиной, державшей на руках маленькую девочку, была Голубая Фея. Но Куки поразило даже не то, насколько изменилась эта женщина (из-за болезни ли, из-за давности лет), и не то, что она держала на руках двух-трехлетнюю Куки, а то, насколько были похожи обе женщины… Как сестры.
 
Глава 19
Одноглазый Робинсон принял Корки со всеми возможными почестями, как старого приятеля. В денежных вопросах тот еще раньше зарекомендовал себя с самой благоприятной стороны. «Неужели на себя он будет тратить звонких монет меньше, чем на какую-то безродную преступницу?» – справедливо рассуждал практичный тюремщик.
А к высокородным лордам ему, старому служаке, не привыкать. «Поместим новенького по соседству с его подопечной – куда как хорошо видеть знакомое лицо в таких печальных обстоятельствах». Выглядел Корки в течение всей процедуры передачи караулом арестованного в тюрьму вполне спокойно.
«Надо полагать, – усмехнулся в седой ус Робинсон, – он уже всех знакомых в Тайном совете известил о своих печальных обстоятельствах. Но да не так скоро это все делается».
По своему опыту старый тюремщик наверное знал, что успеет вытянуть из нового постояльца немалые средства за разного рода услуги, в которых Робинсон был большим знатоком.
Корки ни на градус не изменил свое обращение с надзирателем. Несмотря на перемену статуса с почетного посетителя на не менее почетного постояльца. Разговаривал он все тем же надменным голосом, смотрел на всех все с тем же легким оттенком презрения и голову держал все так же высоко.
Это понравилось повелителю всех заключенных, и он с удовольствием предвкушал, когда время, невзгоды и лишения (а возможно, и казнь, кто знает?) внесут свои коррективы в облик и манеры его гостя.
– Добро пожаловать, – совершенно искренне приветствовал он Корки, закрывая камеру, за которую тот выложил все, что при нем было, добавил: – Если пожелаете послать друзьям письмо, я к вашим услугам, не извольте беспокоиться.
– Не сомневаюсь, – слегка поморщившись, ответил Корки и, выразительно посмотрев на Робинсона, дал понять, что на данный момент не нуждается в его обществе.
На столе горела свеча. Ни бумаги, ни перьев – а впрочем, кому же и о чем он будет писать? Подойдя к столу, узник задул свечу. Камера вместо теплого, золотистого и живого света погрузилась в мертвую, каменную и холодную тьму.