Каирская трилогия (ЛП)

— И что ты ему ответил?
— Естественно, я поблагодарил его за его доверие…
Мать не задала ему ещё один напрашивающийся вопрос, который ей подсказывало любопытство: о том, что ей так хотелось узнать. Однако сделала она это с тем, чтобы замаскировать своё смущение и дать себе отсрочку на размышление. Затем она принялась спрашивать, не с этой ли просьбой связано появление тех трёх посетительниц, что приходили к ним в дом несколько дней назад?! Тут она вспомнила, как одна из них в ходе беседы о семье господина Ахмада сказала — до прихода Хадиджи — что они слышали, что у него есть две дочери; вот тогда она и поняла, что пришли они за тем, чтобы взглянуть на обеих девушек, но осталась глуха к их намёку. Посетительницы принадлежали к семейству торговца из квартала Ад-Дарб Аль-Ахмар [37]. Отец того офицера, о котором как-то говорил Фахми, служил в Министерстве труда и занятости. Но это ещё не опровергало решительно всякую связь между двумя семьями, так как обычно одно семейство засылало свах из числа дальних родственниц из осторожности. Как же ей хотелось спросить Фахми именно об этом, и как же она боялась, что ответ его станет подтверждением её опасений, и обречёт на новое разочарование все надежды старшей дочери. Однако Хадиджа случайно сама, вместо матери, задала вопрос, что рвался из её груди наружу, при этом невольно сев и вяло засмеявшись:
— Может быть, это и привело тех трёх посетительниц к нам домой пару дней назад?
Но Фахми перебил её и сказал:
— Да нет. Он сказал мне, что пошлёт к нам свою мать в случае согласия на его просьбу…
Однако, несмотря на тон, который внушал им, что он говорит правду, он не был искренним в своих словах: из рассказа офицера он понял, что те дамы, что посетили его мать, — родственницы молодого человека. Но он боялся, как бы его слова не причинили боль старшей сестре, к которой, несмотря на всю его любовь к Аише и убеждённость в том, что его друг-офицер достоин её, питал нежные братские чувства, и испытывал величайшее страдание из-за её невезения. Возможно, именно её неудачи и невезение и оказали на его чувства к ней такое сильное воздействие, достигшее высшего предела.
Ясин громко засмеялся, и с юношеским ликованием сказал:
— Кажется, скоро мы соберёмся сразу на двух свадьбах…
Мать с неподдельной радостью воскликнула:
— Да услышит тебя Господь…
— А ты поговоришь с отцом и от моего имени тоже?…
Этот вопрос вырвался из его уст, пока он занимался вопросами чужого сватовства вместо своего собственного, однако после того, как он заикнулся об этом, наступила странная пауза, словно внушившая ему воспоминания. Но вопрос этот сорвался не с языка его, как если бы он их слышал, но слова входили в одно ухо и вылетали из другого, не задержавшись там и погрузившись в глубины сознания. Те воспоминания плавали и цеплялись за него, и случайно на ум ему пришёл аналогичный вопрос, который он и задал матери при похожих обстоятельствах. Сердце его сжалось от боли, и он вновь почувствовал несправедливость, похоронившую его надежду заживо.
Он снова сказал себе, как уже делал не раз за последние дни: как он был бы счастлив и доволен всей своей жизнью, как радовался бы завтрашнему дню, не будь жестокой воли отца. Эти воспоминания отвлекли его внимание от других дел, и он поддался грусти, точивший его сердце. Мать же долго думала, а затем спросила:
— А не лучше ли нам будет подумать о том, что мне ответить твоему отцу, если он спросит меня, что же по сути подтолкнуло этого офицера попросить руки Аиши, и почему он не просит руки Хадиджи, ведь он пока что не видел ни той, ни другой..?
Обе девушки внимательно посмотрели на мать, однако вспомнили, как тогда они одновременно стояли у окна, хотя сейчас Хадиджа воспринимала это с большим возмущением, чем прежде. Её сердце бунтовало против слепого рока, который во что бы то ни стало хотел вознаградить благом легкомыслие и безрассудство. А потоку радости Аиши преградило путь замечание, брошенное матерью — помеха эта была словно острая кость, застрявшая в горле того, кто наслаждался проглоченным аппетитным куском, и вскоре страх поглотил всю радость, сотрясавшую её душу.
 
Один Фахми разволновался из-за слов матери, и не в защиту Аиши, как могло показаться. Он не допускал возможности защищать Аишу в присутствии Хадиджи в такой деликатной ситуации. Нет, он злился, подавляя свою грусть, что не позволяла ему в открытую защищать себя перед отцом. Разгорячившись от гнева, он обратился к отцу, на самом деле адресуя свои слова матери:
— Это же произвол, которому нет оправдания ни с точки зрения здравого смысла, ни с точки зрения мудрости. Неужели ещё есть такие мужчины, что не знают многих вещей о достойных женщинах, которых держат дома взаперти, вдали от их родных, с которыми те хотят пообщаться, и то лишь в рамках дозволенного?
Но мать и не думала возражать ему, она лишь пыталась скрыться за спиной их отца, пока не отыщет выхода из тупика между Аишей и Хадиджей, в котором оказалась. А когда Фахми откровенно заговорил с ней о своей потребности, он посчитала необходимым сказать ему также откровенно:
— А не лучше ли будет тебе подождать, пока к нам не придёт весть от этих посетительниц?!
Хадиджа не могла больше хранить молчание, и подталкиваемая собственной гордостью, которая непременно хотела показать всем насколько ей безразлична вся эта тема, несмотря на внутреннее волнение и пессимизм, сказала:
— Это одно, а то — совсем другое, а потому нет никакой необходимости откладывать одно из-за другого…
Мать тихо, но твёрдо произнесла:
— Мы все согласны отложить замужество Аиши до тех пор, пока Хадиджа не выйдет замуж.
Аиша только и могла, что мягко и примирительно сказать:
— Это уже давно решённое дело…
Грудь Хадиджи наполнилась злобой, как только она услышала в голосе сестры эти мягкие нотки, но свойственная ей самой мягкость, возможно, ещё больше злила её. Может быть, это было оттого, что сестра внушала симпатию, которую Хадиджа изо всех сил отвергала, или из-за того, что ей хотелось, чтобы сестра откровенно выразила свой протест. Тем самым она дала бы ей шанс накинуться на неё и успокоить свой гнев, раз уж эта ложная и ненавистная ей симпатия была бронёй Аиши, которой та прикрывалась от неприятностей, и удваивала гнев Хадиджи, что всегда был начеку. И в конце концов, горячым тоном она смогла произнести:
— Я не согласна с тем, что это уже давно решённое дело, ведь несправедливо, когда злой рок принуждает вас упускать свой шанс!..
Фахми обратил внимание, что в словах Хадиджи таилась некая мрачная грусть, несмотря на то, что внешне она, казалось, находилась во власти альтруизма. Он высвободился из-под гнёта своих личных печалей, и теперь испытывал раскаяние из-за того, что вырвалось у него в порыве, и заставило Хадиджу считать его откровенно расположением к Аише. Обращаясь к Хадидже, он сказал:
— Начинать разговор с отцом о просьбе Хасана Эфенди не означает, что нужно согласиться на свадьбу Аиши прежде твоей свадьбы. Для нас уже хорошо будет получить его согласие на сватовство, о котором мы объявим в подходящее на то время!
Ясина не убедила обоснованность мнения о том, что следует устроить одну свадьбу раньше другой, однако он не нашёл в себе достаточно смелости, чтобы высказать свою точку зрения. Он лишь ограничился словами, из которых было ясно, что он хочет сказать:
— Женитьба — это тот путь, который не минует никого, и тот, кто не женится сегодня, женится завтра.
И тут раздался звонкий голос Камаля, который с интересом следил за их разговором — он неожиданно спросил:
— Мама…, а почему женитьба — это тот путь, который не минует никого?
Однако она не стала обращать внимания на него, так как его вопрос не возымел на неё никакого действия, в отличие от Ясина, который разразился зычным смехом, не сказав ни слова. Мать же промолвила:
— Я знаю, что любая девушка выйдет замуж — не сегодня — так завтра, однако тут есть такие моменты, которыми не стоит пренебрегать…