Крымские истории

Их мальчик, гордость отца и матери, завершал десятый класс, и они, за сытным и обильным ужином, обсуждали планы по устройству его будущего. Она и не заметила, как за последние годы на четыре размера увеличила всю свою одежду, но была, как всегда, даже сильно затяжелев, свежа и красива. Той отцветающей красотой греховных женщин, которая уже никогда не возвращается и отцветает ярко и пышно, очень быстро – раз и навсегда.
Во время ужина служка, в учтивом поклоне, передал на серебряном подносе, как было заведено у них, корреспонденцию.
Среди многих писем, документов, лежала визитная карточка французского писателя Жоржа де Пеппла, который был очень модным в Европе, ибо никто более правдиво не передал всю трагедию белого движения в России и, особенно, в Крыму.
Было такое ощущение, и председатель ЧК – и как участник тех событий, и как читатель французского писателя – понимал, что пишет очевидец этих страшных событий, суровых потрясений, сам перенёсший их и прошедший по своей страшной дороге, через все злоключения судьбы.
– О, дорогая этого надо принять. Непременно принять. Ты же тоже зачитывалась его романами, которые стали выходить где-то с двадцать восьмого года, помнишь?
И он, неторопливо поднявшись, направился к роскошным шкафам, в которых стояли тысячи тщательно подобранных книг. Своей библиотекой он гордился и знал, что такой нет ни у кого более.
Сам лично, по завершению спецмероприятий, как он называл аресты былой знати, отбирал в свою библиотеку оставшиеся от прежних хозяев книги.
Его жена как-то нервно вздрогнула и ответила ему в спину:
– Нет, дорогой, ваши войны и кровь, испытания – меня никогда не прельщали и не занимали… Мне просто страшно… И не интересно… Я – не хочу даже вспоминать об этом.
Скоро её муж вернулся к столу. В руках он нёс десять–двенадцать книг, на обложке которых значился один и тот же автор – Жорж де Пеппл.
Председатель ЧК особо гордился тем, что в одной из книг автор так правдиво и ярко отобразил его образ, ярого борца против сил старого мира, что даже на совещании в Москве, он и думать не мог о такой чести, сам товарищ Сталин многозначительно подчеркнул:
«Вот каким должен быть работник органов, если даже иностранные писатели отмечают его ревностное служение партии, стране…».
– И Вам, товарищ Сталин, – смел подать голос председатель ЧК.
И попал в точку. С этого дня Сталин ему доверял всецело, неоднократно ставил в пример всему руководству Чрезвычайной комиссии - как надо выкорчёвывать контрреволюцию по всей стране.
В Крыму, где её засилье было даже большим, в силу известных обстоятельств, связанных с окончанием гражданской войны, сегодня установлена нормальная, вполне достойная для строительства нового строя, обстановка.
И его сердце, при этих воспоминаниях, наполнялось гордостью, так как сам Вождь отметил, что в наведении революционного порядка в Крыму – большая личная заслуга товарища Гольдберга, у которого надо всем учиться.
Поэтому Председатель ЧК, всецело доверяясь в домашних делах безукоризненному вкусу своей жены, всё же не удержался и поставил дополнительные задачи своему секретарю по приёму известного иностранного писателя завтра, и занялся своими неотложными задачами, которые не убавлялись, а напротив – нарастали каждый день.
У неё тоже были планы на весь будущий день, как всегда – магазины, выставки модной одежды, парикмахер…
К восемнадцати тридцати вся семья была в сборе. За красиво сервированным столом на веранде, которая нависала над самым морем и была построена по её настоянию, сидел председатель ЧК Крыма в строгом костюме; ослепительно сияя – отдавала последние распоряжения прислуге – его красавица-жена; и скромно и тихо, вглядываясь в дымку над морем – безмятежный и красивый юноша, чистое и одухотворённое лицо которого портило единственное – капризный излом губ.
Слегка дождило, совсем немного, но это ещё больше подчёркивало уют и красоту дома, в котором ждали высокого гостя.
Минут без пяти к назначенному сроку, возле дома заурчала машина, из неё – было видно из окон веранды, у которых стояла вся семья председателя ЧК Крыма, вышел стройный и высокий мужчина в богатой и строгой европейской одежде, в шляпе и переливающейся накидке.
 
Открыв зонт, он постоял у двери особняка, хотя она была открыта и служка приглашал войти в дом, полюбовался морем, а только затем, передав зонт тому же вышколенному служке – легко взбежал по ступенькам в прихожую.
Это был настоящий зал. Пальмы, зеркала, дорогое серебро люстр и тяжёлые портьеры, делали её величественной и нарядной.
Посреди прихожей, вся семья председателя ЧК Крыма, встречала именитого гостя.
Он твёрдо пожал руку хозяину дома, тот даже вздрогнул от боли, поцеловал холёную руку хозяйки и на европейский манер – потрепал по щеке их отпрыска, красивого, черноволосого юношу, который даже в этой обстановке не мог убрать со своего лица привычную мину надменности и превосходства.
Француз приятно удивился, увидев, что рядом с обеденным столом, на инкрустированном золотом столике, в каких-то восточных рисунках, лежали, в двух аккуратных стопках, все его книги.
– Благодарю Вас, месье Гольдберг. Мне это очень приятно, – произнёс он, неожиданно, на чистейшем русском языке эти слова учтивой признательности, от которых и председатель ВЧК по Крыму и его жена отчего-то вздрогнули.
– Я вижу, что у Вас нет только моего последнего романа. Но он вышел только что и его, конечно же, Вы просто не могли иметь.
Как-то зловеще усмехнулся в свои аккуратные усы и добавил:
– Я его, с радостью, Вам дарю сейчас, – и он, вынув из нарядного портфеля книгу, на обложке которой была, как и на всех его книгах – свеча, Георгиевские крест и шашка, открытая книга, быстро подписал красивой ручкой, в золоте, дарственную и положил сверху стопки своих книг.
– Только одно условие, господа – эту книгу Вы прочтёте, ну, хотя бы – просмотрите, лишь после моего ухода. Иначе я буду лишён приятной беседы с такими интересными людьми. И – такими… желанными для меня, для нашей… встречи.
И как-то заговорщицки посмотрел при этом на председателя ЧК Крыма, подмигнул ему и загадочно заключил:
– Я просто убеждён, что и наша встреча послужит мне новым сюжетом к будущему роману. Вы столько знаете и столько видели, что можно тома написать. С нетерпением буду ждать Ваших интересных рассказов, историй, приключений…
Председатель ЧК от глубокого удовлетворения даже покраснел:
– М-м-м, да, уж, но для нас Ваше пребывание, Ваш визит – это такая честь. Не скрою, польщён, что в одной из Ваших книг, я предстаю каким-то идеальным, чуть ли – не святым на службе нашей власти…
– О, господин Гольдберг, наши профессии с Вами схожи и сберечь святость там, где ты видишь всё несовершенство человеческой натуры – предательство, ложь, обман, корысть, поругание клятв и даже обетов пред Господом – о какой святости можно говорить в этом случае?
– Мы с Вами – страшные грешники, – заключил он и покровительственно похлопал Гольдберга по плечу, а затем, залпом, выпил полный фужер вина.
– О, памятный для меня портвейн красный, Ливадийский. Давно его не пробовал. Почти двадцать лет. Полагаю, что Вы знаете, что это – любимое вино последнего Государя.
Гольдберг при этом даже поморщился:
– Для этого, господин писатель, мы и революцию делали, чтобы, так сказать, трудящиеся…
Француз красноречивым жестом обвёл богатое убранство дома председателя ЧК и откровенно засмеялся. Жена чекиста, увидев холодный и жёсткий блеск его очей при этом, как-то сжалась и вся побледнела.
Хозяин, после минутного замешательства, кинулся к писателю и, стараясь разрядить напряжённость, предложил:
– А может – коньяк? У нас есть замечательный, многолетней выдержки, коньяк.
– Да, – ответил француз, сегодня – лучше коньяк. Много коньяку. Мне, что-то уже очень давно, не было так интересно и так… весело. Благодарю Вас, господа,… за честь.
Коньяк приятно туманил голову хозяина и его именитого гостя.