Стихотворения. Поэмы. Пьесы

1919–1920
  
ЛЮБЛЮ
 
ОБЫКНОВЕННО ТАК
 
 
Любовь любому рожденному дадена, —
 
но между служб,
 
доходов
 
и прочего
 
со дня на день
 
очерствевает сердечная почва.
 
На сердце тело надето,
 
на тело — рубаха.
 
Но и этого мало!
 
Один —
 
идиот! —
 
манжеты наделал
 
и груди стал заливать крахмалом.
 
Под старость спохватятся.
 
Женщина мажется.
 
Мужчина по Мюллеру мельницей машется.
 
Но поздно.
 
Морщинами множится кожица.
 
Любовь поцветет,
 
поцветет —
 
и скукожится.
 
 
МАЛЬЧИШКОЙ
 
 
Я в меру любовью был одаренный.
 
Но с детства
 
людьё
 
трудами муштровано.
 
А я —
 
убёг на берег Риона
 
и шлялся,
 
ни черта не делая ровно.
 
Сердилась мама:
 
«Мальчишка паршивый!»
 
Грозился папаша поясом выстегать.
 
А я,
 
разживясь трехрублевкой фальшивой,
 
играл с солдатьём под забором в «три листика».
 
Без груза рубах,
 
без башмачного груза
 
жарился в кутаисском зное.
 
Вворачивал солнцу то спину,
 
то пузо —
 
пока под ложечкой не заноет.
 
Дивилось солнце:
 
«Чуть виден весь-то!
 
А тоже —
 
с сердечком.
 
Старается малым!
 
Откуда
 
в этом
 
в аршине
 
место —
 
и мне,
 
и реке,
 
и стоверстым скалам?!»
 
 
ЮНОШЕЙ
 
 
Юношеству занятий масса.
 
Грамматикам учим дурней и дур мы.
 
Меня ж
 
из 5-го вышибли класса.
 
Пошли швырять в московские тюрьмы.
 
В вашем
 
квартирном
 
маленьком мирике
 
для спален растут кучерявые лирики.
 
Что выищешь в этих болоночьих лириках?!
 
Меня вот
 
любить
 
учили
 
в Бутырках.
 
Что мне тоска о Булонском лесе?!
 
Что мне вздох от видов на море?!
 
Я вот
 
в «Бюро похоронных процессий»
 
влюбился
 
в глазок 103 камеры.
 
Глядят ежедневное солнце,
 
зазнаются.
 
«Чего — мол — стоят лученышки эти?»
 
А я
 
за стенного
 
за желтого зайца
 
отдал тогда бы — все на свете.
 
 
МОЙ УНИВЕРСИТЕТ
 
 
Французский знаете.
 
Делите.
 
Множите.
 
Склоняете чудно.
 
Ну и склоняйте!
 
Скажите —
 
а с домом спеться
 
можете?
 
Язык трамвайский вы понимаете?
 
Птенец человечий,
 
чуть только вывелся —
 
за книжки рукой,
 
за тетрадные дести.
 
А я обучался азбуке с вывесок,
 
листая страницы железа и жести.
 
Землю возьмут,
 
обкорнав,
 
ободрав ее —
 
учат.
 
И вся она — с крохотный глобус.
 
А я
 
боками учил географию —
 
недаром же
 
наземь
 
ночевкой хлопаюсь!
 
Мутят Иловайских больные вопросы:
 
— Была ль рыжа борода Барбароссы? —
 
Пускай!
 
Не копаюсь в пропыленном вздоре я —
 
любая в Москве мне известна история!
 
Берут Добролюбова (чтоб зло ненавидеть), —
 
фамилья ж против,
 
скулит родовая.
 
Я
 
жирных
 
с детства привык ненавидеть,
 
всегда себя
 
за обед продавая.
 
Научатся,
 
сядут —
 
чтоб нравиться даме,
 
мыслишки звякают лбенками медненькими.
 
А я
 
говорил
 
с одними домами.
 
Одни водокачки мне собеседниками.
 
Окном слуховым внимательно слушая,
 
ловили крыши — что брошу в уши я.
 
А после
 
о ночи
 
и друг о друге
 
трещали,
 
язык ворочая — флюгер.
 
 
ВЗРОСЛОЕ
 
 
У взрослых дела.
 
В рублях карманы.
 
Любить?
 
Пожалуйста!
 
Рубликов за сто.
 
А я,
 
бездомный,
 
ручища
 
в рваный
 
в карман засунул
 
и шлялся, глазастый.
 
Ночь.
 
Надеваете лучшее платье.
 
Душой отдыхаете на женах, на вдовах.
 
Меня
 
Москва душила в объятьях
 
кольцом своих бесконечных Садовых.
 
В сердца,
 
в часишки
 
любовницы тикают.
 
В восторге партнеры любовного ложа.
 
Столиц сердцебиение дикое
 
ловил я,
 
Страстною площадью лежа.
 
Враспашку —
 
сердце почти что снаружи —
 
себя открываю и солнцу и луже.
 
Входите страстями!
 
Любовями влазьте!
 
Отныне я сердцем править не властен.
 
У прочих знаю сердца дом я.
 
Оно в груди — любому известно!
 
На мне ж
 
с ума сошла анатомия.
 
Сплошное сердце —
 
гудит повсеместно.
 
О, сколько их,
 
одних только весен,
 
за 20 лет в распаленного ввалено!
 
Их груз нерастраченный — просто несносен.
 
Несносен не так,
 
для стиха,
 
а буквально.