Любовь по обмену. Разрешите влюбиться

– Объяснишь ему как-нибудь. – Развожу руками я и отворачиваюсь.
Меня такие мелочи мало волнуют.
– Как-нибудь… – Тихо повторяет она и тяжело вздыхает. Подходит к окну. – Кому, вообще, могло прийти в голову вылезать на крышу, чтобы покурить? Это же… – тщательно подбирает слова и, наконец, выдает – сумасшедшая вещь!
Обожаю ее английский.
– Пойдем, покажу. – Хватаю ее за руку и тащу к окну.
– Net! – Вскрикивает она по-русски, а затем переходит на привычный мне язык: – Нет, ни за что! Я… боюсь высоты…
Продолжаю тянуть ее за руку.
– А ты не смотри вниз. – Запрыгиваю на подоконник и помогаю ей подняться. Зоуи неохотно, но подчиняется. – Вот так. Идем, не бойся.
Осторожно спускаюсь на покрытую мягкой резиной под небольшим уклоном крышу. Чувствую, как дрожит девчонка. Мягко поддерживаю ее, когда она влезает на подоконник вслед за мной. Протягиваю обе руки, собираясь подхватить, но Зоуи не торопится – не доверяет мне. Держится одной рукой за раму, другой за подоконник, аккуратно свешивает вниз ногу.
– Я держу, не бойся.
Но на ней тонкое шелковое платьишко до колена, которое развевается на ветру. Она опасливо озирается по сторонам и придерживает подол. Читаю ее мысли – хочет скатиться вниз, чтобы спрыгнуть. Но так у нее возрастают шансы ободрать ее хорошенькую попку. Поэтому, не дожидаясь, когда она наделает глупостей, беру ее подмышки, поднимаю и крепко прижимаю к себе.
– Ой! – Срывается с ее губ, едва девчонка оказывается в невесомости в моих руках.
Ее сердечко стучит быстро и гулко, ощутимо пиная меня в ребра. Зрачки испуганно расширяются, тонкие светлые реснички хлопают в два раза быстрее обычного, а маленькие кулачки упираются в мою грудь. Вдохнув невольно приятный сладкий аромат, доносящийся от ее шеи, ставлю Зоуи на ноги. Теперь ее глаза, как два огромных блюдца – ей, и правда, страшно.
– Все хорошо, видишь. Посмотри. – Улыбаюсь.
Боже, до чего же она забавная. Маленькая трусишка!
Вцепилась пальцами в край моей футболки и застыла. Боится даже перевести взгляд с моего лица на что-то другое. Наконец, любопытство берет верх, и Зоуи оглядывается. Отсюда, с крыши, открывается прекрасный вид на район. Она должна была знать, ведь из ее окна видно примерно то же самое. Вот только здесь, где над крышей нависает огромная ветка яблони, еще уютнее – так и тянет присесть, чтобы полюбоваться приближающимися сумерками.
Здесь они, надо признаться, совсем другие, никак над океаном. Здесь вообще все другое: солнце, луна, закат, рассвет, небо. Даже Зоуи – она совершенно особенная. Правда, я еще не разобрался, почему. Но обязательно разберусь.
– Вот, – указываю на маленькую дощечку, уложенную на скате крыши рядом с яблоневой веткой. – Я нашел это здесь.
Мелкими шажками Зоуи приближается к этому импровизированному сиденью. Смотрит вверх, где край крыши нависает над этим сооружением, создавая козырек от дождя и ветра. Затем бросает взгляд на пепельницу, сделанную из старой консервной банки и прикрепленную гвоздем к стене. Внимательно все рассматривает с открытым от удивления ртом, и я понимаю, что она не знала об этом тайном месте ее брата.
Непостижимо.
Зоуи наклоняется, садится на доску, обхватывает колени и молча смотрит вдаль. Присаживаюсь рядом.
– Красивый вид, правда? – Выдаю.
– Да, – отвечает она на американский манер. Небрежно проглатывая окончание. И до меня доходит, что девчонка уже невольно копирует мое произношение. Какие-то два дня, а оно вон как – уже само у нее выходит.
– И удобно. – Продолжаю нести бред. – Не нужно спускаться на улицу, чтобы покурить.
– Угу. – Задумчиво кивает Зоуи. – Только вот я не знала, что Степа… бывал здесь.
Вытягиваю ноги и медленно вдыхаю прохладный вечерний воздух. Опять хочется курить.
– Неловко вышло с твоим парнем.
– Да. Очень. – Она поворачивается и долго смотрит на меня, а затем обхватывает свои предплечья руками, чтобы не мерзнуть. – Где ты был сегодня, Джастин?
Ее взгляд скользит по моему лицу и останавливается на разбитой губе.
 
– А почему в вашей стране никто не улыбается? – Спрашиваю я вместо ответа.
Зоя
Ну, если честно, этот вопрос совсем не удивителен. Я ожидала нечто подобное еще с того момента, как Челси рассказывала мне про small-talk: мало того, что американцы улыбаются всем подряд, так у них еще действует правило короткой светской беседы. Это когда ты приходишь в магазин, парикмахерскую, стоишь в очереди в какое-то учреждение и обмениваешься ничего не значащими, бессодержательными фразами со случайными людьми.
Разговоры о пустяках, о погоде, о своей семье – неотъемлемая часть этикета в Штатах и Старом Свете. Поболтать с незнакомыми людьми или кассиром в супермаркете – это проявление вежливости и учтивости. Даже если ты торопишься, даже если нет настроения – обменяться хотя бы парой дежурных фраз приходится.
Для моей страны – это, конечно, непривычно. И это еще мягко сказано. Одно дело, когда ты знаешь продавца в магазине возле дома, и совершенно другое – когда спрашиваешь у первого встречного кассира: «Хэй, привет, как дела? Не правда ли, сегодня ужасно холодно и ветрено?» Я даже представляю выражение лица, с каким на тебя посмотрят после этой фразы. Самое щедрое, на что ты можешь рассчитывать в ответ, это сдержанное: «угу».
И дело тут не в воспитании, а в менталитете.
– Понимаешь, – начинаю я, и меня все еще потряхивает после случившегося во время разговора со Славой. – Сначала это кажется грубостью… но, думаю, русские просто более искренни в своем отношении к другим людям. Мы не унылые, мы – серьезные. Нас часто настораживает, если человек улыбается без причины. – Разглаживаю складочки на платье и замираю, когда на мое запястье вдруг садится большая бабочка. Она наряжена в идеально белое одеяние с крупными черными пятнышками, а по краям крылышек, словно кто-то пеплом присыпал – тянется красивая черная окантовка. – Мы не улыбаемся, потому что так нужно или так принято. – Говорю с придыханием. – Если россиянин тебе улыбнулся, значит, он реально хорошо к тебе относится.
Я боюсь дышать. Не хочу, чтобы она улетала. Розовый закат, пробивающийся через ветви яблони, причудливо отражается в узорах ее тонких, хрупких крыльев. Моя рука заметно дрожит. Медленно поворачиваюсь к Джастину. Одними только глазами.
Он тоже смотрит. Завороженно, удивленно затаив дыхание. Его рот приоткрыт, черные ресницы колышутся, привлекая внимание к блестящим в лучах заката пытливым зрачкам. Когда парень громко сглатывает, его кадык дергается вверх-вниз, и это вызывает у меня улыбку, потому что я, кажется, впервые вижу его таким искренним. Ни морщинки на напряженном лице, ни самоуверенной ухмылки, ни злости в ярко-синих глазах. Изумление. Чистейшее, кристально прозрачное, открытое, будто и он сам сейчас распахнут душой наружу.
– Вот так? – Вдруг спрашивает он, переводя на меня взгляд.
– Что? – Хмурюсь я, вновь уставившись на подрагивающую крыльями на моей руке бабочку.
– Я про твою улыбку. – Шепчет он. – Это я ее заслужил? Или махаон?
Встряхиваю головой, потому что кожи на моем предплечье касается что-то горячее. Это его рука. Жар рождается где-то глубоко в груди и поднимается выше, ударяя краской в лицо, в шею и даже в уши. Смотрю, как бабочка готовится взлететь, и осторожно тяну ноздрями влажный прохладный воздух.
О, Боги… Джастин так близко, что я почти ощущаю запах геля для душа, исходящий от его кожи. Кедр и бергамот – видела сегодня тюбик на полочке в ванной.
– Махаон. – Говорю одними губами, и бабочка взлетает.
И как же я позабыла это название? Однажды в детстве бабушка в деревне показывала мне ее. «Что со мной? Почему я думаю о запахе какого-то постороннего парня, когда у меня есть мой Слава? Он далеко, но думает обо мне, скучает, ждет-не дождется, когда мы снова встретимся. А тут этот грубиян, его недвусмысленные намеки, губы идеальной формы… Боже, какие губы…»