Сувениры доктора Ватсона (СИ)
— Да, конечно, — немного растерявшись, ответил я.
До башни было довольно далеко. Герцогиня и я вышли из библиотеки, прошли вдоль всего этажа, дошли до конца коридора правого флигеля и поднялись по винтовой лестнице на три или четыре витка. На самом верху башни находился крошечный кабинет с двумя окнами. Кабинет был так мал, что в нём едва помещался небольшой стол, а места для стульев уже не было. В центре стола стоял письменный прибор, по правую сторону которого лежал журнал для заметок, а по левую — книга Брема «Жизнь птиц» и армейский бинокль.
— Простите, доктор, — улыбнулась герцогиня, — здесь даже негде сесть. Но во всей усадьбе нет места лучше для наблюдения за птицами. Кроме, пожалуй, кабинета моего тестя в башне левого флигеля.
— Как его самочувствие?
— Откуда вам известно, что мой свёкр хворает? — подняла брови её светлость.
— Об этом писали в газетах, когда он оставил службу, — нашёлся я. — Он же был одним из тех, кто проложил в Британии телеграф, верно?
— Да, телеграф был делом его жизни. В его кабинет даже когда-то провели провода.
Она взяла бинокль и подошла к восточному окну. Примерно четверть часа она стояла у окна, не отрывая глаз от бинокля, а потом вернулась к столу, открыла журнал и сделала несколько быстрых записей.
— Как вы думаете, доктор Ватсон, какие птицы больше всего меня занимают в эти дни?
— Трудно сказать… Может быть, куропатки? Если память меня не подводит, они изображены на вашем гербе.
— Я наблюдаю за ласточками. Они сегодня летали высоко, а это значит, что завтра дождя не будет. Поэтому сегодня вечером перед усадьбой разобьют павильон для завтрашнего спектакля.
— В таком случае мы не будем мешать приготовлениям, — понимающе кивнул я.
Герцогиня и я вернулись в библиотеку, где Холмс с герцогом сидели за столом и по-прежнему рассматривали фолиант. Когда мы вошли, герцог повернул голову в сторону супруги и спросил:
— Какие новости? «Увещевания его авгуров удержат дома Цезаря» [7]?
— Погода завтра будет ясной, и, значит, пора разбивать павильон, — произнесла леди Ольнистер.
Холмс поднялся из-за стола и с поклоном произнес:
— В таком случае мы не будем мешать приготовлениям.
Герцог тоже поднялся.
— Джентльмены, — сказал он, — я сердечно благодарен вам за визит и особенно признателен мистеру Холмсу за консультацию. Позвольте, я провожу вас.
В гостиницу мы возвращались той же дорогой, что пришли. Я рассказывал Холмсу о том, как её светлость наблюдала за птицами, а он, вопреки обыкновению, даже не перебивал мой рассказ вопросами. Зная моего друга много лет, я понимал, что он сейчас сопоставляет новые факты и наблюдения, которые складываются в его уникальном разуме в немыслимое количество самых разнообразных вариантов и сочетаний.
Остаток дня прошел без заслуживающих внимания событий. Ужинали мы опять в фойе гостиницы. За ужином я спросил Холмса:
— Что вы думаете о нашем визите в усадьбу Ольнистеров? Вы по-прежнему считаете, что мы не зря приехали?
— Ватсон, я еще не вижу всей картины, но отдельные её части начинают обретать очертания. Моя интуиция говорит, что дело это окажется весьма любопытным. Но мне не хватает информации. Завтра мы поднимемся на башню, возможно это кое-что прояснит.
С этими словами Холмс пожелал мне доброй ночи и ушёл к себе. Его номер был соседним с моим, и этой ночью я заснул не только под далекое пение соловьев, которое доносилось до моего раскрытого окна из буковой аллеи, но и под звук размеренных шагов: за стеной Холмс ходил по комнате, размышляя над нерешённой проблемой.
* * *Утро следующего дня было суетным: в гостиницу мистера Эттвуда со всех концов Британии начали съезжаться зрители предстоящих спектаклей. Готовясь к приезду этой публики, хозяин гостиницы водрузил в лобби на стойку бронзовый бюстик Шекспира, а сам вырядился в раздутые бриджи и траченный молью расшитый кафтан. Добродушный, упитанный и болтливый, мистер Эттвуд и так несколько напоминал Фальстафа, а теперь его нелепый наряд и вовсе не оставлял сомнений в подобном сходстве. Над стойкой в аккуратной рамке был вывешен застеклённый автограф Джеймса Маршалла, гласивший: «Моему доброму мистеру Эттвуду, с дружеской признательностью за неизменно радушный прием».
Наскоро перекусив, Холмс и я выбрались из оживленного фойе и отправились в поместье «Три башни». В этот раз мы шли даже медленнее, чем вчера, и в буковой аллее нас обогнала забавная процессия. Впереди величественно шествовал Джеймс Маршалл, а следом за ним ярдах в пятнадцати семенила небольшая группа пугливых молодых девиц, одетых на американский манер в отороченные кружевом широкие платья ярких расцветок. Дважды раскланявшись с этим необычным шествием, мы продолжили наш путь. Несколько минут спустя мы свернули из аллеи на запад и через час пришли к наполовину застроенной лесами башне с часами.
Мы обогнули башню и подошли к двери. Старая деревянная дверь была закрыта на амбарный замок. Холмс вытащил из кармана пиджака набор отмычек и стал возиться с замком. Я отошел в сторону дороги и огляделся — к счастью, ни обитателям усадьбы, ни идущим на спектакль зрителям не было видно Холмса. Раздался глухой щелчок замка и скрип двери. Я вернулся к Холмсу, и мы вошли в башню.
Я ожидал, что внутри башни будет пыльно, но ошибся. Деревянные ступеньки большей частью были целы, поэтому мы поднялись без труда до самого верха. Там нашим глазам предстал величественный механизм башенных часов. Немыслимое количество латунных шестерёнок — от крошечных, не больше дюйма, до гигантских, диаметром чуть ли не в пару футов — шевелились, постукивали и подёргивали друг друга. Мне пришлось по душе это достижение технической мысли, но на Холмса, судя по всему, эти часы произвели ещё большее впечатление. Некоторое время он смотрел на них, не отрываясь.
— Ватсон, это просто восхитительный механизм!
— Да, Холмс, мне тоже понравились эти большие часы.
С минуту Холмс смотрел на меня, не произнося ни слова, а потом сказал:
— Мне нужно будет серьезно поговорить с герцогом. Давайте поторопимся, друг мой.
Когда мы вышли из башни, Холмс закрыл скрипучую дверь и повесил замок на место. Короткий путь до усадьбы мы проделали быстро, то и дело обгоняя направляющихся туда же зрителей.
Перед усадьбой красовался огромный павильон, половина которого представляла собой любительскую театральную сцену. В другой половине располагались импровизированные бутафорская и гримёрная, где уже обосновались приехавшие из Лондона актёры. Перед сценой немногочисленные слуги под руководством дворецкого Экклтона расставляли стулья и сооружали длинные скамейки.
Мы подошли к дворецкому.
— Экклтон, мы хотели бы увидеться с его светлостью, — произнёс Холмс.
Дворецкий несколько раз перевел взгляд с Холмса на незаконченный зрительный зал, потом бросил одному из слуг: «Восемь рядов! Восемь рядов по двадцать мест!» — и повернулся к нам.
— Прошу вас, джентльмены.
Мы проследовали за ним в гостиную-музей.
— Я позову его светлость, — сказал дворецкий и удалился.
Несмотря на то, что мы были в этой гостиной вчера, она производила не меньшее впечатление. Я прошелся вдоль стен с картинами и доспехами.
— Вы помните, Холмс, — сказал я, обойдя зал, — как герцог рассказал нам о своей ревности?
Холмс молча смотрел на меня, немного приподняв брови.
— Может статься, — продолжил я, не дожидаясь ответа на этот риторический вопрос, — что для ревности есть повод. Посмотрите — на столике под портретом герцогини лежит букетик цветов.
Холмс подошёл к столику, взял букет и повертел его в руках. Потом Холмс положил букет и быстро направился к выходу.
— Идёмте, Ватсон! Мне нужно кое-что проверить.
— Но спектакль вот-вот начнётся…
— Это важнее, — не останавливаясь, ответил Холмс, и я последовал за ним.
На выходе мы столкнулись с герцогом. Он уже был в костюме Макдуфа, и наряд подходил ему как нельзя лучше.