Королевы бандитов
– Я же сказала, что купила для себя.
Карем уставился на нее с недоверием, и на секунду Гите показалось, что он начнет и дальше ее расспрашивать про гостей, но его нахмуренный лоб разгладился.
– Попробовать-то уже успела? – поинтересовался Карем.
– Нет.
– Ладно, потом расскажешь, как она тебе. Если что, тхарру лучше пить охлажденной, конечно. – Он сунул руки в карманы коричневых слаксов. – Поедем в восемь тридцать, поэтому не напивайся так уж.
– Не буду.
– Спокойной ночи, Гитабен.
– И тебе того же.
* * *Утром Гита пришла к магазину Карема – он был ближе к шоссе, чем ее дом. Карем ее уже ждал. Вдвоем они зашагали по мощеной деревенской дороге, и Гита вдруг обнаружила, что молчание ее тяготит больше, чем спутника.
– Не боишься детей одних оставлять? – завела она разговор.
– Они в школе, – отозвался Карем. – Видит Аллах, эти бездельники ничему не учатся, зато за ними там бесплатно присматривают полдня.
– Сколько им сейчас?
– Одиннадцать, девять, шесть и пять… нет, погоди, семь и пять.
Гита могла бы сострить, но ее слишком уж поразило неожиданное открытие, что Карем определенно заботливый отец.
– Ого.
– Ну да, я в курсе – «планирование семьи», «нас двое – их двое» и все такое. Но мы с Саритой очень уж хотели дочку, и у нас получилось только с четвертого раза.
Гита постаралась подсчитать годы в уме.
– Кажется, твоя жена умерла в…
– Пять лет назад это было. Примерно в то время, когда Рамеш…
– Пропал.
– Ну да.
– Тяжело тебе, должно быть, справляться со всем в одиночку.
Карем пожал плечами:
– Да и вдвоем не легче. Брак есть брак.
Цветастый грузовик фирмы «Тата Моторз» обогнал их и остановился чуть впереди. На заляпанном грязью заднем бортике кузова читались буквы «HONK OK PLEASE» [42]. Плоский красный капот его был покрыт желтыми и синими узорами, на кабине и бортах теснились, налезая друг на друга, все цвета радуги. Машина казалась громоздкой, но веселенькой. Поздоровавшись с приятелем-водилой, Карем запрыгнул в кузов, заваленный соломенными брикетами, и сверху протянул руку Гите. Та, гордо отвергнув помощь, подобрала полы сари в кулак и сама взгромоздилась на солому, отстояв тем самым свою независимость, но слегка подрастеряв величие.
Привязанный ближе к кабине буйвол при виде их выразил вялое недовольство мычанием и снова уткнулся в жестяное ведро с травой. Пассажиры уселись друг напротив друга, прислонившись спинами к бортам. Карем уперся ладонями в широко расставленные колени; Гита села, закинув ногу на ногу и сверху пристроив джутовую сумку.
– У тебя там… – Карем коснулся пальцами своих волос.
– Что?
– Соломинка.
– А. – Она ощупала пучок и извлекла травинку.
Они поехали на юг, по деревенской окраине, где в тесных, плотно пристроенных одна к другой лачугах жили далиты. Крытые соломой и тростником халупы были такими низкими, что их полностью скрывали заросли вокруг поселения, лишь некоторые, более высокие, дома из глины и бетона были видны. И еще Гита узнала висельное дерево. «Висельным» его здесь никто не называл, но она в детстве слышала историю, произошедшую в этих краях, и с тех пор всегда о нем так думала.
Однажды ранним утром, задолго до рождения Гиты, две девочки двенадцати и тринадцати лет из низшей касты были найдены повешенными на их собственных дупаттах [43]. Трусы у обеих были спущены до лодыжек. С остывших пальцев капала роса. В деревню понаехали копы и предложили безграмотным родителям сестер подписать заявление о полицейском расследовании изнасилования и убийства. Вместо заявления стражи порядка по чьему-то наущению подсунули им ложное признание в том, что мать с отцом, дескать, уличили дочерей в распутстве и сами их повесили, чтобы сохранить фамильную честь. Сразу после этого их бросили в тюрьму – так, на рассвете, в мгновение ока была уничтожена целая семья.
Гита оторвала взгляд от висельного дерева. Реальный это был случай или же легенда, она не знала, но слышала, что далиты из их деревни совсем недавно обращались в панчаят с жалобами на то, что неизвестный мужчина в черной балаклаве нападает на девчонок по утрам, на рассвете, когда те ходят справлять нужду в поле, придушивает их и лапает. Местные жители выбрали в панчаят пятерых уважаемых людей для самоуправления на основе самых что ни на есть демократических принципов. Но с этой бедой деревенский совет никак помочь не мог, разве что посочувствовать семьям – правосудие отреагировало уклончиво, потому что опознать и поймать преступника не предвиделось возможным.
Зеленые, бурые, золотистые поля потянулись по обеим сторонам дороги. Однажды грузовик резко затормозил и долго стоял, дожидаясь, когда дорогу перейдет бесконечная вереница буйволов. Карем держался крепко и лишь покачнулся, когда машина встала как вкопанная, а Гита не успела вовремя за что-нибудь ухватиться и свалилась в сено. У Карема хватило великодушия притвориться, что он этого не заметил. Потом они сделали остановку у строительной площадки, рядом с которой громоздилась груда кирпичей – фургон еще разгружался, и местные девушки длинной вереницей носили от него на голове по одному-два кирпича, добавляя их к быстро растущей пирамиде. Вокруг паслись стада коров и коз, мирно щипали травку под присмотром пастухов в красных тюрбанах. Гита и забыла, сколько зелени в этих краях.
Минут через двадцать, хотя ей показалось, что времени прошло в два раза больше, они добрались до соседней деревни. Приятель Карема закинул в кузов несколько связок сахарного тростника, потеснив Карема, Гиту и невозмутимого буйвола. Мотор грузовика снова зарокотал; они продолжили путь. Карем вытянул из связки длинный стебель и предложил Гите, но та отказалась. Тогда он сам принялся жевать тростник, высасывая сладкий сок и сплевывая на дорогу жесткие волокна.
Гита невольно попробовала представить его пьяным. Каким он становится под воздействием спиртного – веселым, унылым, беспомощным, буйным, жестоким, любвеобильным? Последнее предположение ее внезапно испугало, и она отвернулась, щурясь на солнце, потому что не могла смотреть, как Карем пальцами снимает с языка тростниковую щепку. И щеки ее в этот момент запылали, конечно же, от жаркого солнца, а не от чего-нибудь там еще. Кожа у Гиты была слишком смуглая, поэтому румянец на ней не проявлялся – в отличие от Салони, которая легко краснела, и сейчас, наверное, впервые в истории Индии женщина возблагодарила судьбу за темный цвет лица.
Лишь когда они приехали в Кохру, Гита снова повернулась к Карему, чтобы договориться, где и через сколько часов они встретятся, чтобы отправиться обратно. Но у Карема были другие планы.
– Идем со мной, – позвал он.
– Что? Нет. У меня тут свои дела.
– Это ненадолго. Заглянем кое к кому, а потом пойдем по твоим делам.
– Если я пойду одна, управлюсь быстрее.
– А куда тебе торопиться? Водитель грузовика вернется за нами не раньше половины шестого.
Когда Гита снова открыла рот, чтобы возразить, Карем вздохнул:
– Гитабен, если хочешь идти за своими покупками одна – иди, пожалуйста, только позволь мне сначала кое-что тебе показать. После можешь делать что хочешь. – Он ущипнул себя за кожу на кадыке: – Слово даю.
Гита тоже вздохнула, сдавшись:
– Ладно. Пошли тогда, покончим с этим поскорее.
Они направились в жилой квартал, а не к ближнему базару, как ожидала Гита, и это ее слегка насторожило. В итоге Карем привел ее к большому двухэтажному особняку с террасой, обнесенной замысловатыми резными перилами. Возле низкой калитки, за которой начиналась обсаженная цветами дорожка к ярко-синей двойной двери дома, на улице играли дети. Гита услышала собачий лай, но самих собак нигде не было видно.
Когда они вошли за калитку, из дома показался мужчина лет сорока пяти и устремился к Карему с распростертыми объятиями. На террасе, обрамленной высоким пышным кустарником, стояли качели с проржавевшими креплениями, но хорошо отполированными железными цепями.