Гай

И это максимум, на который я способен, потому как, оторвавшись от ствола, падаю без сил. Тело пылает, словно меня затолкали в печь, но я прекрасно понимаю, что это признаки агонии, а жар, как защитная реакция организма на мороз. Он небольшой, но в некоторых местах кожу пронзают ощутимые покалывания, а значит, до момента, когда я сдохну, есть вероятность ещё и замёрзнуть. По этой причине нужно двигаться. Пока не останется сил, или пока не набреду на людей.
Вновь вглядываюсь в темноту, не оставляющей шансов на спасение, но делаю шаг, устояв, затем ещё и ещё, пока не набираю темп, кажущийся мне запредельным. На самом деле, скорее всего, я с трудом волочу ноги, запинаясь о ветки и насыпи снега. Топаю в никуда, движимый стремлением урвать чёртов кусочек жизни и подарить себе моменты осознанности. Удивительно, но сознание настолько ясное, что я могу припомнить имена всех тех, с кем работал. Даже лица вспоминаю, отмечая особенности, голос, жесты и фразы. Щегол повторял: «Хочешь жить – умей вертеться». И сейчас его слова как нельзя характеризуют ту задницу, в которой я оказался. Жить хочется, вот только возможность вертеться, рассыпается осознаем неизбежного итога.
Не знаю, сколько иду, не знаю куда, не знаю, что впереди и есть ли хоть что-то. Тело сигнализирует, что запас жизненных сил на исходе, и оно больше не желает сотрудничать. Падаю ничком. Неожиданно для самого себя, и понимаю, что подняться уже не смогу.
Смерть. Мы так редко о ней задумываемся, что её приход вводит нас в ступор. Нам кажется, впереди так много времени, что мы забываемся. Плывём по жизни, возомнив себя бессмертными, считая, что на длинной дороге ещё множество шансов и возможностей. Удивительно, но я сожалею не о том, что сделал, а о том, чего не сделал: не позвонил, не сказал, не пришёл, не оправдал ожиданий. И этих «не» так много, что я задыхаюсь от уничтожающей беспомощности и чёртового сожаления, заполняющего моё тело.
Я просрал так много шансов, сворачивая не туда, что в данный момент отчётливо вижу их все, словно перематываю плёнку на старом видеомагнитофоне, который монотонно и жестоко показывает мне пустой жизненный путь. Я столько упустил… После меня ничего не останется, и даже память, которая должна сохранить меня для других, со временем поблёкнет, подкидывая редким людям мой нечёткий образ. И сколько этих людей?
Только мать. Хорошим сыном меня назвать нельзя, но изредка я всё же звонил и повторял заученную фразу «я в порядке». Это давало ей понимание, что непутёвый ребёнок ещё не отправился на тот свет, а значит, в следующем месяце на счёт поступит привычная сумма. Ей не нужны были деньги – нужен был я. Сын, который так рано вырвался на волю, чтобы нажраться долбанной свободы, о которой долго мечтал. Лишь иногда что-то в левой части груди едва ощутимо тянуло, и я набирал её номер. Слушал недолго, но всегда внимательно, даря несколько минут радости и, наверное, облегчения. Разные номера, но она всегда меня узнавала по короткому «это я», отмахиваясь от своих проблем и желая хоть немного узнать о том, как живёт её сын. Сейчас нестерпимо хочется услышать её тихое: «Лаза́рик, береги себя».
Мать всегда спрашивала, не пришёл ли я к решению создать семью. Отношения в моей жизни были, но о продолжении рода я никогда не задумывался, считая свою деятельность непригодной для создания чего-то основательного. Столько раз видел, как использовали близких для достижения желаемого результата, что в какой-то момент зарёкся. Проще одному. Именно так. Но сейчас мне до болезненных колик хочется, чтобы кто-то помнил обо мне и даже пустил скупую слезу, сожалея о столь внезапном уходе. Сын. Я бы хотел сына, которого у меня никогда не будет. И место, где меня ждут, вспоминают, переживают и хотят возвращения.
Поздно сожалеть. Особенно в тот момент, когда лежишь посреди леса мордой в снегу, физически ощущая, как с каждой каплей крови тело покидает жизнь. Я неоднократно получал ранения, но ни одно из них не подвело меня к черте, за которой лишь темнота. Ни на секунду не сомневался, что выкарабкаюсь, вернувшись к привычному и ставшему нормой распорядку. Отработанный алгоритм, долгие годы не дававший сбоя, рассыпается, являя омерзительную изнанку, где я беззащитен перед обстоятельствами, а тело больше не мне не подчиняется, издавая редкие хрипы, напоминающие на истошные завывания зверя, попавшего в смертельную западню.
 
И единственное, чего я сейчас желаю – шанс. Ещё один чёртов шанс, который непременно использовал бы…
 
Глава 5
 
Настя
– Лид, всё в порядке. Мне здесь хорошо.
– Как может быть хорошо на краю мира? Сидишь там, как сыч, – недовольно прыскает, поднимая уже привычную тему. – Настя, тебе в люди нужно, понимаешь? Знакомиться, встречаться, общаться.
Открываю заднюю калитку, приглашая Герду на прогулку. Понимая, что мы отправляемся в лес, скачет, ныряет в снег, зарываясь мордой и исследуя что-то под высоким покровом так, что на поверхности остаётся задняя часть тела с интенсивно двигающимся хвостом. Это её первая зима, и впечатлений с лихвой, как и запахов, от которых она дуреет. Она направляется к импровизированной дороге, но я предпочитаю идти параллельно, чтобы создать как можно больше препятствий и измотать энергичное животное, требующее длительных прогулок.
– Я не готова. – Говорю правду, потому что собеседник из меня сейчас паршивый. Да я вообще сомневаюсь, что смогу начать новые отношения. – К тому же ты о моих проблемах знаешь. Имеется не очень привлекательный факт биографии.
– И? То есть, ты одна проходила лечение в психиатрической клинике? Все остальные, по-твоему, адекватные? Знаешь, если человек здоров, то его просто плохо обследовали. – Заявляет уверенно, заставляя улыбнуться.
– Слова настоящего врача, – хохочу, понимая, что сестра желает меня поддержать. – А если серьёзно – я не готова.
– Нужно иногда с кем-то разговаривать, понимаешь?
– Я разговариваю: с тобой, Андреем, Ломовым, Алисой, с Гердой, в конце концов.
– Со мной понятно, Андрей приезжает два раза в месяц, терапия с Ломовым раз в неделю, а Герда, чёрт возьми, собака! – Переходит на крик, совершая очередную попытку доказать, что этот круг общения срочно требует расширения.
– Зато она меня понимает – это раз, а два, не перечит и не обсуждает мои решения. – На своего мохнатого «собеседника» я как раз и смотрю, следуя за серо-синим хвостом, петляющим между деревьями. – И ты не назвала мою соседку Алису.
– Алису… Чайковские живут в двух километрах от тебя, что автоматически исключает их из категории «соседи». Сосед – это тот, кто услышит, если ты будешь звать на помощь. Можно сказать, что вы живёте на разных континентах, – обычное недовольство в голосе Лиды – забота, с которой она периодически меня отчитывает. – Перебирайся в город, а?
– Нет. Здесь дом, здесь моя мастерская. Я не потащу станки в городскую квартиру, например, на двадцатый этаж. Это невозможно. Работа с кожей даёт возможность погрузиться в любимое занятие и отключиться от мыслей, съедающих меня. И не забывай, сколько стоят мои изделия. Благодаря этому я могу содержать себя, дом и собаку.
А ещё оплачивать сеансы психотерапевта и поездки в соседние регионы.
– Помню-помню. – Сестра замолкает на минуту, и зная её, молчание – предвестник важной мысли, которой я, скорее всего, буду не рада. – Насть, у нас новый врач появился…
– Стоп! Лида, не надо, пожалуйста.
– Почему нет? – сетует сестра, вновь переходя на крик. – Ну, почему? Ты не сможешь всю жизнь прожить в одиночестве. Нужен родной человек, семья, ребёнок… – осекается, сказав лишнее.
– То есть, ты уверена, что Пашку я не найду?
– Я такого не говорила, – становится серьёзной. – Я лишь хочу, чтобы ты понимала, что чуда может не произойти. Ты ищешь почти год: обращаешься к частным детективам, в СМИ, газеты, даёшь объявления, катаешься в соседние области, а результата нет.
– Я отказываюсь верить, что его нет в живых. Я его чувствую. Не знаю, как объяснить… К тому же у меня есть фото, которое сделано относительно недавно. – Останавливаюсь, а Герда наматывает круги возле меня. – История Арсения меня не волнует, а вот Пашу я найду. Обязательно найду.