Жестокое желание (ЛП)

Он может быть на пути сюда, прямо сейчас.
Желание немного размягчает мои конечности.
— Простите, — говорю я. — Мне больно, вот и все. Наверное, я перестаралась на последней тренировке.
Аннализа хмурится.
— Если ты правильно делаешь шаги, то ничего не должно болеть. — Это чушь, и она это знает: боль — неотъемлемая часть жизни балерины. Больные мышцы, натянутые нервы, пальцы с почерневшими или отсутствующими ногтями, ноги, сведенные судорогой и скрюченные. Но Аннализа утверждала, пока я танцевала для нее, что совершенство достигается без боли. Что если наши тела болят, это значит, что мы должны заставить их работать усерднее, принять это, а не чувствовать.
Это полная чушь, но ни у кого из нас не хватает смелости возразить.
— Конечно. — Я киваю, прикусив губу. — Я буду стараться лучше.
— Проследи за этим. Твоя дублерша с удовольствием займет твое место, если тебе слишком сложно. Не так ли, Рашель?
Рашель кивает, но бросает на меня извиняющийся взгляд из-под ресниц, когда Аннализа отворачивается, чтобы порицать кого-то другого. Она не может сказать "нет" — Аннализа ее за это ударит, если она предположит, что не будет в восторге от возможности получить главную роль для себя.
Амбиции, это то, что Аннализа находит привлекательным в приме, или будущей приме. Она считает, что лучшие сражаются за себя, а не за других.
Может быть, именно эту слабость она всегда видит во мне, потому что я всегда сражалась за всех, кроме себя. Больше всего за Ники.
Я заставляю себя заниматься, стараясь размять конечности, двигаться с грацией, не думать о катастрофе, которая, возможно, вот-вот разыграется за этими стенами. И когда музыка наконец затихает, замедляясь, когда я выполняю последние шаги и отхожу от партнера, я поворачиваюсь и вижу Лоренцо, прислонившегося к дверному проему.
Мое сердце на короткую секунду замирает в груди. Он выглядит невероятно красивым, освещенный светом из окна в коридоре, его рукава закатаны, чтобы показать мускулистые и, что удивительно, татуированные предплечья. Я никогда раньше не видела его без рукавов рубашки и почему-то не ожидала, что у него есть татуировки. Он казался слишком сдержанным, слишком расчетливым для этого.
Его темные брюки безупречно сидят на нем, рубашка так же хорошо подогнана, а его зеленый взгляд прикован ко мне, когда он наблюдает за происходящим, его темные волосы слегка спадают вперед. Он великолепен и опасен, а взгляд на его лице настолько горяч, что у меня перехватывает дыхание, когда я останавливаюсь и опускаюсь на ноги.
Я чувствую, как все женщины, да и некоторые мужчины в зале, смотрят на него. Я чувствую смесь ревности и гордости. Гордости, потому что я знаю, что он хочет меня, и ревности, потому что он отказывается сделать меня своей.
Он мог бы заполучить любого в этой комнате бесплатно, и я бы никогда об этом не узнала. Но у нас другие обстоятельства.
Медленно, осторожно он наклоняет голову в сторону холла, давая понять, что будет ждать меня там. А затем поворачивается и выскальзывает из дверного проема.
Мое сердце все еще бешено стучит в горле. Я опускаюсь на пол, расстегивая пуанты, не обращая внимания на взгляды и шепот вокруг. Рашель подхватывает меня под локоть и опускается на пол рядом со мной.
— Мила? Это…
— Я не могу об этом говорить. — Я бросаю на нее извиняющийся, умоляющий взгляд, и она колеблется, но через мгновение кивает. Я вижу, что у нее полно вопросов — возможно, она умирает от желания задать их все, — но, к моему облегчению, она уважает мою потребность не говорить об этом.
Дело даже не в том, что я не могу. Я не хочу. Я не хочу пытаться объяснить все это кому-то другому, когда сама едва могу с этим смириться.
Я надеваю мягкие кожаные туфли, морщась от привычной боли в ступнях, и выхожу, чтобы найти Лоренцо.
Он ждет меня в дальнем конце коридора, засунув руки в карманы. Я вижу складку беспокойства между его бровями, когда он смотрит на меня, и я ускоряю шаг, несмотря на боль в ногах, беспокойство снова набирает силу. У меня появилось внезапное, отчаянное чувство, что я должна рассказать ему все, и это пугает меня почти так же сильно, как сама ситуация.
 
Я абсолютно, однозначно, не могу начать нуждаться в этом человеке. Ни для чего большего, чем я уже имею.
— Ты уверена? — Он задает этот вопрос резко, низким голосом, как только я оказываюсь достаточно близко, чтобы услышать.
Мне не нужно спрашивать, что он имеет в виду.
— Абсолютно. — Это звучит как хриплый шепот, и беспокойство на лице Лоренцо становится еще глубже. Во мне что-то зарождается, усиливая панику, и она выплескивается наружу. — Я не могу попасть в тюрьму. Лоренцо… — Слова вырываются потоком, негромко и хрипло, но все же с бешенством. — У моего брата никого не будет. Его отдадут в приемную семью, его заберут у меня… Я не могу этого допустить. Должен быть способ все исправить, заставить его оставить меня в покое…
— Мила. — Его голос спокоен, спокойнее, чем должен быть в данных обстоятельствах. — Я не позволю ему причинить тебе боль. Я не позволю ничему причинить тебе боль. Я обещал тебе это, помнишь?
— Как ты можешь быть уверен? — Ты сказал, что иногда кто-то должен взять вину на себя, что должен быть козел отпущения, что…
— Я не позволю, чтобы это была ты.
— А что, если они будут настаивать? Что, если денег не хватит…
— Мила. — Звук моего имени, мягкий на его языке, отдается слабым эхом в моих ушах, но этого недостаточно. Теперь, когда паника захлестнула меня, я не могу ее остановить.
— Он что-то знает. Он не оставит меня в покое, пока не выяснит это. Если он последует за мной домой…
Внезапное мягкое прижатие рта Лоренцо к моему останавливает прилив сил.
Мне требуется мгновение, чтобы осознать все это. Его руки, нежно лежащие на моей талии. Его теплый цитрусовый аромат наполняет воздух вокруг нас. Его рот, мягкий и нежный на моем. Он притягивает меня ближе, но в этом нет ничего жесткого, быстрого или отчаянного. Вместо этого он притягивает меня к себе, как будто предлагает твердую плотность своего тела для моего комфорта, для моей защиты. Мне есть на что опереться, чтобы переждать бурю, которая поднялась внутри меня.
Его рот накрывает мой, так невероятно нежно, что это пугает меня. Я ожидала, что поцелуй будет грубым и требовательным. Я не думала, что в этом мужчине может быть что-то настолько нежное.
Тот факт, что это так, словно разрушает что-то во мне. Он притягивает меня, увеличивая то, как сильно я хочу его, забирая сырое желание и превращая его в нечто другое, в нечто с чувством. Боль от потребности распространяется в моей груди, обволакивая сердце, и я хочу прижаться к нему. Я хочу доверять ему. Я хочу верить, что это не какая-то ловушка.
Его руки скользят по моей талии к бедрам, притягивая меня ближе. При всей странной сладости поцелуя, в нем нет недостатка в похоти. Я чувствую, как он напрягся, прижимаясь ко мне, и толчок чистого вожделения проносится по моим нервам, заставляя меня вздрогнуть. Я слышу тихий стон, который я издаю, вибрирующий от его рта.
В глубине коридора я слышу шум других членов корпуса. Учителя, ученики. Нет ничего плохого в том, что я стою здесь и целую Лоренцо, но какой-то глубинный инстинкт подсказывает мне, что нужно отстраниться.
Это похоже на притягивание двух магнитов друг к другу. Я хочу снова погрузиться в его объятия, как только прерву поцелуй, и, судя по темному, горячему взгляду в его глазах, думаю, он чувствует то же самое.
Он тянется вверх, почти не задумываясь, и убирает за ухо прядь волос, выбившуюся из пучка балерины.
— Ты выглядишь прекрасно в таком виде, — бормочет он, его голос низкий и хрипловатый. — Растрепанная. Мне хочется…
Его голос прерывается, и я чувствую, как наклоняюсь к нему, желая, чтобы он закончил фразу.
— Чего ты хочешь? — Шепчу я, не в силах остановиться, и в его взгляде мелькает сожаление.
Мой желудок медленно опускается. Он снова собирается отстраниться от меня.