Бытие

Он ловил мусор.
– Ладно… – сказал он. – Где же ты?
Радар отслеживал цель, насколько это было возможно среди вихря заряженных частиц. Позиция и траектория продолжали меняться, объект уходил от захвата с таким проворством, что казался живым. Хуже того, хотя Джеральду никто не поверит, он готов поклясться, что траектория в этой аномальной зоне самопроизвольно перемещается на тысячные доли градуса – но это составляет десятки метров – и делает захват с помощью болы скорее угадыванием и искусством, чем физикой. Компьютерам еще многому предстоит научиться, прежде чем они отнимут у пары приматов и эту работу.
Хачи возбужденно заверещал.
– Да, вижу.
Джеральд сощурился: оптика на конце петли автоматически увеличила что-то блестящее прямо перед ней. Цель – вероятно, кусок космического мусора, оставленного предыдущим более расточительным поколением. Может быть, часть взорвавшейся второй ступени русского корабля. Или стыковочное кольцо времен полета «Аполлона». А может, капсула с человеческим прахом – их много выбросили в космос во время кратковременного увлечения таким способом погребения. Или след какого-нибудь нелепого эксперимента с оружием. Космическое командование утверждало, что нанесло на карты все засеченные радаром обломки величиной от десяти сантиметров.
Но Джеральд знал, что это не так.
Чем бы ни была эта штука, пришла пора ее убрать, пока она не столкнулась с другим обломком, породив каскад вторичных импульсов, – процесс, который уже заставил убирать или укреплять исследовательские спутники.
Сбор мусора совсем не романтическое занятие. Но и Джеральд не романтик. Нисколько не напоминая внешне героического астронавта с квадратным подбородком, он испытывал лишь легкое разочарование, когда изредка смотрел в зеркало на лицо, покрытое морщинами из-за того, что часто приходилось морщиться: на орбите рассвет обрушивается на тебя каждые девяносто минут.
Но он по крайней мере способен на подвиг воображения – может представить, что действительно существует там, наверху. Что это его тело вращается в тысячах километров в вышине.
Иллюзия наконец стала полной. Джеральд превратился в болу. Тридцать километров тонкой соединительной нити, совершающей полный оборот за тридцать минут, пять раз во время каждого прохождения по орбите. А на обоих концах этой вращающейся нити – компактные пучки сенсоров (мои глаза), катодных эмиттеров (мои мышцы) и хватателей (мои руки), которые сейчас кажутся Джеральду частью его самого в большей степени, чем плоть. Более реальными, чем части тела, с которыми он родился и которые сейчас плывут далеко внизу, в тесноте космической станции. Далекое человеческое тело кажется ему почти воображаемым.
Как охотник и его верная собака, человек и обезьяна затихли при окончательном сближении, словно звук мог спугнуть добычу, блестевшую перед ними.
«Какой-то странный блеск», – подумал Джеральд, когда телеметрия показала, что расстояние уменьшилось вдвое. Осталось несколько километров, а потом две орбиты сойдутся в сложном танце и петля схватит маленький объект как принимающий игрок, как акробат, который в воздухе ловит партнера, после чего…
…собственное вращение болы погасит инерцию объекта и отправит его в новом направлении. Через полповорота, когда этот конец петли будет ближе всего к Земле, хвататель выпустит объект и отбросит назад, на запад, чтобы он сгорел в атмосфере.
Самая легкая часть. К тому времени Джеральд будет пить кофе в защищенном жилом помещении станции. Вот только…
«Это не отброшенная вторая ступень ракеты, – думал он, разглядывая блеск. – Не грузовой контейнер, не разбитый топливный бак, не ледяной ком мочи, выброшенный экспедицией с участием людей». Теперь-то Джеральд уже знал, как отражают солнечный свет все виды обычного мусора – от старинных ракет и спутников до потерянных рукавиц и инструментов; все они в тени играют в прятки. Но эта штука…
Даже цвет у нее какой-то неправильный. Слишком синий. Слишком богатый оттенками синего. И уровень освещенности остается чересчур равномерным! Как будто у этой штуки нет ни фасетов, ни плоских поверхностей. Низко и встревоженно прозвучало вопросительное рычание Хачи. Разве можно прочно схватить предмет, если не знаешь, что там есть еще?
 
Когда относительная скорость приблизилась к нулю, Джеральд ввел поправки и выпустил из катодного эмиттера потоки электронов в оба конца кабеля, создав момент вращения против планетарного поля: этот прием позволял маневрировать без ракет или топлива. Идеально для медленной, терпеливой уборки мусора.
Теперь отрабатывал свой хлеб Хачи. Маленькая обезьянка вытянулась как макаронина, взяв на себя последние поправки – ее инстинкты были обострены миллионами лет свисания с ветки, – а Джеральд сосредоточился на самом захвате. Другой возможности не будет.
«Медленно и терпеливо… кроме последнего лихорадочного мгновения, когда тебе хочется иметь для работы с этим магнетизмом что-нибудь более быстрое. Когда хочется…»
Вот оно, прямо впереди. Что бы это ни…
Ринувшись навстречу, камера болы показала что-то блестящее, овальное, окрашенное пульсирующей синевой.
Рука Джеральда стала хватателем, он растопырил пальцы, потянувшись к объекту, который внезапно возник прямо перед ним.
«Не дергайся, – уговаривал он древние инстинкты, готовясь схватить эту штуку, чем бы она ни была. – Успокойся. Больно тут не бывает».
Но только на этот раз – необычным и удивительным образом – было больно.
МИРИАДЫ ТРОП ЭНТРОПИИ
Ненавидит ли нас Вселенная? Сколько засад подкарауливает впереди тщеславные сгустки молекул, чтобы снова превратить их в пыль, не способную мыслить? Можем ли мы рассчитывать на них?
 
Мужчины и женщины всегда чувствовали, что их осаждают: чудовища, бродящие во тьме; тираны-правители, воинственные соседи или капризные боги. Однако же люди всегда винили себя, разве нет? Тяжелые времена они считали карой – за их собственное дурное поведение, за недостаток веры.
 
Сегодня нашим средствам самоуничтожения, кажется, нет числа (хотя «Рог изобилия Пандоры» постарается все их перечислить!). Мы, современные люди, смеемся над суевериями предков. Мы знаем, что им не под силу было уничтожить мир. Зато нам это по плечу! Зевс или Молох не могут тягаться с разрушительной силой обмена атомными зарядами, или с распылением смертоносных бацилл, или с нарушениями экологического равновесия, или с неверным управлением сложной иркономикой.
 
О, мы могущественны. Но так ли мы отличаемся от предков?
 
Не повинны ли в катастрофах (когда те происходят) наши собственные высокомерные ошибки? Неверные рассуждения? Какие-то упрямые верования? Culpa nostra [3]. Не та же ли старинная формула покаяния звучит на руинах наших надежд?
 
«Мы не заслужили этого! Наших сверкающих башен и золотых полей. Переполненных библиотек и набитых желудков. Долгой жизни и избалованных детей. Счастья. Но мы всегда ждем, что – по Божьей ли воле или от наших собственных рук, – все превратится в нее.
 
В пыль».
 
«Рог изобилия Пандоры»
 
2
 
Болельщик
 
Тем временем далеко внизу камеры смотрели на запретную территорию, наблюдая за конфликтом, таким свирепым, что противники даже не могли договориться, как его называть.
Одна сторона называла эту борьбу справедливой войной, подвергающей опасности множество невинных.
Их противники утверждали, что жертв вообще нет.
И теперь подозрительные зрачки камер были начеку, стремясь заметить приближение врага. Замаскированные на вершинах холмов, или в кульвертах под шоссе, или под ни в чем не повинными камнями, они ждали, караулили ненавистного соперника. И несколько месяцев торжествовали, предотвращая вторжение врага, защищая песчаную пустыню.