Классическая проза Дальнего Востока

Живший в городе давний друг Хона, некто Ли, устроил в его честь пирушку, и молодой человек вернулся на судно, изрядно захмелев. Ночь выдалась прохладная, сон не приходил, и Хону вдруг вспомнились стихи Чжан Цзи о том, как поэт ночью приплыл к Кленовому мосту. Внезапный порыв охватил Хона: он прыгнул в лодчонку и, покорный какому-то смутному влечению, поплыл по освещенной луной реке. Вскоре он очутился у подножия павильона Плывущей лазури. Привязав лодку в зарослях тростника, юноша поднялся по лестнице. Опершись на перила, окинул он взором дали. Чистый напев зазвучал в дыхании ветра. Лунный свет разливался вокруг, как море, нитями шелка блестели в нем волны речные, над отмелями дикие гуси кричали, а меж сосен, стоя в росе, дрожал озябший журавль. Холодно и безмолвно было вокруг, словно юноша поднялся на луну, в Пурпурный чертог. С высоты устремил он взгляд на древнюю столицу: туманом окутаны побелевшие башни, волны бьются у обветшавших стен... Хотелось вздохнуть, как при виде пшеницы, растущей на развалинах инь-ских дворцов. И тогда Хон стал вслух сочинять стихи. Вот они ( Стихи в этой новелле даны в переводе Арк. Штейнберга.).
* * *
 
 
"Я вошел, вдохновения полный,
 
в павильон над рекою Пхэган.
 
Плачут волны, - печальные стоны
 
долетают ко мне сквозь туман.
 
Духа тигра и духа дракона
 
в этих древних развалинах нет,
 
Но величье покинутый город
 
не утратил до нынешних лет.
 
Серебристые отмели блещут,
 
белый месяц в полночь высок,
 
И пролетные дикие гуси
 
принимают за воду песок.
 
В длинных травах, как звезды в тумане,
 
размерцались рои светлячков.
 
Берега Пхэгана безлюдны,
 
город пуст уже столько веков...
 
 
* * *
 
 
Вместо тронного зала - осенние травы...
 
Полон ветра и стужи древний чертог.
 
Где далекие годы расцвета и славы?
 
Смотрит лестница в небо - и нет к ней дорог...
 
Там, где жили певицы, - терновник колючий.
 
На руинах стены, под белесой луной,
 
Лишь вороны кричат и взвиваются тучей
 
Над лесистою кручей, во тьме ледяной.
 
Неужели навек, навсегда?.. Неужели?
 
Где богатство и роскошь, тепло и уют?
 
Только волны речные шумят, как шумели,
 
да на запад все к- морю бегут и бегут...
 
Как меняются судьбы!.. Но люди упрямо
 
гнезда вьют, хоть от гибели на волоске!
 
Дальний звон колокольный из горного храма
 
слышу я, размышляя в глубокой тоске.
 
 
* * *
 
 
В Пхэгане волна - синей синевы,
 
а в душе нестерпима печаль:
 
Разрушенье, паденье, забвенье... Увы!
 
Мне величья прошлого жаль.
 
Над забытым колодцем струится листва,
 
в нем давно иссякла вода,
 
Тамариски да сосны над ним, и едва
 
серебрится в тучах звезда.
 
Я гляжу на забытый алтарь Небесам,
 
он в убранстве косматых мхов.
 
Шепчет ветер, шепчу нескончаемо сам
 
шелестящие строки стихов.
 
Край родной в этом дальнем и чуждом краю
 
вспоминаю, хмельной, с неизбывной тоской,
 
И, не в силах уснуть, на террасе стою,
 
под луной, над бегущей на запад рекой.
 
 
* * *
 
 
Как хорош в этот праздник осенней поры
 
свет, пролитый полной луной!
 
Но печально гляжу, как на склоне горы
 
мертвый город возник предо мной.
 
Постарели деревья у храма Киджа,
 
храм Тангуна приметен вдали.
 
Вижу, стены его - зеленей бирюзы
 
от лиан, что их оплели.
 
Где героев безмолвных могучий отряд,
 
где ушедших витязей след?
 
Лишь деревья и травы о них говорят
 
и о том - сколько минуло лет.
 
Да луна, как в древние те времена,
 
озаряя одежды мои,
 
Смотрит строго и льет на землю она
 
серебристого света ручьи.
 
 
* * *
 
 
Над восточной горой проплывает луна.
 
Не смолкают сорок и ворон голоса!..
 
Ночь, глубокая ночь холодна.
 
На одежде сверкает роса.
 
Где одежды и шапки чиновников? Где
 
кисти, свитки древних ученых? Давно
 
Поистлели в песке и подземной воде
 
и в забвенье ушли, на самое дно...
 
Древний город разрушен. В небесный чертог
 
вознесся король; но если б сейчас,
 
По ошибке, на землю вернуться он мог,
 
что нашел бы ныне у нас?
 
От его золотых колесниц, от коней
 
не осталось даже следа, -
 
Заросла дорога травой, и по ней
 
лишь монахи идут иногда...
 
 
* * *
 
 
Студеная осень... С травы облетает роса,
 
посветлели уже облака вдалеке.
 
С переката чуть слышно журчат голоса -
 
души воинов суйских вторят реке.
 
Стала звонкой цикадой царевны душа, и грустна
 
ее песенка - не умолкает она!
 
Императорская дорога пуста: ни одна
 
на ней колесница теперь не видна.
 
На месте дворца - бурелом, поваленных сосен стволы,
 
лишь колокол спорит с глухой тишиной...
 
Слагаю стихи, взобравшись на гребень скалы,
 
но видом никто не любуется вместе со мной,
 
Мне тревожно и сладко, веет ветер ночной.
 
Я стою и гляжу сквозь легкий туман
 
На холмы, озаренные полной луной, на бегущий внизу Пхэган... "
 
 
Когда было закончено шестое стихотворение, юноша, хлопая в ладоши и приплясывая, стал повторять строку за строкой. Время от времени он останавливался и переводил дух. Ни рокот струн, ни звук свирели не сопровождали его пение, но сколько было в нем разнообразных чувств: то казалось, будто пляшет дракон в мрачном ущелье, то будто стонет несчастная вдова в одинокой лодке.
 
Наступила уже третья стража, когда юноша наконец умолк и решил возвратиться, но вдруг с западной стороны донесся звук приближающихся шагов; Хон решил, что это кто-нибудь из монахов, услыхав его голос, удивился и пришел узнать, что здесь происходит. Молодой человек сел на ступеньку и стал ждать. Видит - появилась прекрасная дева в сопровождении двух прислужниц; У одной в руке опахало с яшмовой ручкой, у другой - веер из тонкого шелка. Строгостью одеяния и достоинством манер дева походила на барышню из знатного дома. Хон спустился с лестницы, притаился за стеной и стал смотреть, что они будут делать.