Как я пришел в Сознание Кришны...

Вызывали меня и всех, кто принимал участие в этой встрече. Мой руководитель Петр Никанорович сказал мне: «Володя, Вы не сдержали своего обещания. Поэтому я прошу Вас написать заявление об уходе».
Его просьбу я выполнил и уволился из МГУ. На этом моя научная карьера закончилась, а серьезная деятельность в сознании Кришны началась.
С конца 81-го года пошла череда погромов, к нам на встречи стали врываться КГБ-эшники вместе с милицией и разгонять всех присутствующих. Нас вызывали уже не просто в инстанции типа месткома или парткома, нас стали вызывать в КГБ. Я тоже был там. Допрос длился несколько часов. Сначала вопросы задавал один человек, затем другой, потом третий... Довольно изматывающий процесс длился несколько часов. Все проходило очень корректно, никакого насилия. Никто нас не бил, не угрожал. Но это все происходило в таком изнуряющем темпе. Их интересовали наши связи за границей, кто нас финансирует. Мы уверяли, что у нас нет никаких дурных помыслов. Нам говорили: «У вас-то, может быть, и нет никаких плохих помыслов, но вы не знаете, на кого работаете. Вы думаете, что вы искренние верующие, преданные, но вы не знаете, кто за этим стоит».
В какой-то момент всякое давление на нас со стороны партийных органов прекратилось. Видимо, они убедились, что это бесполезно. Но на некоторых людей эти гонения повлияли, и они перестали с нами общаться.
Итак, вызовы прекратились. Наступило зловещее молчание. Мы понимали, что это ненадолго. Вскоре началась новая волна погромов. Врывались в квартиры на наши встречи. Это происходило в конце осени 1981-го года и продолжалось до весны 1982-го года. Мы старались конспиративно организовывать встречи. Делали это не столь открыто, как ранее, понимая, что за нами следят. Разумеется, для нас самих эти гонения не прошло без следа. Первая огромная волна энтузиазма пошла на убыль. Половина преданных прекратила ходить на программы, поскольку поняли, что это небезопасно и чревато серьезными последствиями: увольнением с работы, отчислением из института и так далее. Осталось ядро «убежденных революционеров». Мы встречались тайно, но регулярно, каждую неделю. Не было такого периода, чтобы мы долго не виделись. Так продолжалось до апреля 1982-го года.
Апрель 1982-го года был началом наступления реакции. Утром, 12-го апреля одновременно в десять квартир стали звонить милиционеры вместе с* людьми в штатском. Они брали с собой понятых, например, дворников, и входили в квартиры с обыском. И, когда некоторые преданные пытались позвонить, сообщить другим, оказалось, что обыски проходят у всех в один и тот же час, в один и тот же день. Одновременно во многих городах: в Москве, Ленинграде, в Прибалтике, то есть там, где преданные наиболее активно вели свою деятельность. На обысках представители органов отличались разнузданностью, все, что можно было взять, даже одежду какую-то, обычные вещи, брали под предлогом того, что это ритуальная одежда. Я помню: мы купили в ГУМе очень симпатичные оранжевые куртки с капюшоном. У меня их было две. Их тоже забрали. Все, что хоть отдаленно напоминало о Кришне, было конфисковано. Обыск продолжался на протяжении многих часов. Я помню: они пришли в восемь утра и закончили в четыре-пять часов дня.
После этого нас отвезли в прокуратуру Калининского района, показали уголовное дело. Уголовное дело было заведено на Садананду и на меня по 227-й статье (сейчас этой статьи в кодексе нет). Статья гласила: «Организация или руководство нелегальной религиозной группой, деятельность которой под видом проведения религиозных обрядов связана с причинением вреда здоровью или общественно-опасной деятельностью». Это означало, что нас могут арестовать в любой момент. Уголовное дело дает право арестовать подозреваемых.
Садананда оказался умнее меня, он уехал на юг еще несколько месяцев назад, когда получил письмо от Гуру о том, что могут быть преследования. Харикеша Свами это предсказывал. Садананда обосновался где-то в горах с Сучару (тогда еще Сергей Зуев). Пока его нашли, прошло еще полгода.
 
Я же торчал в Москве и доторчался до того, что с меня взяли подписку о невыезде. После этого случая больших встреч и программ почти не было. Все уже поняли, насколько ситуация складывалась серьезная и опасная. Для того, чтобы хоть как-то поддерживать отношения, мы встречались в парках, ездили за город. Там можно было полностью исключить какое-либо подслушивание и избежать слежки.
Помню, мы встречались в Коломенском парке. Там много старинных построек и храмов. Собирались и в других местах маленькими группами по 5-10 человек, потому что понимали, что встречаться большими группами опасно.
Это были встречи в своем кругу, новички на них не приглашались. Мы разбились на несколько групп. С кем-то встречался Садананда, с кем-то Видура, у меня было несколько преданных, с которыми я общался. Я регулярно встречался с Премавати, потому что она жила около метро Университет, а я там работал. Иногда ездили друг к другу в гости, потихонечку пели.
Было ясно, дело идет к разгрому. Я позвонил в Швецию Киртираджу. Соблюдая все предосторожности, я пришел на Главпочтамт, заказал разговор со Швецией. Рассказал об обысках, заведенных уголовных делах, попросил его о том, чтобы он спросил у Гуру, что нам лучше делать в этом положении. Не знаю точно, был ли прослушан этот телефонный разговор. На другой день я снова позвонил ему, чтобы узнать ответ. Киртирадж откашлялся, он тоже опасался, что нас прослушивали. Он передал совет духовного учителя, что нам лучше не ждать: «Вам нужно уехать». Садананда еще до этого исчез, выполнив, таким образом, наказ Гуру. Я рассказал преданным об этом разговоре.
К сожалению, я фактически не последовал этому совету и остался в Москве. У меня был совершенно фантастический план: поменять свою комнату на другой город и переехать в Тбилиси, таким образом, избавившись от преследования, но эти планы были нереальны. Однако я что-то предпринял: поместил объявление об обмене, ко мне приходили люди, смотрели, предлагали полноценную квартиру в Тбилиси. Я надеялся, что все обойдется. Однако эти мои прожекты были наивны. Мне нужно было просто следовать указанию духовного учителя, воспользовавшись тем, что я на свободе. За мной следили, но была возможность уехать. Можно было уйти от преследования ночью черным ходом. Не думаю, что КГБ был настолько всемогущ, чтобы следить за каждым моим шагом.
Я убедился, что они следили за мной, когда ходил на работу. Под впечатлением прочитанных в молодости детективов я допустил такую глупость: предпринял попытку сбежать от «хвоста». Такое решение я принял без всякой на то причины. Однажды шел утром на работу, вошел в вагон метро и быстро вышел из него. Но на следующей станции увидел, что «хвост» все равно присутствует. И тогда я бросился бежать. В конце концов, оторвался от него. Но оказалось, что все не так просто. Когда я приехал на свою станцию, а работал я тогда на метро Измайловский парк, при выходе из метро меня задержала милиция. Будто для проверки документов. Меня провели в отделение, взяли паспорт, проверили, продержали около получаса и отпустили. И все. А когда я вышел, я снова увидел за собой «хвост». Собственно, я просто шел на работу, но этот мой дурацкий юношеский азарт привел к очень серьезным последствиями, я расскажу о них позднее.
Тогда, после увольнения из МГУ, трудился в одном институте. Несколько месяцев я не работал вообще, потом устроился в отраслевой институт, проработал там немного. Развязка была весьма неожиданная и, я бы сказал, судьбоносная. Буквально через несколько дней после этого моего подвига с «хвостом», мне позвонили из прокуратуры Калининского района и сказали: «Владимир Георгиевич, мы Вас хотим пригласить еще на один разговор». Допросов на моем счету к тому времени было уже несколько. Я сказал: «Мне нужно на работу».
На что мне ответили, что они ненадолго задержат меня, часик побеседуют, и я отправлюсь на работу.
Я приехал в прокуратуру Калининского района, и следователь Сайдяшева, такая принципиальная коммунистка, вручила мне постановление об аресте. Для меня это было полной неожиданностью. Я потерял на какое-то время дар речи. Она пыталась меня успокоить: «Ну, Вы не волнуйтесь, мы Вас сейчас отвезем домой, Вы переоденетесь, потому что на Вас такой приличный костюм, а в тюрьме не всегда чисто».