Влюбленная в тебя
Мэдди швырнула дневник на стол и закинула руки за голову. Помимо чужих мужей, Элис встречалась также и с неженатыми парнями. Но все они оказались мошенниками и обманщиками – бросали ее ради других женщин. Все, кроме Лока. Однако Мэдди не сомневалась: окажись их связь более продолжительной, Лок тоже оказался бы мошенником, как и другие. Мама выбирала только таких, женатых ли, свободных, – но лишь тех мужчин, которые оставляли ее с разбитым сердцем.
В открытые окна задувал легкий ветерок и доносился шум барбекю, который устраивали соседи. Было Четвертое июля, и Трули праздновал вовсю. На домах развевались красно-бело-синие флаги, а утром на Мэйн-стрит прошел парад. В местной газете Мэдди прочла, что в «Шоу-парке» запланировано праздничное мероприятие и будет «впечатляющее зрелище» фейерверков, когда совсем стемнеет.
Она встала и направилась в ванную. Положа руку на сердце – чего «впечатляющего» ждать от маленького городка? Ведь даже в Бойсе, столице штата, и то не дождешься приличного представления.
Она вставила пробку в сливное отверстие глубокой ванны и пустила воду. Соседский смех слышался и здесь – проникал через маленькое окошко над туалетом. Сегодня днем Луи и Лайза Аллегрецца приходили к ней, чтобы пригласить на барбекю. Но Мэдди не очень удавались вежливые разговоры с людьми, которых она не знала, – даже в тех случаях, когда она была в форме. Увы, но в последнее время она была далеко не в лучшей форме…
Обнаружение дневников стало для нее и благословением, и проклятием. В дневниках нашлись ответы на некоторые крайне важные для Мэдди вопросы. Ответы, которые большинству людей известны с самого рождения. Она узнала, что ее отец был из Мадрида и что мать забеременела ею в то лето, когда окончила школу. Отец Мэдди навещал тогда своих родных в Штатах, и обоих настигла безумная «страсть». Когда лето подошло к концу, Алехандро вернулся в Испанию. Элис написала ему несколько писем, чтобы рассказать о своей беременности, но ответа так и не получила. Очевидно, «страсть» была односторонней.
Раздевшись, Мэдди приподняла волосы и заколола большой заколкой на самой макушке. Она давно смирилась с мыслью, что никогда не узнает своего отца, никогда не увидит его лица и не услышит его голос. И он никогда не научит ее кататься на велосипеде или водить машину…
Но теперь, обнаружив дневники, она часто думала: «Жив ли еще Алехандро? Что он подумал бы сейчас обо мне?» Однако ей все равно этого не узнать.
Мэдди подставила под струю воды флакон пены с ароматом немецкого шоколадного торта и взяла тюбик шоколадного скраба для тела. Ей, может быть, безразлично, что трусики у нее не сочетались с лифчиком, и туфли ее не очень-то интересовали, но вот всякие штуки для ванны – это она любила. Ароматное мыло и лосьоны были ее страстью. Дайте ей кремовый скраб на каждый день и масло для тела, – а уж без дизайнерских нарядов она обойдется.
Обнаженная, Мэдди шагнула в ванну и села в теплую благоуханную воду. Вздохнула от удовольствия, погружаясь в пену. Откинув голову на прохладный фарфор, закрыла глаза. У нее была коллекция всех мыслимых ароматов – от розы до яблока, от кофе эспрессо до шоколадного торта. Много лет назад она заключила мир с самой собой, вернее – научилась жить в ладу с той особой, которая обитала в ее теле и обожала чувственные наслаждения.
В ее жизни бывали времена, когда она с жадностью хватала все, что приносило ей удовольствие. Мужчины, десерты и дорогие косметические средства находились в верхних строчках ее списка. В результате у нее образовался весьма узкий взгляд на мужчин и весьма широкий зад. Мягкий и гладкий, но тем не менее слишком уж объемный. В детстве Мэдди отличалась избыточным весом, и ужасная перспектива снова таскать за собой эту непомерную тяжесть заставила ее изменить образ жизни. Осознание того, что перемены необходимы, пришло утром, в день ее рождения, когда она проснулась с расстройством пищеварения после чизкейка и с парнем по имени Дерек. Чизкейк оказался посредственным, а Дерек – и вовсе абсолютным разочарованием.
И тогда Мэдди, по-прежнему гедонистка в душе, стала непрактикующей гедонисткой. Она все так же наслаждалась кремами и всевозможными ароматами для ванн, но теперь они ей были нужны, чтобы расслабиться и снять стресс.
Мэдди опустилась в воду поглубже, пытаясь хоть на время обрести душевный покой. Ее тело наслаждалось лаской пузырьков и теплой водой, но не так-то легко было успокоить мозг, где все время прокручивались события нескольких последних недель. Она значительно продвинулась, восстанавливая хронику давних событий. Составила список имен, упоминавшихся в дневниках матери. Установила немногих ее друзей – тех, которых мама сумела завести в Трули, а также людей, с которыми она работала. Окружной следователь, разбиравший дело в 1978 году, уже умер, зато шериф по-прежнему жил в Трули. Он вышел в отставку, но Мэдди была уверена, что сможет получить от него ценные сведения. У нее имелись газетные отчеты, полицейские доклады, результаты коронерского расследования, а также кое-какая информация о семействе. И теперь оставалось самое главное – поговорить с каждым из тех, кто, так или иначе, был причастен к жизни и смерти ее матери.
Мэдди узнала, что в городе до сих пор жили две женщины, с которыми мама работала. Она решила, что с них и начнет на следующий день – прямо с утра. «Давно пора поговорить с этими людьми», – сказала она себе.
Теплая вода и ароматная пена ласкали ее живот и груди. Когда Мэдди читала дневники, ей казалось, что она слышала мамин голос – впервые за двадцать девять лет. Элис писала, как страшно ей стало, когда она поняла, что беременна и брошена. Писала и о том, как радовалась рождению Мэдди. Читать о надеждах и мечтах матери – это было и радостью, и мукой, от которой разрывалось сердце. Однако, несмотря на радость и разрывающую сердце боль, Мэдди поняла, что ее мама вовсе не была белокурым голубоглазым ангелом, которого она придумала в детских мечтах и поселила в своем сердце. Элис была из тех женщин, которые не могут обойтись без мужчин: без них они чувствуют себя никчемными. Такие вечно в беде, в непрерывном ожидании чуда…
А вот Мэдди никогда не чувствовала себя в бедственном положении и не могла припомнить, чтобы когда-нибудь страдала наивностью или чрезмерным оптимизмом из-за чего бы то ни было. Даже в детстве. Выходит, у нее не было абсолютно ничего общего с той женщиной, которая дала ей жизнь. Ничего не связывало ее с матерью. И, как ни странно, это открытие оказалось для Мэдди страшным ударом.
Уже давно, только начиная жить, она окружила свою душу крепкой скорлупой. Подобная невозмутимость оказалась очень полезной и в ее работе. Но сейчас эта скорлупа дала трещину, и Мэдди почувствовала себя ранимой и незащищенной. Вот только… Незащищенная – от чего? Этого она не знала, но все равно нервничала. Было бы куда легче, если бы она забросила эти дневники и села бы писать о психопате по имени Родди Дурбан. Она начала писать об этом маленьком ублюдке, который убивал проституток – количество жертв перевалило за двадцать, – как раз перед тем, как обнаружила дневники. Писать о Родди было в миллион раз проще, чем о собственной матери. Но уже в ту ночь, когда Мэдди принесла домой дневники, она подозревала: обратного хода не будет. Ее карьера, пусть и не просчитанная на все сто, все же не была случайностью. У Мэдди был настоящий талант писать о преступлениях. И вот, разбирая мамин почерк, она уже отчетливо понимала: пришло время написать о том преступлении, которое Элис Джонс стоило жизни.
Мэдди выключила ногой воду и потянулась за скрабом, который поставила на край ванны. Вытрясла густую сахаристую жидкость себе на ладонь. Аромат шоколадного торта щекотал ноздри. И тут вдруг пришло воспоминание: она стоит на стуле возле мамы и помешивает шоколадный пудинг на плите. Мэдди не могла вспомнить, сколько лет ей тогда было и где они жили. Воспоминание было мимолетным – как клочок тумана, но и оно нанесло чувствительный удар, так что сердце болезненно сжалось.