Переулок Мидак (ЛП)

Он приостановил работу и принялся скрести пальцем по столу в задумчивости. Да, она бедная несчастная девчонка, но увы, желанию неведома жалость, и душа его стремится к неблаговидным делам. Бедная и несчастная, однако у неё есть бронзовое лицо, этот взгляд и грациозное тело — всё это преимущества, которые заставляли закрыть глаза на классовые различия! Да и к чему высокомерие? Он по-настоящему желал эти колдовские глаза, это милое личико, и тело, из которого так и сочился соблазн, не говоря об изящном заде, способном опорочить даже набожных шейхов. Она более ценная штучка, чем весь индийский импорт.
Он знал её ещё с тех времён, когда она была маленькой девочкой: часто она заходила к нему в магазин, чтобы купить матери хны, косметики, парфюмерии. Он видел, как формировалась её грудь, затем округлилась, пока не созрела окончательно. Осматривал он и её зад — поначалу тот был словно плоский фундамент, на котором не возводилось ни одного здания, — после чего стал приобретать округлую мягкую форму как созревающий плод, и наконец поспел, превратившись в изящный и женственный шар.
Салим Алван взращивал в глубине души восхищение ею, пока оно не пустило побеги и не превратилось в неукротимое желание. Он знал об этом и не пытался больше отрицать. Как-то даже сказал сам себе: «Эх, если бы она была вдовой, вроде госпожи Санийи Афифи!» Если бы она была вдовой, он нашёл бы выход из положения. Но она была девицей, и потому это дело требовало долгих размышлений.
Он спросил себя по привычке: «Чего же я хочу?» В памяти его пронеслись мысли о жене и семье. Жена его была просто идеальной женщиной, наделённой всем, что любят мужчины: женственностью, материнской любовью, искренностью, а к тому же слыла превосходной хозяйкой. В молодости она была миловидна и плодовита. У неё не было ни одного недостатка, и кроме того, она была из благородной семьи, стоявшей намного выше его по происхождению. Он был доволен всеми её достоинствами и питал неподдельную любовь к ней. Единственное, на что он досадовал — это то, что её молодость и живость прошли, и она больше не могла соревноваться с ним или удовлетворить его ожидания. Он начал сравнивать с ней других, и из-за своей чрезвычайной жизненной силы — как у ненасытного юнца — и больше не находил в жене того наслаждения, к которому так стремился. На самом деле он и сам не знал, почему он попал в силки Хамиды, или же это его страсть дала ему почувствовать эту болезненную пустоту! Но как бы то ни было, он испытывал непреодолимое желание попробовать новой крови! Он откровенно заявил самому себе: «Зачем мне запрещать себе то, что позволил сам Аллах?» При всём том он был уважаемым человеком, и весьма стремился, чтобы каждый питал к нему уважение. Его крайне тяготило быть притчей во языцех — ведь он был из тех, кто старается по-любому угодить людям и особенно их мнению о себе, потому повторял такую поговорку: «Ешь то, что тебе по вкусу, но одевай то, что по вкусу другим». Вот он и вкушал целое блюдо фарика. Однако что касалось Хамиды… О небеса! Если бы она была хотя бы из знатной семьи, он ни на миг не стал бы откладывать и попросил её руки. И каким же образом она станет его второй женой — соперницей первой — госпожи Аффат?! И каким же образом мать Хамиды — сваха — станет его тёщей, как в дни минувшие была покойная госпожа Аффат? И каким образом Хамида станет женой отца Мухаммада Салима-судьи, Арифа Салима-адвоката и Хасана Салима-доктора? Тут уже появлялись другие дела, не менее серьёзные, которые следовало тщательно взвесить: и обязательный новый дом, который он должен подготовить, и новые расходы, возможно, даже вдвое превышающие те, что были раньше, и новые наследники, которые могут уничтожить единство его сплочённой семьи, омрачить её очевидную безмятежность своими склоками и враждой. Тогда ради чего все эти проблемы?.. Ради желания мужчины, которому под пятьдесят, мужа и отца, обладать девицей двадцати лет! Ему всё это было известно, ибо такого человека, как он, не могли миновать вопросы оценки трудностей, связанных с деньгами и содержанием. Он в замешательстве и сомнениях продолжал обдумывать всё в голове, так и не приняв решения. Эти чувства стали ныне одной из нерешённых проблем, связывающих единым звеном его жизнь: руководство компанией и её будущее, покупка недвижимости, строительство домов, приобретение титула бека. Однако чувства были более назойливыми и тяжёлыми.
 
Он перебирал в уме все эти проблемы, когда оставался наедине с самим собой, ухватившись за нить размышлений, но как только перед глазами его появлялась или даже мелькала в окне Хамида, он уже не мог думать ни о чём другом…
  
9
 
Мать Хусейна — жена владельца кафе Кирши — была крайне встревожена, ведь то, что он внезапно оставил свою любимую привычку, не могло не вызвать вопроса, особенно в силу того, что в прошлом, когда он оставлял какую-то свою привычку, это всегда сопровождалось неминуемым злом. Учитель Кирша оставил свою любимую привычку, и за этим стояла серьёзная причина. Он стал проводить свой ночной досуг вдали от дома: раньше каждую полночь он звал своих постоянных товарищей к себе в мансарду, чтобы провести с ними время до самого рассвета. В голове у женщины проносились грустные воспоминания, и к ней вновь вернулась боль, что омрачала безмятежность жизни. Что же толкает его проводить ночь вне дома? Неужто та самая застарелая причина? Тот пагубный недуг? Какой-нибудь нечестивый грешник сказал бы, что это всего-навсего шанс, с помощью которого хочется развеять скуку, или переход на более подходящее для зимнего сезона место. Но она вряд ли могла переварить подобные отговорки. Ей хорошо было известно то же, что и всем другим. Поэтому она и пребывала в состоянии крайней тревоги, горя желанием предпринять решительные действия, каковы бы ни были их последствия.
Она была сильной женщиной, несмотря на то, что возраст её приближался к пятидесяти годам. Ей было не занимать смелости, порой переходящей все границы. Среди обитательниц Мидака она слыла темпераментной женщиной — как и Хуснийя-пекарша, и Умм Хамида. В частности, её знали благодаря тем яростным скандалам, которые она закатывала мужу из-за его из ряда вон выходящего поведения, как и благодаря выдающемуся вздёрнутому и толстому носу. Тем не менее она родила ему много детей — шесть дочерей и одного сына — Хусейна Киршу. Все их дочери была замужем, но семейная жизнь их была полна треволнений и несчастий, хотя и шла своим ходом. Беда стряслась с их младшей дочерью — некоторое время о ней только и говорили в Мидаке, поскольку она внезапно исчезла на первом году своего замужества, затем её арестовали в общественном доме в районе Булака, а в конечном итоге для неё и её мужа всё кончилось тюрьмой. Несчастье, случившееся с дочерью, было тяжелейшим бременем для всей семьи, но тем не менее это была не единственная беда, потрясшая их семью: сам Кирша страдал как от старой, так и от новой проблемы, и конца этому не было.
Мать Хусейна знала, как ей узнать, что скрывает от неё муж, и стала расспрашивать дядюшку Камила и допрашивать Санкара-мальчика на побегушках в кафе, пока не выяснила про юношу, который стал частенько захаживать туда в последнее время, а Кирша радушно встречал его и сам подавал ему чай!.. Она принялась наблюдать исподтишка за кафе, пока не увидела собственными глазами того юношу, сидящим по правую руку от хозяина заведения, гостеприимно встретившего его. Это взбесило её и заново вскрыло старую рану. Она провела адскую ночь, а на утро поднялась в более худшем состоянии и настроении, чем легла накануне. Решения она так и не приняла, ибо всё в ней кипело, и она не знала, какой же путь ей выбрать. Она часто пробовала бороться с этим в прошлом, но безрезультатно, и теперь не колебалась перед тем, чтобы повторить атаку ещё раз. Тем не менее, она чего-то выжидала, но не из-за отвращения к мужу, а скорее, чтобы не допустить злорадства в свой адрес.
Хусейн Кирша как раз собирался выйти из дома, чтобы пойти на работу, когда она подошла к нему, еле переводя дух от ярости, и в крайнем возбуждении сказала: