Переулок Мидак (ЛП)
Хусейн не проронил ни слова, полный еле сдерживаемого гнева. Буря прошла стороной. Женщина принялась отводить душу, говоря самой себе: «О покровитель, защити нас!» Учитель Кирша же, несмотря на всю свою злобу и сарказм, был далёк от того, чтобы выгнать сына. Более того, в течение всего этого бурного часа ему было приятно от того, что Хусейн вернулся. Рад был он и его женитьбе. Поэтому он остыл и пробормотал:
— Всё в руках Аллаха. Возможно, Он примет моё покаяние и дарует покой от вас.
Затем обратившись к юноше, спросил его:
— Что ты планируешь для себя в будущем?
Юноша, почувствовав, что самое тяжкое испытание уже позади, сказал:
— Я найду работу, Иншалла, и у меня есть ещё драгоценности моей жены.
Мать тут же заинтересовалась словом «драгоценности», и почти автоматически спросила:
— Это ты купил их для неё?
Хусейн ответил:
— Некоторые купил я, а другие купил её брат.
И продолжая говорить, он повернулся к отцу:
— Я найду работу, как и мой зять Абду. В любом случае, он останется с нами не больше нескольких дней.
Женщина воспользовалась тишиной, установившейся после бури, и сказала мужу:
— Давай-же, учитель, поприветствуй семью своего сына.
И украдкой поглядев на сына, подмигнула ему. Юноша, унижаясь подобно тому, кто по своему характеру питает отвращение к заискиванию, сказал:
— Разве ты не окажешь мне честь, познакомившись с моей семьёй?
Мужчина секунду поколебался, затем с недовольством сказал:
— Как это — ты хочешь, чтобы я признал этот брак, на который я не давал своего благословения?
Не услышав ответа, он с отвращением поднялся, а жена открыла ему дверь и пошла впереди. Все вместе они пошли в другую комнату и поздоровались с гостями. Учитель Кирша поприветствовал жену сына и её брата. Сердца их раскрылись, а лица осветились радушием и учтивостью. Кирша оставался самим собой, хотя и тревожился, не зная, совершил ли он ошибку, поприветствовав их, или поступил правильно. На душе его не было покоя из-за злобы и обиды. Затем в ходе беседы он заметил своими сонными глазами брата девушки, стал внимательно осматривать его, и сразу же его охватил внезапный интерес к нему, из-за которого он позабыл свою тревогу, злобу и обиду!… Это был уже взрослый юноша, миловидный и жизнерадостный. Он принялся разговаривать с ним, пристально глядя на него своим зорким взглядом. На сей раз он был доволен, а на душе царила безмятежность: в глубине её он ощутил радостное возбуждение и воодушевление. Сердце его открылось новой родне, которую он снова поприветствовал, но уже с иным чувством. Он мягко спросил сына:
— У тебя нет разве багажа с собой, Хусейн?
Хусейн ответил:
— Спальные принадлежности складированы у соседей.
Учитель Кирша повелительным тоном произнёс:
— Тогда иди и принеси свои вещи..!
Хусейн удалился в комнату матери, и оба они сидели и беседовали, обдумывая свои дела, а в конце разговора мать неожиданно воскликнула:
— Ты разве не знаешь, что произошло?… Хамида пропала.
На лице юноши появилось удивление, и он спросил:
— Как это?
Не пытаясь скрыть злорадную интонацию сплетницы, она сказала:
— Позавчера она вышла как обычно на прогулку после полудня, но так и не вернулась… Её мать обегала дома всех соседей и знакомых в поисках, но безрезультатно. Она даже отправилась в полицейский участок в Гамалийе и в больницу Каср Аль-Айни, но та пропала бесследно.
— Интересно, что случилось с этой девушкой?
Мать Хусейна с сомнением покачала головой, но сказала уверенным тоном:
— Она сбежала, клянусь твоей жизнью!… Её соблазнил какой-нибудь мужчина, запудрил ей мозги и увёл. Она была красивой, но совсем не хорошей.
26
Она открыла красные заспанные глаза и увидела белый как снег потолок, посредине которого висела превосходная блестящая электрическая лампа в центре большого красного шара, выполненного из прозрачного хрусталя. Взгляд её был полон изумления, которое, однако, длилось не более секунды, а затем в голову хлынули воспоминания прошлой ночи и теперь уже новой жизни. Она посмотрела в сторону двери, и обнаружила, что та закрыта, зато на тумбочке рядом с кроватью оказался ключ — там же, где она оставила его вчера. Она исполнила собственную волю — и спала одна. Он же провёл ночь один и спал во внешней комнате. Рот её раскрылся в улыбке. Она сорвала с груди мягкую накидку, обнажившую платье, что покорно и стыдливо окутывало её бархатом и шёлком. До чего же глубокая пропасть отделяла её ныне от прошлого! Закрытые окна пропускали немного солнца, и атмосфера комнаты была наполнена бледным лёгким светом; всё указывало на то, что рассвет уже на исходе. Однако Хамида не удивилась своему позднему пробуждению: бессонница не давала ей заснуь почти до самого восхода. До неё донёсся слабый стук в дверь, и она с недовольством повернулась в ту сторону. Взгляд её был прикован к двери, но она не издала ни звука и не пошевилилась, после чего встала с постели и засеменила к туалетному столику, где остановилась, в оцепенении и растерянности смотря в его зеркала. Стук повторился более отчётливо, и она крикнула:
— Кто там?
До неё донёсся его низкий голос:
— Доброе утро… Почему ты не отрываешь дверь?
Она поглядела на себя в зеркало и заметила, что волосы у неё взъерошены, глаза покрасневшие, а веки — отяжелевшие от сна… О боже!… Нет ли тут воды, чтобы умыться?! Почему он не подождёт, пока она подготовится его принять?! Он снова нетерпеливо постучал в дверь, но она не обратила на это внимания, вспомнив, какой расстроенной была в тот день, когда он в первый раз преградил ей путь в Даррасе, а она встретила его, даже забыв надеть свой лучший наряд; теперь же, без сомнения, она ещё более расстроена! Она взглянула на флаконы духов, расставленные на туалетном столике, но так как впервые в жизни видела их, то сочла их бесполезными в своём трудном положении. Затем взяла гребень из слоновой кости и в спешке уложила волосы, а лицо протёрла краешком платья. Бросив на себя в зеркало последний взгляд, сердито и тревожно вздохнула, затем взяла ключ и подошла к двери. Всё это её раздражало, и равнодушно пожав плечами, она открыла дверь. Они встретились лицом к лицу: он мягко улыбнулся ей и с преувеличенной деликатностью произнёс:
— Доброе утро, Тити!… Почему ты всё это время пренебрегала мной?… Неужели ты хочешь проводить и дни и ночи напролёт подальше от меня?!
Она отошла от него в сторону, не проронив ни слова. Однако он следовал за ней с той же улыбкой на губах, а затем спросил:
— Почему ты не разговариваешь со мной, Тити?
Тити!! Это что — ласкательное имя?… Мать звала её Хамадмад, если хотела приласкать её, а это что ещё за Тити?!… Она недоверчиво посмотрела на него и пробормотала:
— Тити!
Беря её ладони в свои и покрывая их поцелуями, он ответил:
— Это твоё новое имя! Выучи его наизусть и забудь своё старое — Хамида — его больше не существует в помине!… Имя, дорогая моя, не пустяк какой-нибудь, которому не придают веса, оно достойно всего, и весь мир есть ни что иное, как имена…
Она поняла, что её имя, как старую поношенную одежду следует выкинуть и предать земле забвения, и в том не было ничего плохого, равно как и в том, что на улице Шариф Паша её не должны были звать так же, как и в переулке Мидак. Помимо этого, она испытывала глубокое ощущение, не лишённое опасений и тревоги, — что связи с прошлым отныне оборваны, а значит, ни к чему ей оставаться с прежним именем!
Но вот бы поменять ей также свои руки на новые, красивые — как у него, да и голос — высокий и грубый до вульгарности и безобразия — сменить на тонкий и мелодичный. Однако с чего это он выбрал ей такое странное имя?!… Она не сдержалась и с недоверием спросила:
— Это странное имя, оно не имеет никакого смысла…
Он засмеялся:
— Это красивое имя. Красота его в том, что оно не имеет смысла. А имя, которое не имеет смысла, может иметь любой смысл. Более того, это одно из древнейших имён, которое своим очарованием раскроет двери англичанам и американцам, которым будет легко произносить его своими кривыми языками.