Волгины

Казалось, здесь никто еще не знал о войне, но это было только первое впечатление: у калиток стояли мужчины, женщины и ребятишки и с тревогой поглядывали в сторону города. Там все еще висело пыльное облако, оно-то и привлекало внимание жителей.
Кто-то из беженцев сказал:
— Братцы, докуда же мы бежать будем? Надо бы воды попить.
Все разом остановились. Мужчина в соломенном картузе, не сводя глаз с неба, сказал:
— Они опять летят… Слышите?
Но теперь никто не слушал его, все стали рассаживаться тут же на мягкой траве, в тени яблонь.
Золотистоволосая блондинка с фанерным баульчиком в руках, дыша, как рыба, выброшенная на берег, с улыбкой взглянула на Кето. Этот взгляд подействовал на Кето так же, как и отрадная тишина поселка. Значит, есть еще покой, солнце, простое человеческое участие…
— Пани Катерина, тут и воды можно попросить. И Лешечку покормить, — посоветовала Стася.
Услышав ее голос, Кето взглянула на нее так, как будто увидела впервые. Она удивилась, что эта послушная, подвижная девушка не оставила ее в трудную минуту.
— Хорошо, Стася, — согласилась Кето. — Кажется, здесь мы сможем отдохнуть и узнать, следует ли нам идти дальше…
Высокий спутник сказал:
— Я согласен с вами, гражданка. В самом деле, не можем же мы бежать сломя голову все время… Надо же узнать положение… Ведь немецкие самолеты — это еще не сами немцы…
С мужчиной согласились все. Женщины заговорили все разом. Нерадостные это были разговоры… Ни одной семьи не было в сборе; вырвался из огня только тот, кто был дома, и в каждой семье теперь кого-нибудь недоставало: кто находился в командировке, кто ушел на работу в ночную смену и не вернулся… Люди опомнились только теперь, каждый горевал и оплакивал потерянных, оставленных там, на западе, родственников и друзей.
К беженцам со всего поселка стали сходиться жители.
Ребятишки несли в ведрах воду, женщины — хлеб, молоко, угощали незнакомых измученных людей.
Кето перепеленала ребенка, дала ему грудь, но от пережитого волнения молоко, повидимому, испортилось. Леша кричал, выталкивал набухший сосок.
— Ну, Лешечка… ну, голубчик… Мой мальчик, — уговаривала Кето дрожащим от слез голосом, но ребенок продолжал бунтовать, надрываясь криком до хрипоты.
Кто-то из женщин посоветовал покормить его коровьим молоком из бутылочки.
Стася живо приладила к бутылочке резиновую соску, Лешенька стал пить, захлебываясь, и тотчас же затих.
В глазах Кето все еще стояли слезы. Незнакомые женщины из поселка приступили к ней, дивясь яркой, невиданной красоте ее, стали наперебой предлагать молоко, лепешки.
Кето с жадностью выпила кружку холодного молока, стала доставать сумочку, чтобы заплатить женщине, по та обиженно отмахнулась:
— Гроши не надо…
Кето все же развязала узелок, надеясь найти в нем свою сумочку, но не нашла ее… Она не могла вспомнить, брала ли ее с собой, убегая из дому. В узелке не было ни денег, ни документов. И только смятый эвакуационный листок, который в последнюю минуту дали ей в облисполкоме, оказался в ее руках. Теперь, когда можно было подумать об обычных вещах, — отсутствие денег и документов испугало ее: как же она поедет дальше? Как будет жить?
— Стася, а ведь я забыла деньги, — сказала она.
— Ох, пани Катерина, да как же можно было не забыть?.. Слава богу, хоть сами живые остались.
— Вот и туфли я надела праздничные, а о домашних забыла… Как же это я их надела? — все больше изумлялась Кето, вытягивая запыленные расцарапанные в кровь ноги. Она вдруг ужаснулась своему легкому, далеко не дорожному одеянию: ведь близилась ночь, впереди лежал путь, может быть, еще более трудный и долгий.
Стася порылась в своей котомке и, лукаво улыбаясь, достала из нее будничные туфли на низких удобных каблуках.
Кето изумленно раскрыла глаза.
— Стася, ты успела взять мои туфли?
— Пани Катерина, ведь я знаю, как вы не можете без них обходиться.
Кето благодарно взглянула на девушку. Она тотчас же сняла неудобные, с высокими каблуками туфли, в которых ходила с Алексеем только в театр, переобулась.
 
Стася тем временем вытащила из котомки полотенце, краюшку ржаного хлеба и кусок колбасы.
— О, Стася, когда ты успела все это захватить? — обрадовалась Кето. — Разве ты и дальше пойдешь со мной?
— А куда же мне идти, пани Катерина? Мои родные в Цехановце, а в Цехановце уже немцы.
Стася засуетилась, раскладывая тут же на траве, на чистом полотенце, нарезанный тонкими ломтями хлеб и колбасу.
Близился вечер. Затянутое рыжей мглой солнце спускалось над дальним лесом. На отчетливо видный, багровый, точно набухший кровью шар можно было смотреть незащищенными глазами. От заборов и домиков протягивались расплывчатые тени.
Кето осматривалась с тревогой. Опять почудился ей глубокий подземный гул… Она вздрогнула… Нет, не надолго такая тишина. Нет ничего страшнее неизвестности. Что там происходит? Где Алексей? Как она поедет дальше без него? Да и нужно ли ехать?
Солнце уже заходило. Надо было решать, ночевать ли в поселке, ехать дальше или возвращаться в Н.
Часть женщин разбрелась по дворам, ушел куда-то и мужчина в соломенном картузе. У забора, под деревьями, остались блондинка с крашеными волосами, Стася и еще несколько женщин, которых Кето не видела прежде.
Блондинка продолжала внимательно разглядывать свою спутницу. Кето спросила:
— Мы с вами раньше, кажется, где-то встречались?..
Блондинка поправила потускневшие от пыли волосы, и лицо ее приняло ласковое и приветливое выражение.
— Мне тоже кажется, что мы с вами где-то виделись… — сказала она. — Меня зовут Марья Андреевна… Плотникова. Жена начальника Н-ской почты.
— Ах, вот что… — обрадовалась Кето. — Ну, так я вас в городе и видела.
Она назвала себя, добавила:
— Вот видите: сколько времени жили в одном городе и не были знакомы, а началась война — сразу познакомились.
Они разговорились.
— Я хочу посоветоваться с вами, Марья Андреевна, — оживленно заговорила Кето. — Муж мой, инженер, остался там, под Н. И вот я не знаю, как быть. Оставаться ли здесь или ехать дальше… Как вы думаете?
— Эх, милочка, — покачала головой Марья Андреевна, — я и сама ничего не решила еще… Муж мой тоже остался в Н. — эвакуировать почту… А я вот и не знаю, что делать. Петенька мне сказал, чтобы я ехала в Минск, но мне ехать одной страшно. Со мной ничего нет. Все, что захватила, потеряла в дороге. Право, не знаю, как быть…
Незаметно они излили друг другу свое горе и под конец договорились вместе вернуться в Волковыск, узнать новости, сообщить в Н. о своем местопребывании и ждать мужей.
— Мы пойдем вместе на почту. Я позвоню по телефону Петеньке. Вы свяжетесь со своим мужем через обком, и все будет в порядке, — резонно заключила Марья Андреевна. — Сами посудите: разве мыслимо одной с таким малюткой пускаться в дальний путь? Да еще с пустыми руками. Как это можно? — словоохотливо и очень убедительно рассуждала она. — Надо все точно выяснить, милая Екатерина Георгиевна. Ведь мы побежали просто от страха, а может быть, в самом деле, ехать дальше не следует. Может быть, фашистов давно разбили и война уже кончилась…
Бодрый, уверенный том Марьи Андреевны развеял мрачное настроение Кето.
Они встали, чтобы идти искать подводу, по и это время к ним подошел мужчина в соломенном картузе и унылым голосом сообщил:
— Встретил я тут одного из города, говорит: немцы уже под Н. Вот вам и фунт изюму с рисом…
Мужчина свистнул.
— Искал по поселку радио — не нашел. Здесь не то, что у нас, в Н. Вот говорят, товарищ Молотов нынче выступал, а мы не слыхали… Забрались в это захолустье и ничего не знаем.
Беспокойное чувство вновь охватило Кето. Ей показалось, что они действительно отрезаны от всего мира…
17
В Вороничах Алексей увидел все последствия трехкратной бомбардировки. Станционное здание, депо и водокачка были разрушены. Всюду на путях зияли огромные воронки. Торчали рельсы, скрученные в узлы. От арки и следа не осталось. Пыль, дым, груды развалин… Сердце Алексея обливалось кровью, когда он вместе с Самсоновым торопливо обходил территорию станции. Служащие попадались редко. В подвале пассажирского здания сидел вместе с семьей странно спокойный, оглохший начальник станции. На вопросы Алексея он бормотал что-то невнятное и только под конец сказал фразу, удивившую всех своим смыслом: