Волгины

Она снова влезла в кузов. Ей захотелось посоветоваться с кем-нибудь. У самого края кузова, у борта, лежал раненный в ногу пулеметчик Насилии Андреевич Копытцов. За короткое время пребывания его в медсанбате Таня успела проникнуться к нему уважением; он вел себя спокойнее всех. Она наклонилась к нему, спросила шепотом:
— Как вы себя чувствуете, товарищ Копытцов?
— А-а, дочка, — прогудел в ответ Василий Андреевич. — Лежим вот — отдыхаем.
Таня торопливо рассказала ему о своих соображениях.
— Что немцы близко — это верно. Видать, окружили они нас. Но в лес они до утра не сунутся. Боятся они лесу, как черт ладана. А утречком можно и ожидать, ежели наши не выручат. Только за раненых ты не берись. И их измучаешь, и сама измотаешься. Вишь, они какие, еле дышат, дотронуться больно. И далеко ль ты их спрячешь? Нет уж, сиди, дочка. Что будет, то будет… Ну-ка, дай спиртику лизнуть — согреться.
Таня поднесла Копытцову фляжку.
— Спасибо, дочка. Страшно тебе?
— Сейчас уже нет, Василий Андреевич.
— Оружие есть при тебе какое-нибудь?
— Есть. Две гранаты и винтовка.
— Ну, вот и порядок. Будем воевать вместе, ежели что…
Таня вылезла из грузовика, подошла к лежавшему у переднего ската Андрюше, села у его ног, прислушалась к его дыханию. Она крепилась, чтобы не уснуть, но усталость взяла свое, мысли ее спутались, и, не заметив, она задремала. Очнулась Таня от озноба и боли в затекших ногах. Тишина поразила ее. Слышен был только шорох дождевых капель о листву. Страх снова проник в ее сердце. Она наклонилась к раненому шоферу. Андрюша не дышал, лицо его было холодным. Таня просунула руку под его фуфайку, прижалась ухом к груди. Сердце Андрюши перестало биться.
Он умер, когда Таня задремала. И она не знала об этом, ничем не могла ему помочь. На ее руках в медсанбате уже умерло несколько бойцов, и каждая смерть потрясала ее до слез, наполняла ощущением бессилия и безотчетного ужаса. Бессилие и ужас охватили ее и теперь. Андрюша скончался, ничего не сумев ей сказать, он как будто ушел от нее тихо, украдкой, и это показалось ей особенно страшным, бессмысленным.
Начало светать. Стали вырисовываться деревья, черный гребень буерака. Со стороны, как казалось Тане, противоположной занятому немцами селу донесся слабый орудийный гул. Он тек ровно, не меняя направления, потом стал усиливаться, сливаясь в сплошной гром.
Таня задрожала от этих звуков. Сулили ли они избавление или смерть, она не знала, но чувствовала, что приближается какая-то решающая минута.
Орудийная канонада становилась все громче, отчетливее. Тане казалось: шум теперь наплывал с другой стороны. Она взяла винтовку и, скользя по косогору, стала взбираться на гребень бугра. Ей было и страшно и любопытно.
Таня прижалась к земле и с минуту лежала не двигаясь. Желание что-то предпринять для спасения людей вновь охватило ее. Она выбралась на вершину бугра… Совсем рассвело… То, что она увидела, удивило ее. Прямо перед ее глазами расстилалось изрытое картофельное поле, задернутое сеткой дождя, проселочная дорога, а за полем, в трех километрах, не более, маячило то самое село, в котором еще вчера стоял медсанбат. Над селом полз серый дым и оттуда тянуло гарью. Прямо к буераку шли семь каких-то людей в тускло поблескивающих касках, держа у груди автоматы. Они шли цепочкой на равном расстоянии друг от друга.
И по тому, как они шли мерным, крадущимся шагом и как держали автоматы, выставив дула от живота вперед, по их мешковатым кителям и по круглым, козырькастым каскам Таня сразу определила: немцы! Во рту у нее стало сухо. Сначала ей захотелось убежать, спрятаться в овраге, но в следующую секунду она закусила губы, подтянула винтовку, щелкнула затвором и, приложив щеку к холодному и мокрому прикладу, стала подводить мушку под крайнего, самого высокого солдата. Она старалась делать все так, как ее учили, но руки ее дрожали, и ей никак не удавалось затаить дыхание…
Немцы продолжали идти прямо Они не видели Тани, а только хотели на всякий случай прочесать из автоматов лес. Когда крайний немец вырос над мушкой настолько, что стали видны пуговицы на его кителе, Таня нажала на спусковой крючок. Ее слегка толкнуло в плечо. Высокий остановился, будто зацепился ногами за кочку, качнулся вперед, потом назад и, подломившись в коленях, рухнул на землю. Остальные шесть автоматчиков залегли, и в то же мгновение над головой Тани словно протянулись тонкие свистящие нити, а вслед за этим послышался знакомый автоматный треск.
 
Что-то странное происходило в душе Тани. Ей казалось, что она смотрит на быстро мелькающие кадры какого-то страшного фильма. Немцы вскочили и побежали в ее сторону, пригибаясь и строча из автоматов, и опять Таня стала подводить мушку под крайнего солдата. Пули засвистели злее, две-три очереди сбрили впереди поблекшую, сизую от дождя траву.
Таня опять выстрелила, но на этот раз промахнулась. Она стреляла, излишне далеко выставляя левую руку и раскрывая рот. Выпустив все патроны, стала вкладывать новую обойму. Пальцы плохо повиновались. Воспользовавшись паузой, залегшие за кочками гитлеровцы поднялись снова и, разделившись на две группы, рванулись вперед. До них оставалось метров сто — не больше.
«Что они со мной сделают? Что сделают с ранеными?» — ужаснулась Таня и невольно закрыла глаза. Какой-то тайный голос шепнул ей: «беги!», но она овладела собой, вынула гранаты.
Усталое кряхтение послышалось за ее спиной. Волоча левую, обмотанную бинтом ногу, к ней подполз Копытцов. Без чьей-либо помощи вылез он из грузовика и, услышав выстрелы, поспешил к Тане. Она так и обомлела, увидев его. Скуластое, обросшее бурой щетиной лицо пулеметчика побледнело от усилий, воспаленные глаза смотрели из-под мокрых нависших бровей решительно и сурово. Уже слышался торопливый топот ног подбегающих врагов.
— Давай гранаты, дочка! Скорей! — крикнул он, глядя куда-то вперед и протягивая руку. — Ну, живо, козявка! — заторопил он и, выхватив из рук Тани гранату, швырнул ее куда-то вправо. Он даже крякнул при этом. Грязное облачко закрыло автоматчиков. В лицо Тани брызнула земля.
Таня на секунду оглохла, подняла голову. Один гитлеровец проворно уползал на четвереньках от места взрыва. Таня прицелилась, выстрелила. Немец продолжал ползти.
— Эх, ты… Только патроны тратишь, — сердито сказал Копытцов. — Еще гранату… Нагни голову!
Два оставшихся в живых автоматчика не успели сделать последнего броска вперед: вторая граната упала им под ноги.
Когда дым рассеялся, Таня стала ждать, когда автоматчики поднимутся, но они не поднимались. Слабый стон донесся оттуда.
— Ну, дочка, стреляешь ты совсем плохо. Пули за молоком летят, — пожурил Копытцов. — Давай-ка сюда винтовку, патроны, а сама иди к раненым. Я сам тут как-нибудь управляться буду.
Таня хотела возразить, но Копытцов так сердито взглянул на нее, что она торопливо скатилась в буерак.
Орудийный гул обкладывал теперь буерак со всех сторон. А иногда ужасающий гром сваливался где-то совсем близко.
— Не бойтесь, голубчики. Сейчас придут наши, — уверяла раненых Таня и подносила то одному, то другому флягу с разбавленным спиртом, давала пить по маленькому глотку. Надежда на избавление не покидала ее.
Чтобы посмотреть, что делается наверху, она опять вылезла на бугор. Дождь все моросил. Из села доносился глухой шум.
Таня подползла к Копытцову. Вытянув прямую с почерневшим от грязи бинтом ногу, он напряженно всматривался вперед.
— Чего вылезла? — грубо спросил он. — А ну-ка, марш отсюда!
Лицо Копытцова еще больше осунулось, по колючей бороде сбегали дождевые капли.
— Василий Андреевич, идите вниз, — робко попросила Таня и, взглянув на поле, поняла все: восемь немецких автоматчиков бежали прямо к буераку.
— Куда уходить с одной ногой? — отмахнулся Копытцов. — Эх, еще бы парочку гранат.
Говоря это, он вытащил из-за пазухи маленький, завернутый в клеенку сверточек, сунул в руку Тане.
— Спрячь. Тут адрес… Останешься живая — родичам напишешь. А сейчас — беги. Живо!