Дорога неровная

— Цыц!
Колька притих.
После ужина отец объявил:
— Коська завтра со мной в чесалку пойдет. Хватит шлындать по улице. Я с мастером договорился.
— Слышали? — спросил Миша. — К нам царь приезжает, будет со своими подданными трехсотлетие династии праздновать, — сказал и криво усмехнулся. — Видели, афиши всюду расклеены?
Отец насупился на усмешку сына, а мать согласно кивнула: об этом же недавно шла речь и в доме Бергота.
В разговор взрослых встрял Колька:
— Ага! Я тоже знаю. Мы со школой будем его встречать, мне, мам, нужна белая рубашка и черные штаны. А еще мы в потешных будем, форму, директор сказывал, уже пошили. Фуражки дадут и ружья! Во!
Коська завистливо посмотрел на брата — гляди-ка, и форму дадут, и на завод еще не идет, вечно этому Кольке везет.
Кострома — колыбель царствующего дома царей Московских, ставших владыками всея Руси Божьим провидением. Кострома лелеяла и охраняла от ворогов отрока Михаила Федоровича, отпрыска рода Романовых, самого близкого в родстве к потомку Рюрика Ивану Грозному из всех именитых в то время семей, уцелевшего в период царствования Бориса Годунова и самозванных захватчиков престола. Михаил находился в Ипатьевском монастыре своей костромской вотчины и дал согласие на царствование 14 марта 1613 года. А град Костромской был еще древнее — в тринадцатом году ему исполнялось шестьсот лет. И вот семнадцатый отпрыск рода Романовых прислал такую телеграмму: «Радуюсь мысли быть въ скоромъ времени среди близких Моему сердцу Костромичей. Николай».
Погода стояла прескверная — резкий ветер гулял по городу, с неба, затянутого низкими тяжелыми тучами, то и дело сыпался дождь, но в Костроме полным ходом шли приготовления к встрече царя. Губернатор Стремухов, объезжая места, где должно быть торжество, проверяя, все ли идет как надо, с тревогой поглядывал на небо: скоро ли развиднеется и проглянет солнце.
И в его, губернаторском, доме дела тоже шли ходко: маляры заканчивали покраску стен, отчего дом становился все краше и наряднее. Стремухов полюбовался на дом, похвалил маляров, но тут же и посетовал:
— Ах, какая же погода премерзкая, и когда же дождь перестанет?
Пожилой артельщик, провел рукой по окладистой седой бороде, глянул на небо и сильно порадовал сердце Стремухова:
— Небось, батюшка, погода наладится. Матушка Царица небесная Феодоровская не допустит плохой погоды, когда приедет государь наш.
— Братец ты мой! — обрадовался Стремухов такому предсказанию. — Ох, твои бы слова да Богу в уши, братец ты мой! — и он от избытка чувств пожаловал артельщику рубль за радостное предсказание, авось, и самом деле, Бог услышит эти слова да заставит Илью-пророка, повелителя погоды, разогнать тучи.
И погода действительно наладилась 18 мая, в день, когда должен был приехать царь Николай II.
Колька умчался спозаранку к школе, как велено было директором. Собрались пойти к Волге и Константин с Татьяной. Миша, усмехаясь, наблюдал за их сборами, но ничего не говорил. И как ни рано пришли к реке Смирновы, а там уже толпился народ. Спуски к Волге, а также Муравьевка и Маленький бульвар оказались заняты людьми, а кому не хватило места на мостовой, те взобрались на штабеля досок и бревен, лежавших на пристани. Все внимательно смотрели на поворот, откуда должна была появиться царская флотилия. Народ толпился и у стен Ипатьевского монастыря, стоявшего на стрелке слияния рек Костромы и Волги. Возле него построена, как и в городе, Царская пристань, а в самом монастыре — Царская ставка в палатах князей Романовых. Они, конечно, не могли уже равняться величием с Кремлем, а тем паче — с Зимним дворцом, но палаты в Ипатьевском монастыре — родовое гнездо, и украшено оно было не менее роскошно, чем столичные покои.
Наконец кто-то самый глазастый радостно и громко закричал:
— Плы-ы-ву-у-т!
И впрямь, из-за поворота величаво выплыл «Межень», на его мачте развевался императорский штандарт. За «Меженем» следовали другие пароходы флотилии сопровождения — казенный «Стрежень» да «Цесаревич Алексей» общества «Кавказ и Меркурий», пароходы общества «Самолет» — «Тургенев», «Александр Благословенный» и «Царь Михаил Федорович». И тут же грянул артиллерийский салют всей батареей, расположенной у Городища. На выстрел все Костромские церкви ответили радостным перезвоном, а церквей в городе немало — четырнадцать.
 
Первый салютный выстрел — также сигнал и к выходу Крестного хода из Успенского кафедрального собора, который построил еще князь Василий Квашня шесть веков назад.
Медленно и величаво, сверкая золотом и серебром хоругвей, икон и церковных одежд, пошитых специально к празднику, двигался крестный ход по Ильинской улице, втягивая в колонну все новых и новых крестноходцев. И во главе всего икона — Чудотворный Образ Феодоровской Божьей матери, исконной покровительницы и хранительницы города Костромы и царственного рода Романовых.
Дойдя до Волги, крестный ход начал шествие по Пятницкой, потом по Мещанской, направляясь к Ипатьевскому монастырю, и также величаво и медленно, уравняв скорость, скользили пароходы по воде мимо походных станов крестьян, которые семьями пришли из окольных деревень, чтобы хоть одним глазком увидеть царя-батюшку, и словно прибой речной плескался по берегам от приветственных взмахов рук. Царское семейство стояло у борта парохода, обращенного к городу, беспрестанно кланяясь святыням, а по берегам волнами прокатывалось многократное восхищенное и мощное «Ура!» Но пароходы не пристали к пристани, проплыли мимо, направляясь к Ипатьевскому монастырю.
А крестный ход между тем достиг Ипатьевского монастыря, навстречу из ворот вышел архиерейский хор монастырского Троицкого собора, и всюду — стройные ровные шеренги солдат. «Межень» причалил к Царской пристани, и с парохода, на застланную красным сукном лестницу, ступил семнадцатый потомок рода Романовых, и никто еще не знал, что Николай II — последний император всея Руси.
— Ну и что? Видели царя-батюшку? — с усмешкой спросил Миша родителей, когда те вернулись домой.
Мать смущенно улыбнулась:
— Далеко ведь плыл пароход. А все такие нарядные были, в светлом.
— Ну-ну. Завтра, может, увидите, после обеда прибудет царь в город. Смотрите, подойдите поближе, авось взгляд царский поймаете! То-то радости будет!
— Михаил! — рявкнул Константин так, как давно уж не кричал на старшего сына. — Не гневи меня!
А Татьяна возразила сыну:
— Миша, что уж ты так несправедливо говоришь. Царь наш — хороший человек, и детки у него красивые, видно, что ласковые. Сказывали в народе, что воспитывает он их в строгости, и что самое великое наказание для них — не получить деньги на милостыню, которую они подают болящим и калекам возле храма Божия. Ведь это же доброе дело — подать милостыню. А цесаревича так мне жаль — болеет маленький, бают, ноженьку сломал.
Миша усмехнулся опять:
— А почему бы и не подать копейки-то, если сам с золота ешь да из золота пьешь, если не думаешь каждый день, как семью прокормить, а коли заболеешь, то и на воды заграничные целебные отправиться можно. Тебе вот наследника царского жаль, а что же ты своего сына не пожалеешь? Посмотри на Коську — давно ли в чесалке работает, а уж кашляет, словно век там провел.
Константин смутился:
— Ну что я поделать мог, Миша, если в другие места работники не требовались. Я и то Карпычу четверть вина в кабаке споил, просил его поговорить с другими мастерами, да Карпыч сказывал, что пока нигде работники-мальцы не надобны.
Миша расхохотался:
— Ох, отец, неужели ты не понимаешь, что как раз малые ребята и нужны всюду, потому что работают как взрослые, а получают вдвое меньше. А мастера на том себе в карман выгадывают. Сколько Коська в прошлом месяце получки принес? — отец ничего не ответил, и Миша удовлетворенно произнес: — Вот то-то и оно. А Карпыча ты потчуй и дальше вином, авось года через два Коську переведут, или — через три, обещанного-то как раз три года ждут.