Последний день империи (СИ)

– Ну ничего. К вечеру будем в Нугриме.
Мы замолчали. Моя собеседница снова полезла за водой. А я покосилась на сидящую возле рубки пару. Мужчина так трепетно заботился о своей жене. Подсовывал ей то морс, то свежие яблоки, помогал поудобнее устроиться на жестком ящике.
– Они милые, правда? – негромко произнесла старушка.
– Что? – Я спохватилась, будто меня поймали на чем-то неприличном.
– Господин Рикантер и его супруга. Мои глаза слепы. Но то, как эти двое любят друг друга, можно почувствовать и без них.
– Наверное, – по моим губам скользнула легкая улыбка.
– В твоей жизни еще не было настоящей любви? – проницательно спросила моя собеседница.
– Нет, – я почему-то смутилась и ляпнула: – А у вас? Ой, то есть, у вас наверняка все было, у вас же семья есть, муж и дети…
– Да, – тихо рассмеялась женщина. – Семья есть. Но хочешь, расскажу тебе историю той самой, настоящей любви?
– Расскажите…
Она промочила горло, отложила в сторону воду, потом вздохнула и начала говорить:
– Я была дочерью крупного дельца. Отец прочил мне будущее жены такого же успешного человека, как и он сам. Но я влюбилась, влюбилась в нищего студента и сбежала с ним из дома. Мы перебрались в другой город. Сняли там крошечную комнату во флигеле и стали жить. Это было прекрасное лето, наполненное романтикой, не менее прекрасная осень с прогулками и букетами из опавших листьев. А потом пришла зима, и все изменилось… Мы с ним оба работали, вот только денег постоянно не хватало. У нас было одно теплое пальто на двоих, мы не могли позволить себе уголь для печи и только в самые холодные вечера зажигали масляную лампу, чтобы погреться возле нее.
Старушка немного помолчала, вспоминая, и продолжила:
– Та зима меня добила. Я проявила слабость, решив, что не могу так жить. И ушла. Отец любил меня и принял обратно в лоно семьи. Через год я вышла замуж за сына его делового партнера. У нас родились дети, и жизнь моя правда получилась такой, как планировал папа: сытой, успешной, спокойной. Но мне кажется, что я никогда не была счастливее, чем там, в холодном флигеле, грея руки о масляную лампу.
Картина встала у меня перед глазами, как живая: небольшая комната с узкой кроватью, окно, за мутным стеклом которого бушует зимняя метель, лампа, чье пламя дрожит и трепещет от сквозняка, и пара рядом с ней. Улыбчивый юноша обнимает за плечи хрупкую, как цветок, девушку. Они сидят почти впритык к лампе и что-то рассказывают друг другу, не обращая внимания на холод. Потому что их греет любовь.
Я еле слышно вздохнула. Как жаль, что эта любовь оказалась такой хрупкой.
– О, дорогая, – улыбнулась женщина, явно услышав мой вздох, – не нужно жалеть меня. Я фаталистка и верю, что, раз наши пути разошлись, значит, так было угодно судьбе. В конце концов, я прожила хорошую жизнь. Родила четверых детей. Вырастила их достойными людьми, которые сейчас уже воспитывают своих детей. Только одну дочь не уберегла.
– Почему?
– Тьяна всегда была мечтательницей вроде меня, искала какую-то эфемерную, иную жизненную цель. Поступила в университет, но даже не закончила его. Влюбилась в преподавателя и, заявив, что именно в этом ее предназначение, сбежала с ним.
– Сбежала? Вы были против брака?
– Нет, что ты. Но ее избранник был магом, и, когда начались гонения, он решил все бросить, чтобы скрыться от церковников. Моя дочь уехала с ним. Даже не знаю, куда. Больше о них я ничего не слышала.
– Мне жаль, – сказала я тихо. – А ваш первый возлюбленный? Вы знаете, что с ним стало?
– Знаю, – кивнула она. – Через несколько лет мы встретились на улице, просто случайно. Он многого добился. Сделал карьеру, став целым директором фабрики, счастливо женился, завел прекрасных детей. Кто знает, может ничего этого бы не было, останься мы вместе.
– Да, видеть будущее нам не дано.
– Каждый человек делает свой выбор, и только жизнь может показать, насколько правильным он будет.
Моя попутчица замолчала и откинулась на стену рубки, снова подставляя лицо солнцу. На ее губах блуждала улыбка, словно женщина заново вспоминала самые лучшие моменты своей жизни.
 
Я тоже не могла не улыбнуться. Надеюсь, несмотря ни на что, мне тоже повезет встретить настоящую любовь.
***
Шел четвертый час нашего плавания. Матрос, насвистывая себе под нос какую-то мелодию, уселся на борт и закинул в воду удочку. Кас все так же торчал на носу баржи, Нейт спал. Солнце спряталось за полупрозрачными перистыми облачками, которые спасали от обжигающих лучей, прохладный ветерок обдувал кожу, и я тоже решила подремать. Мало ли когда еще удастся выспаться нормально?
Положив под голову куртку, я устроилась на одном из ящиков и закрыла глаза.
…Река прорезает широкую долину, петляя среди лугов и лесов... Толпа людей тянется через поле к маленькому городку, который еще не знает о катастрофе… Старый архив стоит пустым и заброшенным, ведь здесь никто не появлялся с тех пор, как пропали его единственные работники… В большом городе прячется свалка металлолома. В одной из куч, настороженно озираясь по сторонам, ковыряется мальчишка с узким неприметным лицом…
Я проснулась от легкого толчка. Машинально поднялась, какой-то частью сознания все еще пребывая в очередном странном сне, и осмотрелась.
Судя по солнцу, проспала я достаточно. Мы успели заплыть далеко, и река здесь сильно изменилась. Ее русло стало гораздо шире. Из воды виднелись заросли тростника, шелестящие на ветру, а кое-где даже небольшие островки. Двигатель ревел тише, потому что баржа сбавила ход. Капитан вышел на палубу с картой в руках, мрачно прищурившись, оглядел окрестности и сунул в зубы сигарету.
– Что-то случилось? – спросил Нейтон, подходя ближе.
– Сейчас будем проходить устье Нирвы, – процедил капитан.
– Устье Нирвы? – повторила я.
– Там, слева, – он махнул рукой куда-то в сторону, – устье Нирвы. Это небольшая, но очень противная речка. Она течет через степи и несет оттуда песок и глину. Много песка и глины. Все это оседает в излучине, которую мы сейчас будем проходить. Тут каждый месяц фарватер меняется. Где мели, где протоки – вообще непонятно. Одну неделю проходишь нормально, а на следующую можешь застрять, как в жо…, – капитан покосился на беременную женщину. – В общем, крупно застрять
– Нужна помощь? – поинтересовался Нейт, бросая подозрительный взгляд на реку.
– Стоять у борта и смотреть в воду, – хмыкнул капитан, а потом махнул матросу: – Дик, неси лот!
Матрос метнулся в рубку и вытащил откуда-то металлическую болванку на длинной веревке. Пробрался на нос, немного боязливо посматривая на Каса, который все еще стоял там, и устроился на самом краю.
Капитан вернулся в рубку и взялся за штурвал. Господин Сэдли прихватил карту и стал рядом с ним, задумчиво бормоча что-то под нос.
Через щели между ящиками я протиснулась к носу баржи и села возле матроса. Мне было интересно, что он станет делать. Парень смущенно покраснел, а Кас отчего-то глянул на нас недовольно и медленно пошел вдоль борта, рассматривая воду.
Мы начали осторожно пробираться через коварную излучину. Вода и правда стала очень мутной, как будто в ней развели глину, трава и тростник густели, а мы просто старались не застрять.
– Дик, меряй, – крикнул капитан.
Матрос кивнул и, шустро размотав веревку, забросил болванку в воду. Подождал, пока она упадет на дно, глянул на отметки и прокричал:
– Шесть футов ровно!
– Якорь мне в глотку, раньше здесь было пятнадцать! – выругался капитан, и баржа стала медленно подаваться вправо.
Маневр помог, на следующей точке матрос намерял уже десять с половиной футов. Вот только дно здесь было очень коварно. Не успели мы обрадоваться, как баржа ощутимо вздрогнула, явно задев днищем какую-то неровность.
– Тысяча дохлых моллюсков! – прошипел капитан.
Но даже несмотря на это, мы постепенно продвигались вперед. Река совсем не казалась опасной. Вокруг шелестел тростник, плескалась непроницаемо-коричневая вода. Наверное, даже если мы наткнемся на мель, это ведь не слишком страшно?