Мемуары генерала барона де Марбо

Иностранные генералы проявили в отношении Массены особые знаки внимания, уважения и почтения, хотя он поставил им очень невыгодные условия. .Адмирал Кейт каждую минуту повторял ему: «Господин генерал, ваша оборона была слишком героической, чтобы было возможно отказать вам!..» Было решено, что гарнизон не будет пленен, что он сохранит при себе оружие, отправляясь в Ниццу, и сможет на следующий же день, по прибытии в этот город, принять участие в военных действиях.
Прекрасно понимая, насколько важно было, чтобы первый консул не совершил никакого неосторожного движения в желании прийти на помощь Генуе, генерал Массена попросил, чтобы в договоре было указано, что офицерам разрешается проход через австрийские войска, для того чтобы отправиться к первому консулу и проинформировать его об эвакуации города французскими войсками. Генерал Отт воспротивился этому, потому что он рассчитывал в скором времени отправиться с 25 тысячами солдат блокадного корпуса на соединение с фельдмаршалом Меласом и не хотел, чтобы французские офицеры, посланные Массе-ной, предупредили первого консула о его маневре. Однако адмирал Кейт сумел устранить это противоречие.
В тот момент, когда все уже собрались подписать договор, вдали, в горах, раздались пушечные выстрелы. Массена положил перо и воскликнул: «А вот и первый консул, который прибывает со своей армией!..» Генералы застыли в изумлении, но после длительного ожидания они поняли, что шум этот был вызван громом, и Массена решился заключить договор.
Сожаления вызывали не только потеря части славы, которую гарнизон и его командиры заслужили бы, если бы продержались в Генуе до прихода первого консула, но Массена хотел, протянув сопротивление всего несколько дней, задержать отбытие корпуса генерала Отта на помощь к фельдмаршалу Меласу. Но эти опасения, хотя и очень обоснованные, не оправдались, так как генерал Отт смог соединиться с австрийской армией только на следующий день после битвы при Маренго. Впрочем, результат этого сражения был бы совсем другим для нас, если бы австрийцам удалось бы направить против нас еще 25 тысяч человек. Таким образом, тот отвлекающий маневр, который Массена проделал, защищая Геную, не только открыл проход через Альпы и предоставил Милан Бонапарту. Он еще освободил его от 25 тысяч вражеских солдат в день битвы при Маренго.
Австрийцы вошли в Геную 16 прериаля, ровно через два месяца после начала осады.
Наш главнокомандующий придавал такое большое значение тому, чтобы первый консул был вовремя предупрежден о договоре, который он подписал, что он выправил охранное свидетельство сразу для двух адъютантов, с тем чтобы, если один заболеет, другой мог бы отвезти послание. И поскольку было бы желательно, чтобы офицер, которому была поручена эта миссия, говорил по-итальянски, генерал Массена поручил это коммандану23 Грациани, пьемонтцу или римлянину, находящемуся на службе Франции. Однако наш главнокомандующий был одним из самых подозрительных людей, какие когда-либо существовали на свете, и, боясь, что иностранец уступит уговорам австрийцев и не выполнит свою миссию с достаточным тщанием, призвал меня к себе и попросил, в частности, поторапливать его до тех пор, пока мы не доберемся до первого консула. Это пожелание было излишним, так как господин Гра-циани был человеком, исполненным самых лучших чувств, и прекрасно понимал важность своей миссии.
Мы отправились 16 прериаля из 1ёнуи, и я оставил Колиндо, которому обещал вскоре вернуться за ним, поскольку было известно, что армия первого консула уже недалеко. Уже на следующий день Грациани и я приехали в Милан.
Генерал Бонапарт обошелся со мной с большим вниманием, говоря о понесенной мной потере, и обещал, что, если я буду хорошо себя вести, он заменит мне отца. Он сдержал свое слово. Он не уставал расспрашивать Грациани и меня о том, что происходило в Генуе, а также о силах и передвижениях австрийских корпусов, которые мы проезжали по дороге в Милан. Он задержал нас у себя и заставил одолжить нам лошадей из своих конюшен, поскольку мы приехали на почтовых мулах.
 
Мы последовали за первым консулом в Монтебелло, а затем и на поле битвы при Маренго, где нас задействовали для передачи его приказов войскам. Я не буду останавливаться в деталях на этом памятном сражении, где со мной не случилось ничего плохого. Как известно, мы были на грани поражения и, несомненно, проиграли бы это сражение, если бы 25 тысяч солдата корпуса Отта прибыли вовремя на поле сражения. Первый консул ожидал их появления каждую минуту, поэтому был крайне беспокоен. К нему вернулись его уверенность и веселость только после того, как наша кавалерия и пехота генерала Дезе, о смерти которого он еще не знал, решили исход сражения, разбив колонну австрийских гренадеров генерала Цаха. Заметив, что моя лошадь была слегка ранена в круп, первый консул взял меня за ухо, потрепал и сказал, смеясь: «Я тебе одолжу моих лошадей, чтобы ты их так же отделал!» Грациани умер в 1812 году, и я теперь единственный французский офицер, который участвовал и в осаде Генуи, и в битве при Маренго.
После этих памятных событий я вернулся в Геную, откуда австрийцы ушли после подписания договора, ознаменовавшего нашу победу. Я застал там Колиндо и коммандана Р***. Я посетил могилу своего отца, и затем мы сели на французский бриг, который за 24 часа доставил нас в Ниццу. Через несколько дней на ливорнском корабле за своим сыном приехала мать Колиндо. С этим замечательным молодым человеком мы пережили немало тяжелых испытаний, которые связали нас дружбой. Но наши судьбы были различны, и нам пришлось расстаться, несмотря на самые горькие сожаления.
Я уже говорил, что во время осады адъютант Франчески, который доставлял депеши от генерала Массены первому консулу, сумел пройти во Францию под прикрытием ночи между кораблями английского флота. Благодаря ему мои близкие узнали о смерти отца. Мать, узнав об этом, создала попечительский совет и послала старому Спиру, оставшемуся в Ницце с экипажами моего отца, приказ все продать и тотчас же возвращаться в Париж, что он и сделал. Ничто меня больше не задерживало на берегах Вара, и я поспешил увидеть свою матушку. Однако это было не так-то просто, поскольку в это время городских экипажей было мало. Экипаж, шедший из Ниццы в Лион, ходил только раз в два дня. Места в нем занимали уже за несколько недель до отправки, поскольку было много раненых и больных офицеров, спешивших, как и я, из Генуи по домам. Чтобы выйти из столь затруднительного положения, в котором мы оказались, коммандан Р***, два полковника и дюжина офицеров вместе со мною решили образовать небольшой караван, с тем чтобы дойти до Гренобля пешком, и следовать дальше через Грасс, Сис-терон, Динь и Гап. Багаж наш везли мулы, и это позволило нам делать в день от 8 до 10 лье. Бастид был со мной и очень мне помогал, поскольку я совсем не привык преодолевать большие расстояния пешком, к тому же по такой жаре. После восьми дней тяжелого перехода мы достигли Гренобля, где нашли экипажи, которые перевезли нас в Лион. Мне трудно было находиться в этом городе, в особняке, в котором я жил с моим отцом в более счастливые времена. Я очень хотел и в то же время боялся оказаться рядом с матерью и братьями. Мне казалось, что они потребуют от меня отчета, что же я сделал для спасения их мужа и отца. Я возвращался один, оставив его в могиле на чужой земле. Мое отчаяние было неописуемо. Мне необходим был друг, который бы понял это и разделил со мной горе, в то время как г-н Р*** после испытанных нами лишений был счастлив, видя везде изобилие вкусной пищи, и предавался безумному веселью, что надрывало мое сердце. Вот почему я решил отправиться в Париж без него. Однако он посчитал своим долгом, хотя я его об этом не просил, сопровождать меня и передать в руки моей матери. Таким образом, я был вынужден терпеть его до самого Парижа, куда мы отправились почтовыми экипажами, поскольку по дороге случались такие сцены, которые невозможно описать.
Я не буду останавливаться на моем первом свидании с матерью и братьями, полном отчаяния. Вы можете себе это представить.