Мемуары генерала барона де Марбо

Ледяная баня, которую мне пришлось принять, и действительно нечеловеческие усилия, предпринятые нами, чтобы спасти этого несчастного, могли мне дорого стоить, если бы я был не так молод, не так силен. А Руместайн, у которого не было этого последнего качества, тем же вечером заболел тяжелым воспалением легких. Он должен был быть перевезен в госпиталь в Брюнне, где он провел несколько месяцев между жизнью и смертью. Он так по-настоящему никогда и не выздоровел, у него сохранилось лихорадочное состояние, которое через несколько лет вынудило его покинуть службу. Что касается меня, то, хотя я и очень ослабел, я влез на лошадь, как только император удалился от пруда, чтобы поехать в Аустерлицкий замок, где находилась его штаб-квартира. Наполеон ездил всегда галопом. Разбитый усталостью, таким, каким я был, этот стиль езды мне совсем не подходил. Я старался все-таки следовать за ним, потому что приближалась ночь. Я боялся удалиться от поля боя, к тому же холод начинал пробирать меня.
Когда я прибыл во двор замка, несколько человек помогли мне « лезть с лошади. Я весь дрожал, зубы стучали, я чувствовал себя совершенно больным. Полковник Дальман, командир конных егерей, заменивший погибшего Марлана, конечно, будучи в курсе той услуги, которую я ему оказал, проводил меня в одно из помещений замка, где остановились офицеры. Там, после горячего чая, меня растер спиртом хирург, после чего меня замотали во все возможные одежды и уложили в огромную кучу сена, откуда у меня торчала только голова. Приятная теплота разлилась по всем моим застывшим членам, я заснул очень хорошо. Благодаря этим заботам, а также благодаря моим двадцати трем годам на следующее утро я уже чувствовал себя бодрым и свежим и мог сам сесть на лошадь, чтобы присутствовать при спектакле, представляющем большой интерес.
Глава XXVII
Свидание императоров. — Возвращение в корпус. — 1806 год. — Дармштадт и Франкфурт. - Удачные действия Ожеро
Разгром, испытанный русской армией, поверг ее в такое смятение, что все, что смогло спастись после аустерлицкой катастрофы, поспешило достичь Галиции, чтобы спастись от победителя. Разгром был полным. Французы взяли огромное количество пленных и находили перед собой дороги, покрытые брошенными пушками и различными вещами бежавших. Император России, который считал, что он идет от победы к новой, самой уверенной победе, удалился с поля брани в полном отчаянии, позволив своему союзнику Францу II вести переговоры с Наполеоном. В тот же самый вечер ужасного сражения император Австрии, чтобы спасти свою несчастную страну от полного разорения, попросил встречи с императором французов, и, по согласию Наполеона, он остановился в деревне Назиедловиц. Свидание произошло 4 декабря возле мельницы в Полении, между двумя линиями аванпостов австрийской и французской армий. Я присутствовал на этой памятной встрече.
Наполеон выехал ранним утром из замка Аустерлица, сопровождаемый своим многочисленным штабом, и оказался на назначенном свидании первым. Он спрыгнул с лошади и начал прогуливаться вокруг бивуака, как раз когда издали увидели прибывающего австрийского императора. Он пошел ему навстречу и сердечно обнял. Прекрасно разыгранный спектакль навевал философские размышления. Император Австрии приехал, чтобы униженно просить о мире у мелкого корсиканского дворянина, еще недавно бывшего младшим лейтенантом артиллерии, которого его таланты, счастливые обстоятельства и смелость французской армии вознесли на вершину власти и сделали арбитром судеб Европы.
Наполеон не злоупотреблял положением, в котором оказался австрийский император. Он был приветлив, изысканно вежлив, во всяком случае, насколько мы могли об этом судить со стороны. Между двумя властелинами было заключено перемирие. Оба договорились послать с каждой стороны полномочных представителей в Брюнн, с тем чтобы начать переговоры о мире. Императоры снова обнялись, и каждый отправился к себе: император 1ермании вернулся в Назиедловиц, а Наполеон — в свой Аустерлицкий замок, чтобы продолжить отдых. Он провел там два дня, в течение которых дал нам прощальную аудиенцию и попросил Масси и меня рассказать маршалу Ожеро все, что мы здесь видели. Император вручил нам затем депеши: одну для баварского двора, который возвращался в Мюнхен. Он предупредил нас, что маршал Ожеро покинул Брегенц и что мы его найдем в Ульме. Мы достигли Вены поздно ночью и продолжили наш путь днем и ночью, несмотря на густой снег. Я не буду останавливаться на деталях тех политических изменений, которые явились результатом Аустерлицкой битвы, и о мире с Петербургом. Император отправился в Вену, затем в Мюнхен, где он должен был присутствовать на бракосочетании своего приемного сына Евгения Богарнэ с дочерью баварского короля. Кажется, депеши, которые мы должны были вручить при этом дворе, имели отношение к предстоящей свадьбе, поскольку мы были приняты наилучшим образом. Тем не менее мы оставались в Мюнхене лишь несколько часов и отправились в Ульм, где встретились с 7-м корпусом и увидели маршала Ожеро. Там мы провели около двух недель. Чтобы незаметно провести 7-й корпус к землям курфюрста Гессенского, близкого союзника Пруссии. Наполеон дал приказ отправиться из Ульма в Хайдельберг, куда мы и прибыли в конце декабря в канун начала 1806 года. После краткого пребывания в этом городе 7-й корпус отправился в Дармштадт, столицу ландграфа Гессен-Дармштадтского, владетельного князя, очень близкого к королю Пруссии как своими кровными, так и политическими связями. Хотя этот монарх, согласившись на приобретение Ганновера, подписал союзный договор с Наполеоном, он это сделал с отвращением и очень боялся приближения французской армии. Маршал Ожеро, перед тем как ввести свои войска в Дармштадт, посчитал необходимым предупредить об этом ландграфа специальным письмом и попросил меня передать его адресат)7.
 
Расстояние было всего 15 лье, и я преодолел его за одну ночь, но, прибыв в Дармштадт, я узнал, что ландграф, которому внушили, что французы хотели завладеть его персоной, только что покинул резиденцию, чтобы удалиться в другую часть своих земель, откуда он мог бы легко укрыться в Пруссии. Этот отъезд меня несколько озадачил, однако, узнав, что мадам ландграфиня находилась еще во дворце, я попросил представить меня ей. Эта дама, имевшая много сходства с портретами российской императрицы Екатерины, обладала, как и она, мужским характером, очень большой моральной силой и всеми качествами, необходимыми для того, чтобы руководить огромной империей. Именно она правила своим супругом и также всеми землями своего государства. По всех точек зрения это была женщина — хозяйка положения. Видя в моих руках письмо, адресованное ландграфу маршалом Ожеро, она взяла его без всякого стеснения, как если бы оно было адресовано ей, и с казала мне затем с полной откровенностью, что это по ее совету ландграф удатился в удаленные земли, но что она берется за то, чтобы его пернуть, если маршал даст ей полную гарантию того, что у него нет приказа лишить его свободы.
Я понял, что арест и смерть герцога Энгиенского напугали всех князей, которые считали, что Наполеон мог, будучи недовольным ими и их союзами, посту пить так же и с ними. Я протестовал, насколько мог, убедительно и заверял о чистоте намерений французского правительства, предложив вернуться в Хайдельберг за маршалом Ожеро и получить все необходимые заверения, которые желала видеть княгиня, на что получил ее согласие. Я уехал и вернулся на следующий день с письмом от маршала, написанным в терминах столь благожелательных, что мадам после этого сказала мне: «Я доверяюсь чести французского маршала» — и гут же отправилась в Гессен, где находился ландграф и которого она привезла в Дармштадт, и оба они великолепно принимали маршала Ожеро, когда он приехал со своим штабом в этот город. Маршал был настолько им благодарен за оказанное ему доверие, что спустя несколько ме сяцев после того, как император стал переделывать все эти мелкие государства Европы и свел их к числу 32 государств, из которых он об-разовал Рейнскую конфедерацию, Ожеро не только удалось сохранить для ландграфа Дармштадт, но он еще добился для него титула великого герцога и сумел увеличить его государство таким образом, что население, которое насчитывало с трудом пятьсот тысяч человек, возросло до более миллиона жителей.