Казаки на Кавказском фронте 1914–1917
Обе стороны стоят на ружейный выстрел и не стреляют, а словно изучают друг друга. Наконец от них выехало также четыре всадника. Обе стороны шагом, осторожно идут на соединение. Сошлись. Прошла минута, и один наш казак легким наметом скачет к нам.
— Ну, что? — кричу ему нетерпеливо.
— Да то разъезд нашего 3-го Кавказского полка, ваше благородие, — с широкой улыбкой на лице отвечает казак Сорокин. — Они идут на разведку Баязета. Их целый взвод с урядником Малыхиным. А там, в горах, — и показал рукой на северо-запад, — стоит наша 2-я пластунская бригада генерала Гулыги.
— По ко-ня-ам! — радостно командую. — А где же Баязет? — спрашиваю Сорокина.
— А во-он… позади нас, — отвечает старый казак присяги 1911 года. Оказывается, мы давно прошли полосу Баязета, он был позади нас верстах в 10–12.
А до села Агнот, где стояли наши пластуны, было 5–7 верст.
Генералы Абациев и Гулыга. Среди своих пластунов
Через час мы в армянском селении Агнот. На улицах масса пластунов. Они удивленно смотрят на нас. Указали мне дом начальника отряда. Когда я вошел в комнату, то увидел очень крупного и важного генерала, перед которым генерал Гулыга чуть суетился и проявлял свою подчиненность. Я понял, что это и есть начальник Эриванского отряда генерал Абациев.
— Ваше превосходительство, от Макинского отряда хорунжий Елисеев с секретным пакетом прибыл, — рапортую ему.
Генерал важно и нехотя посмотрел на меня, а какой-то полковник принял пакет, быстро вскрыл его и стал читать про себя. Зато генерал Гулыга, не считаясь с присутствием старшего и его непосредственного боевого начальника, подскочил ко мне и заключил в свои радостные объятия:
— Ваше превосходительство! Да ведь это же наш родной кавказец! — почти закричал он Абациеву. — Как же вы, хорунжий? Где же наш славный первый полк? Говорите, говорите! — забросал он меня вопросами, а сам все суетился, хлопал руками о полы черкески и ни секунды не стоял на месте. Ведь только пять месяцев тому назад мы расстались с ним на Кубани после майских лаге-рей. Поэтому и моя радость была понятна: встретить в далекой Турции его, нашу кубанскую знаменитость!
Абациев молча выслушал мой доклад о Макинском отряде и произнес:
— Хорошо… отдохните хорунжий… мы приготовим ответ. Но Гулыга меня не отпускал. Он — словно ртуть. Расспрашивает, рассказывает. И совершенно не стеснялся Абациева. Летами они были, казалось, сверстниками, лет по 60 каждому, но Гулыга — офицер Генерального штаба, тогда как у Абациева висел золотой «солдатский» Георгиевский крест 2-й степени. Они показались мне людьми старыми, к которым надо иметь почтительный респект.
Мы вышли из комнаты вслед за генералами. Абациев пошел к себе, а Гулыга остался, окруженный пластунами, словно роем своих детей, при очень своеобразной воинской дисциплине. При мне молодой хорунжий в золотых погонах явился к нему за получением боевой задачи. Гулыга весело показал ему на кряж, который только что миновал мой разъезд, и сказал:
— Сбросьте этих несчастных турок и займите их позицию! — и, обняв его и поцеловав, добавил: — Ну, с Богом, дорогой.
И хорунжий, вне себя от радости, от ласки родного кубанского отца-генерала, нисколько не сомневаясь в своем успехе, молодецки повернулся кругом, чисто по-юнкерски, и быстро и легко побежал к своему взводу храбрых пластунов.
Ну, может ли после этого хорунжий «не взять гору»?!
А генерал Гулыга вновь шутит со всеми, острит, смеется — и пластуны с доброю сыновнею улыбкой радости на лицах смотрят на него, слушают его, своего пластунского мудреца и колдуна. А меня он отечески берет под руку и ведет в свою хату-хану. В хане за бумагами сидит красивый полковник в кителе. Гулыга представляет меня ему, и я узнаю, что это начальник штаба его бригады Генерального штаба полковник Букретов (будущий Войсковой атаман конца 1919 и начала 1920 годов). Гулыга немного успокаивается. Оба просят подробно рассказать о нашем отряде. Между собою они на «ты». Букретов корректен, внимателен. Тут же угощают всем, что у них есть. По-казачьи накормили и закормили. Отпускают отдохнуть после столь тревожной ночи. Казаки мои отданы в полное распоряжение заботливого командира 3-й сотни 3-го Кавказского полка подъесаула Копанева. Полк придан к бригаде Гулыги для разведческой и ординарческой служб. У Копанева я попадаю из огня да в полымя. Сосед на льготе жил в нашей станице, когда я был юнкером, бывал у нас в доме. Скакун и музыкант. Сплошная активность во всем. Только три месяца, как выбыл из нашего полка для формирования третьеочередного. Все его мысли устремлены «к первому полку». Он буквально не знает, куда посадить и как лучше угостить столь неожиданного и дорогого гостя-однополчанина. Он забрасывает меня вопросами о родном ему полку, о товарищах-офицерах, да так, что я не успеваю на них отвечать. Старший в полку офицер, есаул Калугин, женат на его родной сестре. И все это для меня так понятно. После страшной ночи я попал сразу же в свою, так близкую и приятную мне семью кавказцев и морально оздоровел. Мои казаки уже накормлены и спят. Лошади жуют душистое сено. Наконец отпущен и я. Где-то в сарае, поверх соломы, завернувшись в бурку, неизменную спутницу каждого казака, лег и… провалился в сон, словно умер.
Сколько спал — не знаю. Шумная беготня пластунов по улице и громкие крики «ура» разбудили меня. Прибежавший ординарец зовет к генералу Абациеву.
— Почему кричат «ура»? — спрашиваю.
— Урядник Малыхин вернулся. Баязет в наших руках. За это генерал Абациев поздравил его «зауряд-хорунжим», вот почему и кричат «ура». По докладу Малыхина, наш, 1-й Кавказский полк почти одновременно с ними подошел к Баязету. Турки оставили его без боя.
Абациев в хане, в штабе Гулыги. Последний, вновь, как ртуть, веселый и подвижный, радостно повторяет своим громким, с хрипотой голосом:
— Ну и кавказцы! Баязет взяли!
Я получаю ответный секретный пакет своему начальнику отряда, козыряю важному, крупному Абациеву. Генерал Гулыга вновь обнимает меня и просит передать сердечный привет так дорогим ему кавказцам, атаманом отдела коих он был около четырех лет.
Выхожу из генеральской ханы и попадаю в многосотенную толпу пластунов. Мой взвод казаков в конном строю окружен ими тесным кольцом. То все пластуны 10-го батальона, формируемого из нашего отдела. У каждого казака моего взвода стоят тут его родные станичники, друзья детства, кумовья, сваты-сваточки, соседи, которые не виделись между собою многие годы. Поэтому у всех радостные лица, и бесконечные опросы и расспросы. В чистенькой черкеске, в новеньких золотых пластунских погонах с малиновым просветом, одетый, словно «идти в гости», меня обнимает станичник, друг детства, хорунжий Володя Куркин, только что выпущенный из военного училища. Вижу усатых есаулов-пластунов, живших на льготе в нашей станице, когда я был мальчиком и юнкером. Пластуны-станичники, считая себя по праву более близкими ко мне, «отталкивая» в сторону субординацию, окружив тесным кольцом, называя только по имени, расспрашивают, расспрашивают, а о чем — трудно сосредоточиться мне и что-либо ответить. И так это радостно всем было ощущать нашу войсковую семейную казачью близость, да еще под стенами исторического Баязета!
В стороне стоит мой двоюродный брат Филя Савелов. Он в присутствии своего строгого командира сотни подъесаула Копанева не может подойти ко мне. Он ведь только младший урядник. И только что прибыл с Малыхйным из-под Баязета. Филя старше меня на целых десять лет, но он самый любимый человек во всем савеловском роде, как выдающийся наездник, песельник и танцор, красавец брюнет с голубыми глазами, и такой всегда милый, добрый и почтительный ко всем старшим. Я его давно не видел, как и он меня еще не видел в офицерском чине. Нарушая все воинские законы, быстро подхожу к нему, обнимаю, а он так робок передо мною, «его благородием», которого он всегда раньше называл только Федюшка, как очень маленького своего двоюродного и любимого братца.