Казаки на Кавказском фронте 1914–1917

Начальником авангардного отряда был командир 1-го Лабинского полка полковник Рафалович. С густой, аккуратно подстриженной бородой, он казался старым человеком. Был строг по службе. Мы его видели лишь при отправке в разведку и по возвращении из нее. Давая лично задачу, он долго водил карандашом по карте, а по нашем возвращении так же долго и томительно расспрашивал о пройденном разъездом пути, обо всем замеченном и потом требовал точно указать на карте, как шел разъезд и до какого именно пункта дошел. Тогда уже некоторые из нас — «с поволокою на глазах», туманно и долго — водили карандашом по карте, а Рафалович и Абашкин молча наблюдали и слушали, вынося свои заключения и по-отечески, довольно строго делали внушение…
  
Второе появление сотника Бабиева
 
Неожиданно настал ясный солнечный зимний день. На снеговом просторе широкой Алашкертской долины каждая точка была видна как на ладони. Вдруг послышался какой-то веселый «бум». Мы выскочили из всех своих хижин и увидели конную колонну казаков, идущую к нашему селу.
Впереди нее на отличной гнедой лошади, с белым прибором к седлу, в черкеске шел сотник Бабиев [3]. Весело, бравирующе он пел песню с казаками, сам запевал и сам управлял хором своих сотенных песельников. При этом остро пищала зурна, шумно гудел бубен. И чем ближе сотня подходила к селу — этот «бум» песни, зурны и бубна становился все громче. Бабиев, извиваясь в седле, словно не знал, как еще более, еще громче и сильнее выдать всю свою энергию и молодечество. Сотня приблизилась к селу, остановилась, выстроившись развернутым строем. Бабиев громко подал команду, соколом бросил на строй острый свой взгляд, что-то еще прокричал-скомандовал и коротким взмахом сложенной вдвое плети спешил казаков. В мягких чувяках, перескакивая по протоптанной дорожке, он приблизился к нам — кавказцам. Мы гурьбою окружили его. Он, веселый и счастливый, пожимал нам руки.
— Коля! Что же ты делаешь? — вдруг быстро говорит ему полковой адъютант сотник Фостиков, выскочивший от командира полка полковника Рафаловича в одном бешмете. — Здесь приказано соблюдать полную тишину.
— А што? Турок бояться?! — весело и дружески бросает ему Бабиев.
— Да не бояться, а надо соблюдать порядок, — отвечает ему Фостиков. — Командир полка требует тебя к себе! Ты знаешь, что это значит!
Дав вахмистру распоряжение, Бабиев подтянул и без того туго затянутый свой тонкий кавказский поясок, словно охорашиваясь перед желанной и долгожданной встречей с невестой или чтобы идти на грозный бой с недругом, и быстро пошел с Фостиковым в «нору» командира. Мы остались на месте ждать Бабиева.
Полковник Рафалович довольно долго держал у себя командира 3-й сотни своего полка. Что он ему там говорил, мы не узнали и потом, но… Бабиев вернулся к нам с пунцовым лицом.
— Ну, что? — спрашивает его наш командир сотни Маневский.
— Да-а… старый хрыч… все боится ту рок… требует соблюдения тишины, — как-то неловко и смущенно ответил он.
Мы, кавказцы, уже узнали характер их командира полка, этого серьезного и честного служаку. Явно, он разцукал Бабиева, и разцукал сильно. Понимая душевное состояние горячего сердцем нашего нового друга, умный и находчивый подъесаул Маневский обнял его за талию и нежно, словно любимой женщине, произнес:
— Коля! Идем к нам… Теперь ты наш гость.
Через четыре с лишним года, в 1919 году, доблестные войсковой старшина Абашкин, подъесаулы Венков и Маневский, сотники Бабиев и Фостиков в Гражданской войне будут произведены в генеральский чин.
  
Ллашкертское казачье войско
 
Осенью 1913 года старший есаул нашего полка М. И. Суржиков был переведен в 1-й Лабинский полк «для уравнения». Это означало, что этот есаул является кандидатом для производства в чин войскового старшины и назначения помощником командира полка. Подобное распределение старших есаулов делал Войсковой штаб. Суржиков числился в полку отличным офицером. Его 5-я сотня считалась образцовой. В Лабинском полку он принял 3-ю сотню, младшим офицером коей был сотник Бабиев. Теперь есаул Суржиков — помощник командира полка. Он у нас в гостях. Старые кавказцы его глубоко уважают, почему разговор льется рекой. Мы же, молодежь, только слушаем их рассказы о былом и о настоящем.
 
— Ну, как дела у Бабиева? — к слову спросил подъесаул Маневский.
— Сотник Бабиев? — как бы огрызнулся Суржиков с неудовольствием. — Никчемный офицер… ему сотню нельзя поручить, даже на проездку. Пошлешь с сотней, так он обязательно сделает джигитовку… Смотришь — казак разбился или один-два коня захромали. Никчемный офицер… — закончил Суржиков таким тоном, что продолжать разговор на эту тему было как-то и неловко. Маневский долгим взглядом посмотрел на нас, зная, что мы очень подружились с Бабиевым, восхищались им. Любил и уважал Бабиева и Маневский, зная его еще в чине беспечного хорунжего. Мы скромно опустили глаза, обиженные за Бабиева.
Причина столь странной оценки в том, что старые есаулы были настоящими «отцами-командирами», для которых «тела лошадей, спокойствие в сотне и никаких происшествий» были главными положительными чертами командования сотней. Бабиев же — огнедышащий вулкан, для которого всякий риск являлся забавой, к чему он приучал, привлекал и казаков. Это были старое и новое поколения господ офицеров с разной психологией. Прямо «Отцы и дети» Тургенева.
«Бабиева я знаю отлично. В 1907 году вместе выпущены из военных училищ в 1-й Лабинский полк. Много побродили по Персии, где приходилось терпеть лишения и подвергаться опасности. Участвовали в экспедициях против курдов-шаксевен. Оба были ранены в Персии и награждены боевыми орденами, Св. Анны 4-й степени „за храбрость“ и Св. Анны 3-й степени с мечами и бантом, еще в мирное время.
Он был прекрасный друг, всегда готовый на пожертвование. Дерзкий в бою, храбр до крайности. Прекрасный наездник, танцор, песельник, весельчак. В мирной обстановке дерзок, упрям и не переносил чьего-либо первенства. Но эти отрицательные черты с лихвой покрывались положительными», — пишет о погибшем генерал-лейтенанте Николае Гавриловиче Бабиеве генерал-лейтенант Михаил Архипович Фостиков. Им тогда, в 1920 году, было по 33 года от рождения.
Прекрасная наша Кубань родила и воспитала таких сынов, которыми должно гордиться наше Кубанское казачье войско.
Скученность квартирования двух казачьих полков в одном маленьком курдском селе естественно толкала и господ офицеров и казаков к тесному общению и духовному объединению. Однородный сотенный красно-белый значок «третьей сотни» обоих полков, сотни казаков Маневского и сотни Бабиева, был как бы внешним символом сближения между ними и их младшими офицерами. Летами и по выпуску из Николаевского кавалерийского училища в Петербурге Маневский был старше Бабиева на пять лет. К тому же личный авторитет Маневского и его корректное отношение ко всем привлекали к нему и других офицеров — лабинцев и кавказцев. И наша хижина-нора офицеров сотни довольно часто была и клубом. В тусклые длинные зимние вечера мы пили чай — единственное удовольствие — и говорили, говорили…
Но о чем? Конечно о войне, полках, старших начальниках, возможном конечном результате войны. Все мы считали, что занятая нами турецкая территория безусловно останется за Россией. Но что с нею будет? И здесь экспансивный сотник Бабиев заглядывал вглубь…
— Сюда, в занятые нами долины, должно переселить казаков на добровольных началах. Долины эти богаты. Курды народ хороший, воинственный. Мы их «оказачим». И из всех этих элементов образуется… Алашкертское казачье войско… Я первый переселюсь сюда с казаками, и мы образуем это новое войско, — подытоживал он.
Офицеры-лабинцы весело смеялись над этим проектом, а мы, кавказцы, скромно улыбались нашему всегда желанному и дорогому гостю.
Трагический конец войны 1914–1917 годов опроверг мечты пылкого Бабиева.