Казаки на Кавказском фронте 1914–1917
К нашему удивлению, гибель отца, такая трагическая, его, видимо, не огорчила. По мусульманской вере он перешел ведь в лучший мир…
Он наивно, весело показывает нам свои темно-синие диагоналевые бриджи старшего брата, погибшего в бою с русскими. Бриджи пробиты пулей у самого паха. Его брат скончался от ран. Но что интересно, бриджи были русского офицерского покроя и качества. Может быть, трофей с убитого русского кавалериста или казачьего офицера. На главном месте курдского стана стояла большая темно-бурая палатка-шатер самого Мансур-бека. Из нее вышла пожилая, крупная, лет 40–45 курдинка, очень важная и видная собой. «Это моя мама…» — только успел сказать через переводчика ее сын — и сразу затих. Затихли и мы, почтительно и с ущемленной совестью за убитого ее мужа издали рассматривая ее, курдскую княгиню, жену главы всех этих курдов и теперь… вдову. Рассматривая ее почтительно и скромно, мы не смогли точно прочесть в ее глазах и на ее лице, что она думала о нас. Друзья ли мы ее сына? Злостные ли враги курдов? Убийцы ли ее мужа?
Во всяком случае, нам от ее испытующего взора стало неловко. Мы чувствовали, что она, не зная всей истории гибели Мансур-бека, должна считать нас не только своими врагами, но, может быть, и убийцами ее мужа. Нам было стыдно и морально тяжело. Мы очень сочувствовали ее горю, но помочь ничем не могли. А она, выйдя из шатра и остановившись у входа, долго смотрела на нас, казачьих офицеров в черкесках и папахах, в блестящих серебряных погонах, при серебряных кинжалах и шашках. Посмотрела тяжелым, испытующим взглядом и медленно, гордо скрылась внутри своего большого богатого шатра.
У палатки заместителя погибшего Мансур-бека, его брата Бегри-бека, стоял мой серый араб в яблоках, все под тем же нарядным, зеленого бархата, расшитым золотом чепраком. К нашему удивлению, это умное и благородное животное все время посматривало в нашу сторону. Возможно, наш внешне блестящий вид и шумные разговоры привлекли его внимание.
Мой араб был привязан у палатки Бегри-бека потому, что по их закону жена погибшего и все его имущество переходило автоматически к брату. Нам все это очень не понравилось. В особенности мы были смущены и шокированы тем, что почтенная жена Мансур-бека, имеющая такого красавца-сына, должна перейти к этому грубому и злому дикарю, каковым был Бегри-бек. Но, возможно, она становилась его женой только номинально?
Командир полка, отпуская нас в курдский стан, сказал, чтобы мы там не задерживались и были осторожны. Ни того, ни другого мы не исполнили, так как нам было приятно побывать в небывалой обстановке. Мы знали, что курды нас не тронут: они мусульмане и их гостеприимство нам известно по долгой разведческой боевой службе.
С нами, но не на сером арабе, шел в село Хошад и Бегри-бек. Он вез в подарок командиру полка дивный малиновый халат местной работы. Такой «почетный» подарок делается курдами в исключительных случаях почетным гостям или лицам, оказавшим большие услуги их народу. И полковник Мигузов вполне этого заслуживал, так как он, кавказский казак, да еще терец, отлично понимал душу мусульманина и отнесся к курдам внимательно и благородно.
Разоружение курдов закончено. Десятка два наших полковых двуколок везли разный ненужный хлам огнестрельного курдского оружия всех калибров и систем. Бегри-бек и пять главных курдов были взяты в качестве заложников. Сын Мансур-бека и серый в яблоках жеребец остались в племени. Серый красавец потерян был мною безвозвратно.
Прибыв в Ван, полк расположился на старом биваке. Рядом уже стояли 1-й Таманский полк и 4-я Кубанская батарея. Закаспийская казачья бригада собралась вновь вместе. Через несколько дней в город вошла и 2-я Забайкальская казачья бригада генерала Трухина.
…В нашем полку среди молодежи полушутливо-полусерьезно говорилось о возможном образовании здесь «Ванского казачьего войска». Мы были тогда «империалисты», мы — это армия, будь то русские или казачьи части, и считали, «что завоевано оружием, кровью — то должно быть наше». А смертельная вражда между армянским и курдским населением требовала постоянной «третьей силы» для их умиротворения. Вот и говорили мы тогда «о Ванском казачестве»…
Встреча с 1-м Хоперским полком
Мы беспечно отдыхали в Ване, как вдруг пронесся совершенно невероятный слух, что с юго-востока по нашим недавним боевым следам в Ван идет знаменитая Кавказская кавалерийская дивизия генерала Шарпантье. В ее составе находился и наш 1-й Хоперский полк — старейший в Кубанском войске. Говорили, что эта дивизия переброшена с Юго-Западного фронта в Персию, обогнула с юга Урмийское озеро и теперь идет к нам на соединение. Это была привилегированная кавалерийская «полугвардейская», как ее заслуженно считали, дивизия.
Слух скоро подтвердился. На наш бивак въехал квартирьер, он же адъютант 1-го Хоперского полка хорунжий Жорж Ларионов, наш общий друг и сверстник, выпуска 1912 года казачьей сотни Николаевского кавалерийского училища. На поджаром караковом горбоносом кабардинце, в черной запыленной черкеске, на которой красовались адъютантские аксельбанты и орден Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом, он взбудоражил нас. Восторг многочисленных хорунжих-кавказцев бросил его в их объятия, они забросали Жоржа вопросами:
— Откуда ты? Где ваш полк? Правда ли, что он идет сюда, к нам?
В маленькой черной каракулевой папахе, глубоко надвинутой до самых бровей, с тонким профилем красивого и мужественного лица, с глубокой и уверенной посадкой в седле, он скромно, почти по-детски улыбаясь, отвечал нам:
— Конечно, наш полк идет сюда. Как видите, я прибыл квартирьером.
Мы дружески, без всякой зависти, бросали свои взгляды на его орден, сразу же проникшись убеждением, что наш Жорж есть, безусловно, отличный боевой офицер. В чине хорунжего и в самом начале войны он уже имел этот орден, даваемый в мирное время только за «25 лет честной и беспорочной службы в офицерских чинах», как обыкновенно писалось в реляциях. В нашей бригаде этого ордена еще никто не имел.
У нас экстренное собрание всех офицеров на тему — как встретить родной по войску полк?
Решено — каждая сотня готовит обед и фураж для лошадей «однономерной» сотни хоперцев. Офицеры угощают офицеров.
С этим вопросом старший среди нас, командир 4-й сотни, пятидесятилетний есаул Калугин, ветеран полка, обратился к полковнику Мигузову. И каково же было наше удивление, как и возмущение, когда мы узнали, что командир полка «не разрешает делать встречу».
Офицеры-кавказцы жили очень дружно между собой. 30-летняя служба полка в Закаспийской области, изолированного от всех, выработала в них чувство военного товарищества, чести и гордости за полк. Мигузов, терский казак, не любил кубанцев. Это мы знали.
— Ну и не надо!.. — загомонили все и решили: — Сотни угощают на свои сотенные артельные экономические деньги, а мы, офицеры, — на свой счет.
Это означало, что угощение шло не на полковой счет. Общество офицеров полка в императорской армии имело свои права.
Кавалерийская дивизия была уже в нескольких верстах от Вана, когда мы, три офицера, подъесаул Маневский, хорунжие Кулабухов и Елисеев, выехали ей навстречу. Под чахлыми, обветренными деревьями у горной дороги мы нашли спешенный штаб дивизии. Солидный и довольно рослый генерал лет пятидесяти, брюнет, платком вытирал пот со слегка лысеющей головы. Это и был начальник дивизии генерал Шарпантье. Старший из нас, подъесаул Маневский, представившись ему, доложил о нашей миссии. Генерал, не подавая нам руки, барским тоном кавалерийского офицера ответил:
— Паж-жялуста… нэ двэ чэс-са хэперцы мог-гють к вэм зэйехать…
По-русски, в переводе «с гвардейского», это звучало так:
— Пожалуйста… на два часа хоперцы могут к вам заехать. Маневский, козырнув, спросил:
— А где же 1-й Хоперский полк, ваше превосходительство?
— В эррь-ер-гэрди… (в арьергарде), — небрежно протянул он, при этом все время ударяя стеком по голенищу сапога.