Казаки на Кавказском фронте 1914–1917
— Конечно, лошадей мы вам вернем, — говорит Маневский. — Но расскажите — как вы их потеряли?
И молодой, хорошо воспитанный, красивый и пижонистый, как и полагается кавалерийскому офицеру, корнет чистосердечно поведал нам:
— Взвод драгун стоял здесь в заставе, ночью наскочили курды; затрещали выстрелы, в панике драгуны бросились к своим лошадям, но не все успели вскочить в седла… Кто успел — ускакал к полку, а 12 драгун не успели… лошади вырвались, и вот результат!
— Здорово… — с улыбкой говорит Маневский. — А кто же был начальником заставы? — спрашивает он корнета.
И смущенный офицер, мягко звякнув шпорами и коротко бросив правую руку к козырьку, лаконично ответил:
— Я, господин подъесаул!
Стоящие вокруг нас казаки почти всей сотни громко рассмеялись. А Маневский, сдержанно улыбаясь, «подбодрил» его словами:
— Ну и шляпа же вы, господин корнет!.. А теперь идите к нам. Мы вас угостим хорошим казачьим борщом.
За столом нашлась и водочка. Расчувствовавшийся корнет не знал, как и благодарить нас «за выручку».
— Вы понимаете мое положение? Командир эскадрона «разнес»! Командир полка «разнес»! Начальник дивизии пригрозил… Ведь это позор нашему эскадрону, позор всему полку! Стыдно было смотреть в глаза драгунам… Теперь положение исправлено, — изъяснялся он нам, и мы, молча улыбаясь, вполне понимали и разделяли его душевное состояние.
Трудно предположить, чтобы подобный случай мог быть у казаков. И не потому, что они сотворены из другого теста, а потому, что у казака лошадь собственная, а не казенная. И, как собственник ее, он бы при нападении курдов шашкой, руками, ногами, зубами отбивался, чтобы не потерять «своей собственности». И он тогда думал бы не о позоре своей сотни или полка, а думал бы, что же скажет на это его отец в станице. Да ведь это позор всей семье!
«Сук-кин сын… бросил своего коня, а сам убежал», — сказал бы его отец. Могло бы это позорным пятном остаться и на его сыне, на его внуке.
«Это чей парнишка?» — спросит кто-то кого-нибудь.
«Да Разгильдяева… што своего коня бросил курдам, а сам убег…» — ответил бы спрашиваемый. Вот почему это и есть «небывалый случай для казаков». Небывалый или необыкновенный.
Там, где родился Кубанский войсковой гимн
Наша новая 5-я Кавказская казачья дивизия в сентябре — декабре 1915 года занимала широкий фронт и вела ежедневную разведку, начиная юго-западнее Дутаха, через Мелязгерт и до Арджиша, что на северном берегу озера Ван. В мелязгертском направлении стоял 1-й Таманский полк. Штаб дивизии и штабы других полков расположились в Санжане и Дутахе. Этот фронт по дуге простирался более чем на 150 верст.
В «наследство» дивизии осталась полностью разоренная и испепеленная войной местность — ни жителей, ни скота, ни деревца кругом.
3-я сотня Маневского сменена и присоединилась к штабу полка в селе Санжан. Наступила дождливая осень. Скоро выпал снег. Ударили жестокие морозы. Все полки живут в палатках. У офицеров имеются походные кровати, а у казаков — только шубы (кожуха) да неизменная «черна бурочка», как поется в песне, защитница его от дождя, от вьюги, от всякой непогоды. Она же — «и перина пуховая и теплое одеяло»… У казаков нет даже соломы для подстилок на их жесткое ложе, потому что солома здесь является единственным постоянным кормом для лошадей, а сено и ячмень — редкое лакомство.
Длинные, нудные, холодные ночи. У казаков в палатках никакого освещения. У них нет никаких развлечений. Им нечем заполнить свою душу, им абсолютно нечем скрасить свою монотонную жизнь. Все занесено снегом. Постоянный недостаток фуража гнетет их. За много верст за фуражом отправлялись целые взводы и полусотни. Разными приспособлениями разгребали казаки снег и косили старую, заржавелую траву или несжатый хлеб, оставленный из-за боев. И как жестокая ирония — только эти конные розыски фуража давали казакам некоторое развлечение в их более чем неуютной жизни-службе.
Все лошади — под открытым небом. От холода и бескормицы на глазах всех погибали последние остатки текинских лошадей, в жизни своей никогда не видевших снега. Противотифозная прививка, очень болезненная, буквально уложила всех казаков и офицеров в их скудное ложе в холодных палатках. Люди едва несли необходимый полковой наряд на службе…
Вырыли землянки и переселились в них. Но трудно сказать, что было лучше. Или что было хуже. Холодная, но сухая палатка или затхлая, сырая землянка…
Пронесся слух, что идет 1-й Лабинский полк сменить нас. Что-то радостное коротко мелькнуло в душе, но почему-то мозг не поверил этому. Мы полтора года не видели своей страны. Полтора года не слышали русской речи обывателей. Полтора года мы не видели русской женщины и не ощущали ее внимания, ее ласки… Вот почему и не поверили, что нас кто-то наконец-то сменит.
И — совершенно неожиданно прибыли квартирьеры от 1-го Лабинского полка. Их полк идет из Кагызмана, чтобы сменить нас.
Словно давно заглохший родник, наша радость неудержимо прорвалась наружу. Это было в середине декабря 1915 года.
Тетрадь седьмая
Оглянемся назад… Курды
Стариннейший народ. Все кочевники. Многочисленные стада овец, немного рогатого скота, несколько верховых лошадей — это все их богатство. В своем внутреннем обиходе живут жизнью каменного века. Спят в своих хижинах-норах на полу, на разном тряпье. Нижнего белья у них нет. Примитивные костюмы мужчин и женщин изнашиваются на их телах без стирки. Все дети — в длинных балахончиках до пят, не застегивающихся, видны их худые тельца сверху донизу. Босые, стоят они в снегу, печально и боязливо смотрят на нас. Все жмутся в одну кучу вокруг старых женщин.
Они мусульмане. Стройные рослые мужчины. Полных среди них совершенно нет. Все они, кроме дряхлых стариков, бреют бороды своими примитивными бритвами-ножами, оставляя густые черные усы. Гостеприимные, скромные, послушные и по-мусульмански терпеливые к велениям судьбы. Их женщины не закрывают своих лиц, как турчанки и персиянки. Курдинки не блещут красотой, но и не дурны.
Всякий курд счастлив и обязан иметь какое-либо ружье. Они предпочитают патроны со свинцовой пулей. Такая пуля делает рваные раны, заражает их, и в большинстве случаев смертельный исход неизбежен. Курд-чабан всегда вооружен ружьем и ножом.
Живут они древними своими обычаями. Турок недолюбливают. Мечетей у них нет, или они очень редки и примитивны — это просто сараи.
В общем, курды народ хороший, и мы их даже полюбили. Из них получились бы отличные конные полки, наподобие казачьих. Да таковыми они и были в Турецкой армии — как иррегулярные конные части.
И вот к такому народу в Турцию с началом войны пришли русские войска. Мы заняли их земли, разрушили их жилища «на топливо», забрали все их зерно на корм многочисленной коннице, резали овец и коров себе на пропитание, почти ничего не платя за это. А главное — заняв достаточно обширную территорию, мы не дали им никакой местной администрации. Любой строевой начальник самого младшего ранга, остановившись в курдском селе или прибыв за фуражом, мог позволить «все» над населением. Любой рядовой воин, войдя в мрачную каменную пещеру курда, считал себя вправе делать все, что он захотел бы: отбирать у него последний лаваш, рыться в его тряпье, «ища оружие», мог взять все, что ему понравилось, мог выгнать главу семьи из его норы и тут же приставать к его жене, сестре, дочерям…
При таком положении побежденного даже европеец взялся бы за нож для защиты своей семьи, чести. А ведь курд был самый настоящий полудикарь, разбойник, воинственный человек, к тому же мусульманин. Вот почему он и стрелял в русского солдата при удобном случае…
В один из снежных и морозных дней ноября 1914 года сотни Закаспийской казачьей бригады были брошены по всем курдским селам Баязетской долины, окружили их, выделили всех мужчин и отправили через русско-турецкую границу в Игдырь для работ по очистке дорог. Курды — не рабочие в европейском понимании этого слова. Они только кочевники. Я их потом видел на работах и вне работы. Никакой пользы от них и одно лишь озлобление против русских. Первобытный человек гораздо глубже любит свою родину, чем культурный человек. Но родина, своя семья, нажитое хозяйство — для всех дороги. И мы психологическое состояние курдов поняли остро лишь тогда, когда Красная Армия и советская власть пришли с севера в наши казачьи края и поступили с казаками так, как мы поступали с курдами…