Игрок 2 (СИ)

— Товарищ Евстигнеев, — тоном не выражающим вот совсем ничего начал спутник Гарагули, — французские драгоценности у вас?
Я кивнул и добавил:
— Да, всё в целостности и сохранности. Можете посмотреть.
«Вот молодец ты Фёдор Михайлович,» — мысленно похвалил я себя. Не поленился перед сном отделить, скажем так зерна от плевел. Всё, что проиграл Анжело, деньги и часы лежали отдельно, готовыми к возврату импульсивному итальянцу, драгоценности лягушатника-дипломата тоже, деньги Гарагули, само собой, я подготовил к передаче капитану, а лично мой выигрыш, то что помимо драгоценностей и денег Анжело, мне удалось снять с Белогорской, убрал.
Этого вполне хватит на то, чтобы расплатиться с Юрой и даже более того.
Комитетчик сразу же сунулся к французским драгоценностям, серьгам, колье, паре браслетов и кольцам.
— Да, товарищ капитан, всё здесь, — сказал он. — только вот это колечко лишнее, его у француза не было.
— Да, — удивился я, — его Белогорская тоже поставила, как по мне оно очень похоже. Такое же золото, такие же синие камни, очевидно сапфиры. ну значит его мы минусуем из того что я должен вам передать, товарищ капитан.
Я подхожу к драгоценностям и ничтоже сумняшеся забираю кольцо и кладу его к себе в карман.
Комитетчик как будто не обратил внимания на эту наглость, забрал все остальные драгоценности и никому ничего не говоря вышел, оставив меня с Гарагулей наедине.
— Вот ваши деньги, товарищ капитан, — говорю я ему и возвращаю портфель. — Сто тысяч, как и забирал. Пересчитывать будете?
— За кого ты меня принимаешь, Евстигнеев, — отвечает Гарагуля, но всё равно открывает портфель и окидывает взглядом его содержимое. Брови его против воли ползут наверх, но усилием воли, капитан возвращает их на место.
Потом захлопывает и продолжает:
— А где то, что проиграл итальянец?
— Всё у меня, вы уж извините, но я хочу сам отдать часы и деньги Анжело, когда он проспится. По моим подсчётам, учитывая сколько он вчера выпил, это будет, — смотрю на часы, — не раньше чем через часа три, а то и четыре. Я вообще и сам собирался поспать. Пока возвращал эти ваши безделушки, то изрядно устал.
— Ничего страшного, в гробу отоспитесь, — говорит вновь появившийся комитетчик. То, как он по-хозяйски себя вёл мне очень и очень не понравилось.
Он садится в кресло, достаёт сигареты и закуривает. Моя бедная голова которая, только только отошла от боли, тут же реагирует на этот запах очередным болезненным пульсированием в затылке. Я так в итоге и курить брошу!
— Вы нас очень сильно выручили товарищ Евстигнеев, — говорит комитетчик, — большое вам спасибо.
— Да, пожалуйста, — пожимаю я плечами, рад помочь нашим доблестным органам. Вы как, грамоту почётную выпишете, или премию дадите? Давайте лучше деньгами, Я безмерно уважаю Владимира Ильича и его профиль. Особенно если их, профилей, много и они на светло-бежевом.
— Товарищ Евстигнеев. Дорогой мой, — сотрудник органов встаёт и внимательно смотрит мне в глаза. То, что он ниже на полголовы и глядит на меня снизу вверх, его нисколько не смущает, — Анатолий Григорьевич успел мне рассказать о том, что что вы, мягко скажем наглец. Я же со своей стороны хочу вам напомнить, что статью о незаконном обогащении у нас никто не отменял, и я прямо сейчас могу изьять у вас не только материальные ценности, например, кольцо, которое вы очень ловко у меня умыкнули, но и деньги. А денег этих вы прошлой ночью выиграли много. Вам же не нужно напоминать о том что за один доллар у нас дают 75 копеек, а за сто вышку?
— Причём тут доллары, товарищ, не знаю вашего имени-отчества-звания? Я никаких долларов и в руках-то не держал. Кроме тех, которыми так безрассудно распоряжался наш итальянский гость. Их вы можете ему вернуть самостоятельно. Так уж и быть, я не обижусь.
— Прекратите ломать комедию, Евстигнеев. Вы сейчас не в том положении. Я с полным на то правом сейчас конфискую у вас всё, что вы выиграли у этой дуры Белогорской, а потом передам вам сотрудникам транспортной милиции. И поедете вы, дорогой мой, заниматься трудотерапией в условиях резко-континентального климата лет этак на десять-пятнадцать. И честное слово мне очень хочется это сделать. Надоел ты мне Евстигнеев, — внезапно сменяет он тон, — хуже горькой редьки. Так что заткнись и слушай.
 
Гарагуля в это время берёт портфель с деньгами и выходит. Перед дверью он поворачивается и смотрит на меня. В его взгляде я читаю «Извини писатель, что втянул тебя во всё это».
— Я вас внимательно слушаю. — говорю я комитетчику, когда дверь закрылась.
— То что внимательно это хорошо, — отвечает тот, — я хочу, чтобы ты понял. У тебя из этой каюты теперь только два выхода: или в тюрьму, или на Лубянку. Нам такие ловкие ребята очень нужны. Притом нужны здесь и сейчас, на борту «Грузии» и дальше в Абхазии.
  
Глава 17
 
За всю мою недолгую, но вполне успешную литературную карьеру меня пытались вербовать трижды.
Первый раз случился, когда для нас совсем ещё юных и желторотых литераторов организовали встречу с писателями из солнечной Кубы.
Колоритные «барбудос» показали себя отличными ребятами и большими мастерами поглощения русской водки. После чего все языковые барьеры оказались сломлены.
Мы почувствовали себя истинными «гильерос», решительным штурмом взяли ресторан дома Литераторов, где продолжили встречу, как выражались в те времена, в тёплой и дружественной обстановке.
На следующее хмурое похмельное московское утро меня разбудил звонком редактор Костя Синицын и срочно потребовал моего присутствия «по вопросу, не терпящему отлагательств».
Нервный голос редактора поселил у меня в душе смутную тревогу. Я медленно собирался и долго шёл, предчувствуя недоброе.
— Тобой «товарищ из органов» интересуется, — сообщил мне Костя, едва ли не шёпотом, встретив у самого входа.
В его взгляде читались страх и сочувствие. Позже я осознал его храбрость. Не решившись предупредить по телефону, он нашёл способ сообщить информацию заранее.
Интересно, на что он тогда рассчитывал? Что я выпрыгну в окно и направлюсь переходить на лыжах финскую границу?
Впрочем, не всегда мы совершаем осмысленные поступки. Главное — порыв, а его я оценил.
«Товарищ из органов» выглядел колоритно для своего рода занятий и начисто опровергал сложившиеся стереотипы.
В кожаном пиджаке, смуглый и чернявый, с горящими чёрными глазами, он напоминал Гришку-Цыгана из «Неуловимых мстителей».
Манера общения была подстать образу. Яркими и широкими словесными мазками, он изобразил передо мной картину проникновения вражеского шпиона в дружественную делегацию.
Не знаю, была ли это правда. Мне Рауль, Хосе, Маноло и остальные кубинские ребята показались абсолютно одинаковыми, честными и преданными делу революции, о чём я, собственно, и сообщил товарищу.
Надо сказать, что в тот момент я ему поверил, настолько он был искренним и убедительным.
Внимательно выслушав, «цыган» попытался с ходу меня завербовать, да ещё так ловко, что я даже не сразу сообразил.
— Какой ты наблюдательный, — похвалил он, а после предложил без паузы: — Нам такие люди нужны! Подпиши бумагу, и будут у тебя иностранные делегации и зарубежные поездки. Ну что, решайся, Евстигнеев!
И так всё это выглядело просто и лихо, что я вдруг обнаружил себя протянувшим пальцы за редакторской перьевой ручкой.
К счастью, в последний момент мне хватило ума застыть на месте.
С трудом сформулировав ответ, я пояснил, что планирую и дальше служить Отечеству на писательском поприще, а борьбу со шпионами хочу предоставить кому-то более к этому приспособленному.
Моим словам он нисколько не обиделся. Привыкший, видимо, к быстрым победам, он подмигнул мне, мол «попробовать, всё равно стоило». На этом мы и распрощались.
Чудесным образом этот эпизод послужил мне чем-то вроде психологической прививки. Своеобразной вакцины, полученной в малых дозах, которая обеспечила в дальнейшем мой моральный иммунитет.